Поэзия – тайна соединившихся слов

Для всех, кто говорит по- русски,
Всегда любимым будет Пушкин.
Так тайна соединившихся слов
Проникла в души всех людских слоёв.

Мелодия и смысл его стихов
Близка российскому народу.
Он заслужил народную любовь,
Раскрыв душевную природу.

В его произведениях слова
Несут пророческие мысли.
В его поэмах каждая глава-
Фрагмент из настоящей жизни.

Он так изобразил дворянский быт,
Что никогда не будет он забыт.
Себе он памятник нерукотворный
Воздвиг в союзе с музою бесспорно.

Пушкин

Анна Ахматова

Кто знает, что такое слава!
Какой ценой купил он право,
Возможность или благодать
Над всем так мудро и лукаво
Шутить, таинственно молчать
И ногу ножкой называть?..

Так иногда лукавый кот,
Жеманный баловень служанки,
За мышью крадется с лежанки:
Украдкой, медленно идет,
Полузажмурясь подступает,
Свернется в ком, хвостом играет,
Разинет когти хитрых лап
И вдруг бедняжку цап-царап.

‎Влюбленный граф в потемках бродит,
Дорогу ощупью находит.
Желаньем пламенным томим,
Едва дыханье переводит,
Трепещет, если пол под ним
Вдруг заскрыпит... вот он подходит
К заветной двери и слегка
Жмет ручку медную замка...

Александр Сергеевич Пушкин
«Граф Нулин»

Cкрытый текст -

 

Было время, процветала
В мире наша сторона:
В воскресение бывала
Церковь Божия полна;
Наших деток в шумной школе
Раздавались голоса,
И сверкали в светлом поле
Серп и быстрая коса.

Ныне церковь опустела;
Школа глухо заперта;
Нива праздно перезрела;
Роща темная пуста;
И селенье, как жилище
Погорелое, стоит, —
Тихо все. Одно кладбище
Не пустеет, не молчит.

Поминутно мертвых носят,
И стенания живых
Боязливо Бога просят
Упокоить души их!

— Отрывок из произведения «Пир во время чумы»
Александр Сергеевич Пушкин

Клеветникам...

Ветер перелетный обласкал меня

Ветер перелетный обласкал меня
И шепнул печально: "Ночь сильнее дня".
И закат померкнул. Тучи почернели.
Дрогнули, смутились пасмурные ели.

И над темным морем, где крутился вал,
Ветер перелетный зыбью пробежал.
Ночь царила в мире. А меж тем далеко,
За морем зажглося огненное око.

Новый распустился в небесах цветок,
Светом возрожденных заблистал Восток.
Ветер изменился, и пахнул мне в очи,
И шепнул с усмешкой: "День сильнее ночи".

Константин Дмитриевич Бальмонт

Дух ветров

Дух ветров, Зефир игривый
Прошумел среди листов,
Прикоснулся шаловливый
К нежным чашечкам цветов.

И шепнул неуловимый,
И волною шевельнул,
К арфе звучной и незримой
Дланью быстрою прильнул:

И с беспечностью ребенка,
Не заботясь ни о чем,
Он играл легко и звонко
В ясном воздухе ночном.

И влюбленные наяды
Показались из волны,
И к нему кидали взгляды
В свете гаснущей Луны.

Нимфа с нимфою шепталась,
О блаженстве говоря.
А за Морем пробуждалась
Розоперстая заря.

Константин Дмитриевич Бальмонт

Я вольный ветер, я вечно вею

Я вольный ветер, я вечно вею,
Волную волны, ласкаю ивы,
В ветвях вздыхаю, вздохнув, немею,
Лелею травы, лелею нивы.

Весною светлой, как вестник мая,
Целую ландыш, в мечту влюбленный,
И внемлет ветру лазурь немая,
Я вею, млею, воздушный, сонный.

В любви неверный, расту циклоном,
Взметаю тучи, взрываю море,
Промчусь в равнинах протяжным стоном -
И гром проснется в немом просторе.

Но, снова легкий, всегда счастливый,
Нежней, чем фея ласкает фею,
Я льну к деревьям, дышу над нивой
И, вечно вольный, забвеньем вею.

Константин Дмитриевич Бальмонт. 1897

Cкрытый текст -

 

Есть волшебник на нашей планете,
С воздухом творит он чудеса.
Всем известен под именем ветер,
Часто так меняет голоса.

То бывает ласковым и нежным,
Называем его ветерок.
Но когда с метелью дует снежной
У него суровый голосок.

