Прикольные раcсказы

Весенние грезы

Мы, горожане, имеем возможность каждый день любоваться родной природой — по телевизору. Мы слушаем иногда соловьиные трели — по радио в передаче «Природа и мы». Что прилетели грачи, мы узнаем из картины художника Саврасова «Грачи прилетели», хотя саврасовские грачи прилетели еще сто лет назад.

И все же весенние дни и на жителя города действуют мобилизующе, как денежная премия или стимуляция в конце года. То, о чем среди зимних сугробов только мечталось, под влиянием тепла и света оттаивает; мы становимся резвее, прыгая через раскисшие траншеи, оставленные коммунальщиками с прошлой осени; мы энергичнее врезаемся в переполненный автобус, подгоняемые первым вешним дождиком. Забыв зимнюю лень, мы бегаем по магазинам в поисках плаща и резиновых сапог, которые и находим в конце концов на толкучке по диким ценам сезона. Обласканные вешним солнышком, еще симпатичнее становятся горожанки, на их лицах, намазанных кремом от веснушек, появляется монализовая улыбка, от которой мужчины теряют работоспособность на своих рабочих местах. Разумеется, речь здесь о той категории мужчин, которая имеет хоть какие-то основания писать в анкетах гордое звание: холост. Мужчина женатый устойчив морально, никакая весна не собьет его со стези добродетели. Я уж знаю, я сам женатый. Но и у нас, женатых, есть весенние заботы, грезы, которые иногда сбываются...
Сергей Фомич Олькин, немолодой уже, несколько суховатый внешне и по характеру, довольно талантливый, как считает начальство, сотрудник конструкторского бюро сосал неприкуренную сигарету «Памир» и задумчиво смотрел в окно. За окном наблюдалось голубое небо, на его фоне тополевая ветка с набухшими почками, на ветке вертелся воробей, вычирикивал нечто вроде «сердце, тебе не хочется покоя». Сергей Фомич вздохнул, неприязненно оглядел растянутый перед ним кнопками чертеж, перевел взор на часы. До конца рабочего дня оставалось полтора часа.

Олькин еще раз хорошенько вздохнул, встал и пошел к начальству отпрашиваться по семейным обстоятельствам.

На улице сиял апрель. На тротуаре давешний воробей что-то горячо доказывал стеснительной воробьихе, подпрыгивал от восторга и пачкал асфальт белыми капельками. Олькин поправил шляпу и направился в сторону городского рынка.

В просторном рыночном зале блуждали женщины с сумками, принюхивались к морщинистым, как долгожители, соленым огурцам, тыкали пальчиками в прошлогоднюю редьку, пугались больших цен на маленькие мандаринчики, созерцали из длинной очереди помятые пучки зеленого лука.

Сергея Фомича мандарины не влекли. Он повернул направо от входа, где над нежными многокрасочными волнами живых цветов возвышались черными утесами смуглые брюнеты с выпуклыми очами мазутного оттенка. От цветов и брюнетов веяло романтикой Кавказа. Но Сергей Фомич больше склонен был к реализму. Он нерешительно спросил молодого атлета с бровями, похожими на сапожные щетки:

— Скажите, пожалуйста, сколько стоит один цветок?

Атлет поднял брови и показал два толстых пальца.

— Два рубля адын штука.
Олькин тихо ахнул, поспешно отошел. Тотчас ему распахнул объятия усатый красавец с лезгиночной фигурой:

— Па-адхади, дарагой, покупай! — пылко вскричал усач. — Самый лютчий, совсем свежий тюльпан! — Он поднес к носу Олькина цветок, действительно свежий.

— А сколько?..

— Ты хароший челавек, для тебя не жалко, бери за тры рубля! Эх, дарагой, за два рубля бери!

Олькин мысленно представил себе календарь, быстренько подсчитал, сколько дней осталось до получки.

— Сергей Фомич, здра-ассте! — рядом сладко улыбалась бухгалтерша из АХО Капитолина Павловна. — Цветы супруге покупаете? Ах, какой вы внимательный муж!

«Черт тебя носит, — подумал Олькин. — Сам слышал, как отпрашивалась в поликлинику, а оказалась на рынке...» Однако он тоже изобразил улыбку:

— Да, знаете ли, жена любит...

Он не соврал, цветы предназначались жене. А что не своей, чужой, эти детали он, разумеется, уточнять не стал.

При активном содействии Капитолины за двадцать рублей он приобрел вполне соблазнительный букет. У ближайшего перекрестка вежливо отвязался от Капитолины, миновал сквер с бездействующим фонтаном, павильон цветочного магазина «Восторг» с единственной чахлой геранью в витрине, и через два квартала остановился против облупленного двухэтажного здания, на котором золотилась вывеска: «Транспортный отдел». На втором этаже он постучал мизинчиком в дверь под табличкой «Старший бухгалтер». Из-за двери ему сказали «да-а», Сергей Фомич снял шляпу, вошел, поклонился.
— Здравствуйте, Надежда Львовна.

— Что у вас? — убийственно деловым голосом спросила, не поднимая взгляда от ведомостей, весьма полноватая, но не утратившая привлекательности дама.

— Извините за беспокойство, это я, Олькин... Взглянула. Увидела букет. Взор ее потеплел на целый градус.

— Ну зачем это, товарищ Олькин, ну зачем! — с мягким упреком пропела она, принимая однако букет. — Ах, какая прелесть!

Ободренный Олькин поспешил ковать, пока горячо:

— Дорогая... то есть уважаемая Надежда Львовна!.. Вот я шел к вам сюда и наблюдал... Природа оживает, Надежда Львовна! Весна! Как сказал поэт... что-то там о грезах и слезах... пардон, о слезах. И так далее... У меня не хватает слов, но вы понимаете, что привело меня к вам, Надежда Львовна!

Она пожала круглым плечиком, понюхала цветок.

— Но ваша жена... Кажется, она работает в строительном отделе?

— О, что жена! Она рядовой товарищ, разве может она в весенний период времени... Нет, кроме вас у меня никого нет, Надежда Львовна! Вы такая влиятельная... в то же время чуткая, отзывчивая! Не дайте увясть... то есть увянуть безнадежно лепесткам моих... — В приливе вдохновения Сергей Фомич умел выражаться красноречиво. — Убедительно прошу вашего согласия... — Олькин опустился, поддернув брюки, на одно колено.

У старших бухгалтеров тоже имеется сердце, хотя порой в это с трудом верится. И каждой даме приятно видеть у ног своих пусть немолодого, но все-таки мужчину с букетом. Улыбка Надежды Львовны, озаренная отсветами тюльпанов, бросала луч надежды.

— Ах встаньте, товарищ Олькин, сюда могут войти! Так и быть, я дам согласие...
Едва Сергей Фомич переступил порог, жена спросила:

— Ходил? Что она ответила?

— Дала согласие!

— Какой ты у меня молодец! А не передумает?

— Ну что ты! Надежда Львовна порядочная женщина, — успокоил Олькин жену, развязывая галстук. — Она при мне позвонила начальнику конного парка, чтобы завтра отпустил мне для дачного участка воз... подумай, Маша, целый воз!.. конского навоза. Перекопаем и удобрим грядки под клубнику, под новые саженцы, под... Кстати, не осталось ли у тебя рубля мне на обед на завтра? Я все деньги ухлопал на цветы.

— Разве можно жалеть деньги за навоз! Весна же!

Скрытые резервы

Стали мы тут у себя в институте скрытые резервы выискивать. Собрались в актовом зале и начали всякие предложения вырабатывать.

Один из инженеров, разумеется, заранее подготовленный, встает и предлагает машинисток сократить.

— Многовато, — говорит, — развелось их у нас. Как только он это сказал, машинистки — те, ну прямо позеленели от негодования. Вскочили, ногами затопали.

— Вас, — кричат, — инженеров сокращать следует! Вон сколько развелось! Хоть в проруби топи!
А я сижу, слушаю да помалкиваю.

«Пусть, — думаю, — блох ловят. А свое предложение ни за что в этот раз не выскажу. Не зря говорят: молчанье — золото».

Вот так и сижу, креплюсь. Насмешливо на всех поглядываю. Единственного боюсь — не подзавели бы. Человек я по натуре вспыльчивый, темпераментный. Язык острый — всю жизнь с ним мучаюсь. Из-за него двадцать лет в этом институте маюсь. Больше ста двадцати рублей ну никак не вытянуть.

А тут как раз встает наш директор и говорит:

— Товарищи, не стесняйтесь! Смелее, смелее высказывайтесь. Надо же все-таки нам как-нибудь предложения подготовить. Так что давайте без церемоний. Все как есть на духу, все выкладывайте. Где что мы не доглядели, а вы подметили — давайте высказывайте...

Как только директор сказал это, чувствую, что-то во мне перевернулось. И тут же, будто крылья за спиной выросли. Я с перепугу даже в ручки сиденья вцепился. Вцепился и креплюсь. Помню: молчанье — золото.

Крепился я так, крепился и все же не утерпел.

— Можно, — говорю, — мне?

Только это я сказал, в зале слышу оживление началось. И все в мою сторону стали разворачиваться. Одни — с улыбкой, другие — испуганно. Особенно начальство почему-то перепугалось. Лица у них разом вытянулись. Помнят, видимо, меня по прошлым выступлениям. Тычат в меня пальцем и о чем-то своем между собой переговариваются.

А директор, так тот вообще впился в меня взглядом. Потом покачал головой и сказал: «Ну и гусь!» Сказал тихо, но я по губам разобрал. У меня жена, слава богу, глухонемая.

В общем, психологически обработал и разрешил выступить.
— Есть, — говорю, — у меня одна идейка. Не хотел я ее высказывать, да вот наш многоуважаемый Денис Денисыч уж больно хорошо нас сейчас попросить изволил. Искренне так, по-простому. И я бы сказал — по-человечески. А если так, то и я по-простому, по-человечески. Если скрытые резервы действительно найти надо, то я помогу вам... Но поскольку это дело большое и важное, так сказать, в масштабах всей страны, буду все выкладывать в открытую. На суд ваш... Только не сердитесь...

После моей преамбулы лицо директора сделалось красным, как свекла. Он заегозил и, видимо забывшись, изо всех сил шарахнул по графину. Не карандашом, а кулаком. Тот, естественно, вдребезги.

Председатель собрания повернулся в мою сторону и рявкнул:

— Прошу по существу вопроса.

— Так вот, — говорю, — братцы-кролики! Затея ваша с машинистками — это действительно чепуха на постном масле. Ловля блох, так сказать. Это я, разумеется, не в прямом, а в переносном смысле слова высказываюсь. Пусть наши машинистки на меня не обижаются. Они не блохи, нет... А я вот как-то другое анализировал.

Смотрите что получается... Наш главный инженер ездит на своей служебной машине. Заместитель директора — тоже на своей. Денис Денисыч, наш директор, тоже на своей служебной. Всего в институте около десяти легковых машин имеется. Целый автопарк! И на каждой машине по шоферу. Устроили их инженерами и каждому по двести рублей в месяц отваливают. Я слышал, как один из них хвастался. «Два, говорит, часа в день начальство повозишь, а там свободен. Смотришь, и шабашку где-нибудь сбить можно. Благодать, говорит, да и только».