Крутят крылья мельницы ветра,
В электричестве все мастера.
Ветры в жизни всякие нужны,
Знаем, ветры всякие важны.

Марина Цветаева

Другие — с очами и с личиком светлым,
А я-то ночами беседую с ветром.
Не с тем — италийским
Зефиром младым, —
С хорошим, с широким,
Российским, сквозным!

Другие всей плотью по плоти плутают,
Из уст пересохших — дыханье глотают…
А я — руки настежь! — застыла — столбняк!
Чтоб выдул мне душу — российский сквозняк!

Другие — о, нежные, цепкие путы!
Нет, с нами Эол обращается круто.
— Небось, не растаешь! Одна — мол — семья! —
Как будто и вправду — не женщина я!
1920 г.

Сижу в кафе, пью капучино
И вдруг ловлю невольно взгляд,
За третьим столиком мужчина,
«Сверлить» меня, как видно,
рад.

Я в телефон быстрей уткнулась,
Шаги заслышав вдалеке,
Глоточком кофе
поперхнулась...
Ах, чашка дрогнула в руке!

А дальше, что? Мужчина дерзкий,
Смельчак по виду, подошел,
Остыл мой кофе в чашке резко,
И задрожал в испуге стол...

«А не хотите ли вы рома,
Здесь подают прекрасный ром?», —
Его слова подобны грому,
Терзаюсь в приступе немом..

Вот он подсел, свободный стульчик,
Под ним скрипит, как тот диван,
Где спит моя подруга Юльчик,
А ней сожитель, тучный Ян..

Перебираю в мыслях вяло,
Ходы, сдаюсь. Какой позор!
Рассвет. Мой номер. Так и знала,
Он был заезжий гастролёр..

О, города Евфрата!
О, улицы Пальмиры!
Леса колонн среди пустынь великих,
Что стало с вами?
Когда переступили вы
Положенные смертным рубежи,
Пожрал вас яростный огонь,
Низвергнутый с небес;
Вы превратились в дым.
А я теперь сижу под облаками
Недвижными, спокойными, под сенью
Раскидистых дубов,
Где бродит лань, и чуждыми
И мёртвыми мне кажутся
Блаженные духи.

Иоганн Христиан Фридрих Гёльдерлин (1770—1843)
— выдающийся немецкий поэт.

Немецкий поэт-романтик Иоганн Христиан Фридрих Гёльдерлин (Johann Christian Friedrich Hölderlin) родился 20 марта 1770 года в городке Лауффен на берегу Некара. Впрочем, для него самого это обстоятельство было трагическим недоразумением. Он всегда чувствовал, что родился не тогда и не там, что, по жестокой иронии судьбы он заброшен в бездарную и бездушную эпоху, унылую и чужую страну, где обречен влачить свое существование среди убогих филистеров. И мог ли он, стремился ли он сколько-нибудь сносно обустроить свое пребывание в этом времени и в этой стране?

Поток в оковах

Ты спишь, ты дремлешь, скованный юноша,
Ты молча ждешь у хладного берега,
Внемли, рождённый Океаном,
Зову Отца и друзей-титанов!

Посланец моря, ветр жизнедышащий
Спешит к тебе, - но вести не внемлешь ты.
Тебя недремлющие боги
Властно зовут, - ты не слышишь зова...

Но громче, громче сердце стучит в груди.
Он вспомнил день, когда он из каменных
Родился недр; он вспомнил, властный,
Силу свою, он гудит и стонет,

Медлитель, он оковы свои дробит,
Он крутит камни, бьёт и кидает их
О звучный брег; и вот уж дали
Слышат его гневно-шумный голос.

И пробудились горы, внемля ему,
Шумят леса; ущелья глубокие
Волнуются, и дух творящий
В лоне земли пробудился снова.

Весна приходит; вновь зеленеет мир.
А он спешит, спешит к небожителям,
И Океан-родитель примет
Бурные воды в свои объятья.

Ночь

Тени, тайн приюты, вам привет мой
Привет вам, нивы, спящие окрест;
Луна, не слышишь ты, как клевета крадется,
Твой блеск жемчужный пламенит мне кровь.

К вам из мира, где глупцы глумятся,
Вокруг бесплотных призраков трудясь,
Тот, кто не сутолоку суетного мира,
Но добродетель возлюбил, бежит.

Лишь с тобою здесь душа познает
Ту истинную радость, счастья миг,
Алтарь которого фальшивым блеском манит,
И алчно ожидает новых жертв.

Звёзды, выше вас она взмывает,
Верша свой серафический полет,
На Землю мимо вас глядит священным взором,
Где в грёзах обрела себе покой...

Тем, кто добродетели блаженной
Открылся сердцем, золотые сны
Ты посылаешь. И бессильных рук пожатье
Несёшь протянутым к тебе рукам.

Ведомы им муки бедных братьев;
Их плачем плача - тем утешив их,-
Так каждый говорит ещё: "Дан одному ль мне
Весь мир? Нет, я и для других живу".

Движимы не суетной гордыней,
Они раздетых греют, кормят тех,
Чей вопиет скелет о голоде, и образ
Небесный восхищает их сердца.

Благодать лежит на них. Рабов же
Порока совесть жжет, и смертный страх
К их ложу мягкому приник, где сладострастье
Само взвивает над собою бич.

Дубы

К вам из садов я пришел, питомцы горной вершины,
К вам из садов, где природа живёт, послушная людям,
Прежде взрастившая их и трудом их взращенная ныне.
Только вы, могучие! Вы словно племя титанов,
В мире, давно прирученном, себе лишь подвластны и небу,
Небу, вспоившему вас, и земле, что вас породила.
И ни один из вас не бывал в ученье у смертных.
Гордые, вырвались вы из неволи корней разветвлённых,
Будто добычу орёл, охватив дерзновенно пространство
Мощным размахом ветвей, и тёмным тучам навстречу
Рады вы обратить озарённые солнцем вершины.
Каждый из вас - это мир, вы живёте, как звёзды на небе,
Каждый из вас словно Бог, вы едины в содружестве вольном.
Если бы рабство я мог сносить, к тебе, о дубрава,
Зависти я б не питал и с людьми искал бы союза;
Если бы не был душой я прикован к союзу людскому
Стойкой силой любви, я охотно остался бы с вами.

* * *

По мне же, все превозносимые представители немецкого духа принадлежат, откровенно говоря, к величинам декоративным.
За два стихотворения Гёльдерлина я отдам всего Шиллера, да и Фихте в придачу, - Герман Гессе.

Сто лет тому назад в гостинице районной,
с палаткою пивной в одно объединенной,
мы жили вместе с ним. И рано по утрам
будил нас городской районный тарарам.
Автобус привозил экскурсию из Пскова,
в соседнем номере два дюжих рыболова
горланили «Варяг», а местный пионер
играл побудку нам на собственный манер.
Тогда мы шли к реке и дальше долгим полем
в контору, там, где мак сплелся с желтофиолем,
и ждали час еще, мусоля «Беломор»,
мы слышали, как он заходит в коридор.
Тогда и нам пора на разные объекты,
он знак мне подавал как член масонской секты.
Спускался парк к реке, гудел июль в наливе,
в соседних деревнях в ухабах и крапиве
гуляла пустота, и только у ларьков
стояла очередь из местных мужиков
и то в шестом часу... И мы сходились снова,
и получали мы бутылку в полседьмого.
И возвращались в парк, и шли на дальний берег,
и заедали хмель десятком карамелек,
и кто-то проплывал на лодке по реке,
и кто-то приносил картошку в рюкзаке,
и летний пар летел под куполом туманным,
и в полночь этот мир казался постоянным.
И он мне говорил: «Что было — не беда».
И ворон отвечал из мрака: «Никогда».
...Потом я с ним сидел на пластиковом стуле
среди чужой толпы и пил «Напареули»,
которое привез ему издалека.
Теперь уж за окном огромная река
впадала в океан, и статуя Свободы
качала факелом, подсчитывая годы.
Он поднимал стакан. Он надевал пальто.
«Вернись», — я говорил. — «Ну, что ты. Ни за что», —
«Контору помнишь ты? И коридор в конторе?
Он ждет нас по утрам, и в нашем приговоре
записано, что срок он сам определит», —
«Послушай, я презрел уездный реквизит.
Что было, то прошло. Мне хватит и портрета.
На все твое нытье я налагаю вето».
...И вот в последний раз мы вышли на канал,
и я опять спросил, он снова промолчал.
Как Сороть, как Гудзон, волна у ног плескала,
расплавила вода два топовых овала,
и катерок уплыл... И колокольный бом
сказал мне: «Никогда, вдвоем ли, вчетвером,
вам больше не сойтись». И ночь пошла на убыль.
Венеция цвела сиреневым, что Врубель.

Евгений Рейн