Как я это услышал, так и задумался. А для чего, действительно, столько машин по институту содержится?.. Две тыщи рублей этим, простите за выражение, дармоедам платим!.. И вот представьте себе — какой будет экономический эффект, если мы их уволим. Это только по одному нашему институту... А если по всей стране?.. Вот где, товарищи, скажу вам, скрытые резервы находятся!.. Теперь...

В это время председатель собрания вскочил, поднял вверх руки и, складывая их накрест, начал мне семафорить.

— Все, — говорит, — спасибо! У кого еще есть предложения?
— У меня, — говорю. — Я еще только начал!

В зале поднялся невообразимый шум. Кто-то, поддерживая меня, крикнул:

— Пусть выскажется.

Было заметно, как на каменных челюстях директора заплясали желваки.

Он прикрылся обернутой в носовой платок ладонью и, вижу, что-то в блокнотик стал записывать.

— Так и запишите, — говорю, — Денис Денисыч! Уволить их, дармоедов, к чертовой матери. А вам всем от служебных машин отказаться надо. Об этом давайте так и сообщим кому следует. Это, конечно, если мы по-серьезному скрытые резервы выискивать надумали. Не для галочки... Представляете — какой почин тогда будет. А мы — первые!..

Я к чему это говорю?.. Да просто вам самим это не увидеть. Со стороны всегда виднее. Вы только не обижайтесь! Я искренне, по-хорошему.

Вот сколько вы, Денис Денисыч, получаете?.. Только не темните... Мне лично помнится — что-то около тысячи рублей в месяц. Не так ли?.. Ваши же замы получают по семьсот рябчиков... Чуете?.. А вы вот теперь возьмите, пожмитесь и с годик так на машину пооткладывайте. На свою, личную. Только управлять ею подучиться следует...

При этих словах директор как-то неестественно хохотнул и иронически закачал головой. Правая щека его при этом стала подергиваться.

— Ну, что вы удивляетесь, Денис Денисыч! Я ведь такую прикидку по вашей зарплате делал. И знаете — для семейного бюджета совсем безобидно будет... А ваши заместители?.. Сколько их у вас?.. Кстати, это тоже вопрос. Зачем вам их столько?.. Раньше, помню, одного зама хватало, а теперь вон целый табун около вас вертится. Сытые такие, откормленные ребята...
Пока я говорил, в зале стояла замогильная тишина. Только у председателя собрания с присвистом, точно кузнечные меха, заработали легкие. Директор же давно бросил делать записи в блокнотик и стакан за стаканом опрокидывал в рот воду из второго графина, что принесли вместо разбитого. Председатель собрания только успевал подливать. Но при последних моих словах и сам не удержался. Приник к горлышку, хлебнул.

Не владея собой, директор стал отнимать у него графин. Завязалась жуткая и по-спортивному интересная борьба.

Наконец, председатель собрания первым пришел в себя и возвратил графин директору. Возвратил, тут же вскочил, нервно погладил лысину и, по-рачьи вращая глазищами, во всю глотку заорал:

— Пред-лагаю за-крыть собрание! Тщательно подготовиться к нему и через недельку снова собраться.

В знак протеста раздался шум, солидарные со мной хлопки, но собрание все же закрыли. А меня кто-то подхватил под ручки белые и настойчиво повел с трибуны.

Всю неделю потом меня успокаивали, причесывали. Но поскольку я артачился, меня взяли и на место поставили. Не выше, имею в виду, а ниже. Ровно на ступеньку. Что-то я там по работе, оказывается, напутал. И оклад мне, естественно, ниже назначили. Сто рублей.

И вот ровно через недельку все снова собрались в актовом зале. Все те же предложения для вышестоящего начальства вырабатывать.

Сижу я, жду, когда мне снова дадут слово и тут вижу около меня по правую руку замдиректора по кадрам на свободное место пристраивается, а по левую — замдиректора по общим вопросам. Сели рядом и вот анекдоты мне на ухо всякие рассказывать начали. Пошлые и непошлые. Всякие. Один мне одно ухо, другой другое закупоривают. Я даже и не подозревал, что такие замы веселые.

А между делом обещают снова на ступеньку вытянуть. Все собрание вместе хихикали.

Так и не знаю, за что проголосовал. Говорят... машинисток сокращать наметили.

Необычное лекарство

Я не вошел, я вихрем ворвался в кабинет лора.

— Доктор! Доктор ты мой дорогой! Друг бесценный! С меня причитается!

Я обвил упирающегося доктора за талию и закружил с ним в вальсе.

В пар-ке ста-рин-ном дере-вья шу-мят лис-твой...

Доктору, наконец, удалось присесть, и он юзом выехал из моих объятий. Тут же отскочил на безопасную дистанцию и ошеломленно уставился на меня.

Каждому врачу импонирует восторг исцеленного пациента, но здесь было чересчур.

— Подождите, подождите! — говорит. — Не подходите ко мне близко!.. Вы что, тот пациент, которому я полип удалил недавно?

Прикусив палец, лукаво смотрю на доктора.

— Не-а, — говорю, — не то.
И тут же делаю попытку опять сграбастать его. Но в этот раз доктор не дался. В длинном прыжке он достиг края стола и волчком завертелся вокруг него.

— Не надо! Ну не надо же так!.. Экий вы темпераментный! Ведь ребра поломать можете!

А я не знал, как мне было себя усмирить. Не знал. Все во мне ворочалось, клокотало, стремилось наружу. Поэтому не в силах сдержать очередной порыв, кричу:

— Док-тор! Вам цены нет! Опора вы наша мужская! Отец многострадальной половины человечества!

От моих теплых слов доктор взволнованно замахал руками и, всхлипнув, полез за платком.

— Большое спасибо за эти слова, но, п...прос-тите, я что-то плохо вас п...по-нимаю. С чем вы у меня лечились? Напомните, пожалуйста.

На что шокирующе улыбаюсь и говорю:

— Да не я у вас лечился! Не я!

Лицо доктора вытянулось и стало похоже на редьку.

— Как не в... вы? Тогда кто же?

— Жена моя... Да, да же-на!

Стоя по другую сторону стола, доктор озадаченно разглядывал меня.

— И что же, — спрашивает, — у нее было? Ведь, я многим делаю хорошее.

— Эх, — говорю, — лор, лор! Разве такое забывается!.. Помните, как у одной вашей пациентки стал язык сохнуть?.. Ну?.. После того, как поругавшись с ней, одна дворничиха крикнула: «Чтоб у тебя язык отсох, ведьма проклятая!» В истории болезни у вас об этом должно быть записано. Вспомнили?

И доктор вспомнил, потому как тут же затрясся всем телом и стал энергично приглаживать бывшие когда-то на голове кудри.
— Как же, — говорит, — как же! Так и стоит перед глазами эта экзальтированная особа. А вы, значит, муж ее?.. Ну и свирепая она у вас.

— Это, — говорю, — точно. Вы бы еще ее голосок дома послушали.

Доктор потянулся к графину и, вздрагивая, стал наливать в стакан.

— Лор, — говорю, — будь другом! Вспомни то лекарство, которое ты моей жене тогда прописал. Это, чтобы у нее язык не отсох. А?

Глаза доктора ревниво сузились.

— А зачем это вам? Разве она не вылечилась?

И тут я решился. Высоко поднял шляпу над головой и восторженно хватил ею о пол.

— Да вылечилась! — говорю. — Еще как вылечилась! Более того, она у меня теперь не ругается! Слышишь? Не ру-га-ет-ся... И это все после твоего лечения.

Ужасный смех вырвался из груди доктора. Он подошел ко мне вплотную и озабоченно заглянул в глаза.

— Как так?.. Совсем, что ли?

— Отчего ж, — говорю, — совсем! Если и ругается, то только шепотом! Улавливаешь?.. Потому как от твоего лекарства у нее голос сел. Вот так-то, доктор мой хорошенький, доктор мой любименький!

Сионист

Эдуард Резник

Родители говорили непонятно. Потрясая перед папиным лицом авоськой гнилой картошки, мама спрашивала:

- Что ты, поц ин тухес*, купил?

- Что такое "поц ин тухес"? – встревал я.

- Это… - "дорогой человек", - слегка смутившись, отвечала мама.

- Как Брежнев?

- Ой, вей! – она хваталась за сердце. - Кто тебе это сказал?

- Папа.

Отец ухмылялся.

- Чему ты ухмыляешься?.. Если этот шлемазал* где-то скажет…

- А что такое "шлемазал"?

Мама нервно гладила меня по волосам.

- Это... - такой мальчик...

- Толковый, – подсказывал папа.

- Молчи, лучше посмотри, какой дрек* ты принёс!

Авоська летела в раковину.

- Что такое "дрек", мама?

- Он называет это картошкой!.. Что тут выберешь?! Гурништ*!

- Что такое "гурништ"?

- Твой отец!

Я путался.

- Мы будем кушать дрек?

- Да, благодаря этому поц ин тухесу.

- Брежневу?

Мама хваталась за голову.

- Я сойду с ума! Если этот шлемазал…

- Толковый мальчик! – подсказывал папа.

- Если этот… толковый мальчик где-то брякнет. Ты понимаешь, что с нами сделает Советская власть?

Папа понимал.

Его любимой присказкой было: "Советская власть плюс электрификация всей страны!"

Он говорил это, когда гас свет и тухли спички, глохла машина и трещал телевизор, перегорал пылесос и пробки, когда стиральная машина билась током, а посуда об пол. Сотню раз на день.

- Что такое элек-три-фи-кация? – с трудом выговаривал я.

- Лампочка Ильича, чтоб он был нам в гробу вечно живой! – отвечал папа.

Мне представлялся дедушка Ленин на табуретке, вкручивающий в коридоре лампочку.

- Он её закрутил?

- Он закрутил нам бейцим*!

- Что такое бейцим, папа?

- Это как мозг, но больнее.

Я терялся.

- Мама, - докучал я матери, - это правда, что Ленин закрутил нам лампочку в мозг.

- Ой, вей! – она роняла поварёшку. - Кто тебе сказал?

- Папа.

- Чему ты учишь ребёнка?! Ты хочешь цурес*?

- Что такое цурес, мама?

- Это жить с таким поц ин тухесом!

- Ты живёшь с Брежневым?

Вопросы вели к ответам, ответы к вопросам. Родителей эта цикличность приводила в бешенство, меня заводила в угол.

- Папа назвал мою учительницу некейве*. Кто такая некейве, мама?

- Тётя.

- Екатерина Семёновна моя тётя?

Из угла я почти не выходил, но и оттуда всё было слышно.

- Что это за язык? – спрашивал я.

- Еврейский, – отвечал папа.

- Научи!

- Оно тебе надо?

- Надо.

- Оно тебе не надо.

Тогда я шёл к маме. Она жарила блинчики.

- Как блинчики на еврейском?

- Блинчикес.

- А вареники.

- Вареникес.

Картошку я помнил.

- А я знаю по-еврейски, – хвастался я своему другу Эдику. Он приезжал на каникулы к бабушке и гордо именовал себя полукровкой.

- Моя мама русская, - объяснял он, - папа еврей, а дядя удмуртский сионист – женат на удмуртке. Хочешь быть сионистом?

Конечно, я хотел.

- Вот, - говорил Эдик, расправляя на коленях чуть пожелтевшую газетёнку. – Сионистская, из самого Биробиджана.

"Биробиджан" он произносил шепотом.

- Это иероглифы, – пояснял, заметив, как округляются мои глаза.

- Что тут написано? – мой палец скользил по диковинным строкам.

- Не туда, балда?! Не знаешь, что у сионистов всё задом наперёд?

Я вёл обратно - ясности не прибавлялось.

- Ну? – вопрошал Эдик.

- Вещь! – откликался я.

Вечером, кружа по комнате задним ходом, я говорил папе:

- Видишь, я сионист.

- Так-так, очень хорошо...

Папа смотрел хоккей.

- Сегодня газету из Бибиджана читал.

- Давай, давай, поднажми!

- Вырасту, женюсь на удмуртке.

- Молодец, Харламов!.. Что ты сказал?!

Эдик учил меня алфавиту.

- Это "А", это "Б"... "В" нету… Это "Г", это "Д"… "Ж" тоже нету.

- У сионистов нет "же"?! – таращился я. - Как же они пишут "ёжик"?

- В Биробиджане нет ёжиков.

Буквы сионисты экономили. У них не оказалось половины гласных и мягкого знака, не говоря о твёрдом. Любимое мамино "ой, вей!" не писалось, хоть режь.

- Маме это не понравится, – сокрушался я.

- Зато смотри, как красиво получается "коммунизм"!

- Да! – любовался я построенным из иероглифов еврейским коммунизмом - он красовался на заборе среди других не менее красивых надписей.

- А электри-фи-кацию можешь? – спрашивал я, и Эдик старательно выводил заказ на дверях деревянного сортира. Электрификация получалась корявой. Букв не хватало.

- Ильичу бы это не понравилось, – качал я головой. – Дорисуй лампочку.

- Что вы, оглоеды, намалевали?! – подлетала к нам русская половина Эдика, баба Лиза.

- Лампочку Ильича! – пояснял я. – Сейчас коммунизм дорисуем, будет понятней.

Вытянув нас хворостиной, баба Лиза проявила, как выразился Эдик, бытовой антисемизм. Больше у неё коммунизма мы не строили.

Каникулы кончились. Эдик уехал. Начался учебный год.
За сочинение "Как я провёл лето" папу вызвали в школу…

- Занимался сионизмом?! – орал он, багровый, как рабоче-крестьянский стяг. – Строил Советскую власть в туалете бабы Лизы?! Ты идиот?!

- Шлемазл, – голосил я, – толковый!

- Вот тебе "жаренный дрек с грибами"!

Папа репрессировал меня ремнём, а мама, качая головой, всё вздыхала:

- Мешигене цайтн! Сумасшедшее время!..

Поц ин тухес* - ругательство (идиш)
Шлемазл* - бестолковый (идиш)
Гурништ* - ничто (идиш)
Дрек* - дерьмо (идиш)
Бейцим* - яички (идиш)
Цурес* - беды (идиш)
Некейве* - в разговорном идише женщина лёгкого поведения.

Девочка с лицом Ника Кейва

goos

И. В. Мерзляков, депутат Верховной Рады от богом забытого избирательного округа, затерянного в бескрайних степях с заживающими язвами чахлых деревень и пьяным пыльным райцентром, взобрался на трибуну, постучал по микрофону, требуя внимания.

- Уважаемые коллеги, - прочитал он с листа, оглядел зал в поиске внимающих глаз. – Хотелось бы поднять вопрос…

И тут зазвонил телефон.

- Простите, - Мерзляков виновато пожал плечами и ответил на звонок. – Да! Да, дорогая! Я сейчас не могу… Потому что не могу! Это срочно? Что? Сейчас перезвоню.

И.В. извинился перед аудиторией и выскочил из зала заседания.
Аудитория скучаящими взглядами проводила несостоявшегося лектора.

- Зина! – Шипел в трубку Мерзляков, уединившись в сортире. - Сколько можно говорить – не звони мне в рабочее время! Только если что-то очень… понимаешь, о-очень срочное.

- У меня срочное! О-очень! Я сижу в «Велюре», зашла перекусить, и оказалось, что все карточки заблокированы. Все! Что мне делать? Меня не выпускают, пока я не рассчитаюсь, а у меня маникюр через пятнадцать минут.

- Заплати наличными.

- У меня нет столько. Шесть тысяч. Я не ношу столько с собой. Что делать?

- Сколько? Шесть тысяч? Ни хрена себе, ты перекусываешь!

- Что с карточками?

- Я дома объясню. Не паникуй. Скажи им, чья ты жена, я потом расплачусь.

- Я говорю, а они грозят милицию вызвать. А у меня маникюр!

- Маникюр отменяется. Я сам тебе сделаю. Оставь им что-нибудь из побрякушек, езжай домой. И ничего не покупай, ясно. Ничего! И нигде больше не перекусывай!

- На шесть тысяч? У меня нет таких дешёвок.

- Зина, разберись сама. У меня доклад.

И.В. отключил телефон, тяжело вздохнул. Закурил. Его слегка подташнивало. Его всегда подташнивало перед неприятностями. Нужно было ещё вчера сказать жене, но побоялся. Не любил он скандалы. Политические любил, а с Зиной – терпеть не мог. Зина очень качественно умела выносить мозг. А потом трахать этот мозг в разных позах.

***

Жена встретила И.В. в слезах, подшофе и с упёртыми в бока руками. Всем своим видом она требовала объяснений.

- Зина, только не нервничай. Всё под контролем.

- Меня унизили и оскорбили. Ты даже представить не можешь! А это! – она протянула руки. – Посмотри на мои ногти! Ужас. Мне не так много нужно для счастья. И даже этого я не смогла получить. Отказать себе в маникюре! Что случилось?

Они сидели на кухне. Мерзляков потягивал «Хеннеси Паради Экстра» прямо из горлышка, а Мерзлякова нервно жевала золотистый фильтр «Treasurer».

- Понимаешь, Зина, это эксперимент. Мы все решили попробовать пожить так, как живёт среднестатистический украинец. Как все. Так сказать, оказаться в шкуре простого человека, чтобы понять его проблемы, и уже исходя из этого, разрабатывать законы, указы и прочую хрень в интересах народа.

- Народа? Что за чушь! Зачем?

- Не знаю. Так вышло. Я тебе не говорил, как мы голосуем? Нет? Короче, на пульте две кнопки – «за» и «против». Какая засветится, такую и нужно нажимать. Но, всё равно, та, которая не светится, не нажимается, а током бьётся. Пробовали ради прикола. За что голосуем – никто не слушает. Кнопка загорелась, нажал, и дальше в тетрис играй. Выдали тебе бумажку – вышел, прочитал, и дальше можно спать. Оппозиция, правящие – это всё фикция. Спектакль для лохов. Ну, там грамотно всё – интрига соблюдается, дебаты, даже драки инсценируются. Голосования, какие надо, проваливаются, какие надо - проходят. Цирк, короче. Ну, за этот указ мы и проголосовали. Единогласно, причём.

- И что?

- А всё. Все наши счета заблокировали. Но это ненадолго, до новых выборов.

- Это же три года ещё! – Зина изменилась в лице, побледнела, но в обморок не упала. Железная женщина. – А как мы жить будем?

- Как все. Живут же люди. На зарплату. Придётся потерпеть. Ничего, выкрутимся, Зин. Завтра переезжаем.

- Куда это?

- На время наш дом опечатают. Нам квартиру дали на Троещине. Двушку, даже с мебелью. На седьмом этаже. Вид из окна – чудо. Нужно собрать самое необходимое. По закону мы можем взять с собой только вот это. – И.В. достал из кармана смятый лист бумаги.

Зина пробежала глазами по написанному и потеряла сознание.

***

Перед отъездом группа бритоголовых молодчиков перетрусили все чемоданы, следя, чтобы ничего лишнего не вывезли. Минимум наличных, никаких драгоценностей. С голой жопой в новую жизнь. Машины тоже опечатали, поэтому до новой квартиры добирались на метро, потом троллейбусом. И.В. еле уговорил Зину спуститься в подземку. Она всегда считала, что там – криминальная клоака, что у них сразу заберут чемоданы, её изнасилуют, а мужа забьют битой всякие негры и наркоманы. Но обошлось, и супруги во всю рассмартивали тех, ради кого они согласились на трёхлетний ад.

И.В. жалел этих людей, но они почему-то не казались несчастными, даже наоборот. И подумалось – а может,всё не так страшно. Живут себе, не грустят, от голода не умирают, одеты прилично. Зина же презирала и ненавидела весь этот сброд. Она с ужасом рассматривала дешёвые шмотки,копеечную бижутерию, поддельные сумочки с наклепками модных брендов. И этот запах толпы вызывал тошноту. Жуть! В троллейбусе Зина чувствовала себя намного увереннее, и ей понравился процесс покупки билета, и она даже сдачу взяла какими-то металлическими кружочками.

Квартира оказалась чистенькой, но маленькой. Общая площадь меньше, чем кухня в оставленном доме. Незатейливые узоры дешёвых выгоревших обоев, волнистый линолеум, запылённые окна, скромная мебель, серая ванная и унитаз с тёмным налётом в глубине слива напомнили Зинаиде о своём детстве, которое она тщательно забыла, как думала, навсегда.

- Мерзляков, скотина, я здесь жить не буду. Говоришь, это всё ради народа? Вот и живи со своим народом. Даже можешь трахаться с народом. Мне уже всё равно. Я не буду ревновать.

- Зин, хочу тебя разочаровать. Во-первых, ты сейчас нищая. Во-вторых, тебе некуда уходить – это единственное наше жильё. Все дачи, квартиры и дома опечатаны. Ты, конечно, можешь уехать к маме, в однокомнатную хрущёвку в Тихопёрдовке, я не против. А в-третьих, прекрати истерику. Помнишь, как ты прыгала с парашютом, как ныряла с аквалангом, как пьяная гоняла по городу на машине, как мешала пиво с шампанским. Зина, ты же экстремал! Это твоё всё. Посмотри на это, как на приключение!

- Три года пьяной в акваланге на парашюте? Прости. Экстримом было то, что я вышла за тебя. Хочу кофе.

Зина быстро соображала и молниеносно взвешивала варианты. Оптимальным было остаться и найти выход из положения. Она не собиралась жить, как народ. Она не народ! И никогда не будет народом с фальшивыми дерматиновыми сумочками.

Она пошла на кухню и вернулась оттуда с эмалированным чайником.

- Как он включается?

- Какая разница. Кофе нет.

- Так позвони, пусть привезут!

- Зина…

- Ну, да. Народу никто кофе на дом не привозит. Ясно. Тогда я сама.

Она отнесла обратно чайник, взяла кошелёк и вышла, хлопнув дверью.

И.В. присел на табурет, достал из пачки последнюю сигарету и тоскливо закурил. Ему мечталось, что Зина заблудится среди однотипных многоэтажек, детских площадок и киосков, что её похитят беспардонные люмпен-пролетариаты, что она застрянет в лифте, и когда приедет аварийка, то от неё останется высохшая мумия. Было бы неплохо, если бы кто-то забыл закрыть канализационный люк. Да мало ли что может случиться.

Нет, И.В. думал об этом не потому, что не любил жену и желал от неё избавиться. Просто ему было стыдно перед ней, и он не знал, как смотреть ей в глаза. Ему легче было пережить её смерть, чем свой стыд. Но он знал, что Зина нигде не пропадёт.

- Вот, - Зина поставила на стол пакет, - я всё купила. Это кошмар! Полки полные, а купить нечего. Совершенно! Ни омаров, ни лобстеров, ни питахайи, ни моих любимых «Афичионадо»! О «Шато Монбуске» они даже не слышали. Я еле скупилась. Надеюсь, не отравимся.

Зина выставила на стол три банки чёрной икры, ананас, палку сухой колбасы, бутылку «Джек Дэниелс» и блок «Парламента».

- А кофе? – спросил И.В.

- Денег не хватило.

- Ты что, спустила всё, что у нас было?

Зина удивлённо посмотрела на супруга.

- Ладно, завтра зарплата, - вздохнул обречённо Мерзляков и открыл виски.

Всю ночь Зине снились кошмары: килька в томате, плавленные сырки, Жигулёвское пиво, Нескафе, белорусская косметика, польская мебель, турецкое бельё и чешская бижутерия, а так же городской пляж в Феодосии, трамваи, эмалированные чайники, хозяйственное мыло и ещё много чего ужасного. И ещё ей снился Народ в виде вульгарной тётки, пахнущей ландышевыми духами и потом, с мозолистыми ладонями и небритыми ногами. И Мерзляков похотливо пуская слюни, снимал штаны, чтобы удовлетворить все её желания и прихоти.

И.В. наоборот спал, как младенец, и ему тоже снился Народ, но только это была молоденькая студенточка в простом ситцевом платьице, такая чистая и непорочная. И несчастная. Народ была сиротой, которую все пытаются обидеть. А Мерзляков решил удочерить её, обогреть, защитить, приласкать, накормить, красиво одеть, подарить что-нибудь такое дорогое, пусть и ненужное, но о чём она всегда мечтала. И любить её, как родную дочь, а она ответит взаимностью. И наступит гармония и счастье для всех.

***

На следующий день И.В. встал пораньше, чтобы вовремя попасть на работу. Пока ехал с двумя пересадками, обдумывал новый закон об общественном транспорте – ему десять раз наступили на ногу, двадцать раз ткнули локтем в бок и пять раз сунули под нос потную подмышку. Час пик необходимо отменить! Мало того, нужно было платить за проезд, а Зина потратила всё до копейки. Все льготы с депутатов сняли, и кондуктор язвительно предупредил, что на первый раз прощает. Как ехать обратно, И. В. Не представлял.

Заседание проходило вяло, каждый переживал личную трагедию наедине с собой. В курилке нервно молчали и стреляли сигареты. В буфете изменилось меню и теперь подавали серые тефтели, кисло-пахнущий борщ, слипшиеся пельмени и дешевую водку. Но денег всё равно не было.

В конце дня объявили, что можно получить зарплату. Депутатам и раньше платили зарплату, но никто за ней не ходил, не хватало ещё из-за какой-то штуки баксов париться и стоять в очереди. Но сейчас кинулись все, толкаясь и шипя матюгами. Хоть зарплату уменьшили до двухсот долларов, чтобы как у всех, но и этим деньгам были рады.

- Вот, зарплата, - И.В. с гордостью положил на стол три купюры.

- Это что? – спросила Зина.

- Деньги.

- Не ври мне, денег так мало не бывает. Деньги всегда в пачках. Меня не обманешь. Где остальные?

- Это всё. Ну, налоги вычли, а то больше бы было.

- Пачка?

- Нет, ещё одна бумажка.

- Что такое налоги? – прищурилась Зина. – Зачем они?

- Налоги – это такие деньги, которые люди отдают в казну, чтобы мы могли их воровать. Если налогов не будет, нам нечего будет красть, понимаешь?

- Нет. Не понимаю. Если вам сейчас нельзя красть три года, то зачем нужны эти налоги? А если бы и можно было, то зачем тебе их платить, чтобы потом украсть? Где логика?

- Зина, понимаешь, экономика и политика – слишком тонкие материи, чтобы обсуждать их с женой на кухне. Я и сам ничего не понимаю. Так принято. Хотя тема интересная, нужно будет обдумать.

Зина потянулась за деньгами, но И.В. оказался проворнее.

- Дома жрать нечего, - возмутилась Зина.

- Знаю, так что лучше я скуплюсь.

- Милый, так хочется черепашьего супа. Если будут черепахи… туда ещё мадера нужна и байоннской ветчины кило…

Мерзляков никак не прокомментировал.

***
На следующий день Рада заработала во всю. Каждый пел о своём. На стол спикеру легла целая пачка проектов: о работе лифтов, о подаче горячей воды, о транспорте, об очередях, о ценах, о старушках возле подъездов. О наболевшем. Все кричали, махали руками, выглядели помятыми. В курилке висели дым дешевых сигарет, мат и возмущение.

- Да этой туалетной бумагой невозможно подтираться. Она же рвётся! Я все пальцы себе перепачкал!

- Нет, вы видели цены? Это грабёж! Ползарплаты потратил и видеть нечего!

- Я сегодня только на третьем троллейбусе уехал. Не втолпишься!

- Нужно что- то с этим делать!

- Немедленно!

- Куда мы раньше смотрели?

- Как я ненавиджу эту страну!

- Не зря нам пидаpами называли. Ой, не зря! Но теперь мы наведём порядок!

- Займите до получки!

- Несчастный народ!

Кнопки на пульте для голосования уже не подсказывали и током не бились, но все голосовали единогласно и в первом чтении.

Когда Мерзляков предложил отменить подоходный налог, зал аплодировал стоя. Пошли дальше, и запретили вообще все налоги, а всех работников налоговой, даже убощиц, решили отдать под суд, как врагов народа.

Очередное заседание Рады чуть не сорвалось из-за повальной неявки депутатов. Кто-то страдал несварением, кто-то физическим истощением, кто-то психическим. Некоторые пытались сбежать за границу, но у них ничего не получилось, и их вернули с позором, вытатуировав на лбу слово «предатель». Один даже застрелился. Всех, кроме самого хитрого суицидника доставили в здание Верховной Рады специальные милицейские бригады. Это был переломный момент, перестройка «организма», кризис, после которого становилось легче, наступало выздоровление, возрождение в новом, здоровом теле.

Депутаты были помяты, дурно пахли и спали на ходу. Самые крепкие собрались в курилке. Кто сидел на корточках, вспоминая веселые времена, проведённые на зоне, кто устало прислонился к стене. Дым «Примы» без фильтра висел густым вонючим туманом, вызывая скупые депутатские слёзы. Говорили мало, в основном матом.

Обзывали президента и называли пидарами депутатов, доведших народ до такой жизни. Самоидентификация сошла к нулю, и теперь они были простыми парнями, хлебнувшими по самое немогу. Зрела революция. Революция сознания. Из-за туч робко выглядывало солнышко счастливого бытия в отдельно взятой стране.

Мерзляков дремал и видел в коротких снах хатки в цветущих вишневых садах, красивое сало, усатых бандуристов в самотканых вышиванках, девушек в венках из полевых цветов, водящих хороводы на бескрайних лугах, казаков в шароварах и с оселедцами на бритых головах. Ни одного хмурого лица. Ни одного обделённого, ни одного голодного, ни одного несчастного. А в облаках Тарас Шевченко одобрительно шевелил могучими усами.

***

- Вот тебе обещанный хлеб! – И.В. извлёк из пакета пять буханок белого, три нарезных батона, шесть булок с маком и каравай ещё тёплого ржаного. – С солью, говорят, очень вкусно.
Он поставил на стол две пачки соли.

Зина жадно схватила булку с маком, мокнула её в соль и принялась с аппетитом жевать, приговаривая с набитым ртом:

- Ага, и правда, вкусняшка.

И.В. смотрел, как из рта супруги падают крошки, как жадно она откусывает булку большими кусками и ему было жаль весь украинский народ. Как они живут на свои скудные зарплаты? Что они едят? Откуда берут обувь и одежду, мебель и телевизоры? Он понимал, что на улице каждый строит из себя успешного парня, а дома давятся булками с солью, перешивают старые вещи и реставрирует самоклейкой старые комоды, чтобы придать им более респектабельный вид.

- Ничего, Зин, потерпи немного.

- Будешь? – Зина протянула булку. – Нет? Тогда я ещё одну. Кстати, тут бумажку принесли.

Она достала из кармана халата помятый листок.

- Что это? Я ничего не поняла.

Мерзляков пробежал глазами по мелким буквам и крупным цифрам.

- Это счёт за коммунальные услуги.

- Как это?

- Ну, нужно платить за свет, за воду, за лифт, за вывоз мусора.

- Кому платить?

- Не важно.

- А зачем?

- Не важно. Завтра отменим.

- Своди меня в театр.

- Денег нет. Хотя, завтра решим и этот вопрос. Огласи полный список желаний.

- Я хочу, чтоб ты сдох, Мерзляков.

- Когда-нибудь сдохну. Но сейчас – я устроюсь на работу.

- Но у тебя есть уже работа.

- Будет ещё одна, чтобы денег больше было.

- И я хочу на работу. Это прикольно, ходить на работу?

Мерзляков устроился грузчиком на рыбную базу. Ночами разгружал вагоны. Платили хорошо и каждый день. Даже больше, чем остальным, потому что депутат.

Где работала Зина, И.В. так и не узнал, но его устраивало, что у неё тоже была ночная смена, и платили её тоже посуточно. Она возвращалась под утро на дрожащих ногах и сразу падала спать.

«Бедолага, так выматывается, - жалел её муж. – Всё-таки, не такая она уже пропащая. Интересно, ей тоже доплачивают за то, что она жена депутата?»

Когда им удавалось поспать вместе, Зина прижималась к мужу и вдыхала аромат мороженой мойвы и кильки в пряном рассоле. Ей снились дары морей: зелёные мидии, лобстеры, гребешки и жареные акульи плавники. Утром вся майка И.В. была так обслюнявлена, что приходилось менять на новую.

Зато жить стало полегче. И до зарплаты осталось совсем немного. Но всё шло к тому, что зарплаты уже не понадобятся.

***

Все информационные службы трубили о невероятном феномене – страна из бандитско-феодально-крепостной за месяц превратилась в коммунистическую. В самом прямом смысле. Здесь всё было бесплатно, всё для народа. Зарплаты выросли неимоверно. При таких низких ценах получку потратить было невозможно. Шопинг стал любимым занятием. На Украину сразу хлынули неудачники из Штатов, Германии, Швеции, Франции и даже из Японии. Но их не пускали. Своих девать некуда.
Хищный мир капитализма ощетинился и шипел на Украину. Не хватало, чтобы эта зараза захватила весь мир.

Северная Корея, Куба и Монголия послали специалистов, чтобы увидеть воочию свершившееся чудо и позаимствовать опыта.
Коммунистическая Партия ликовала.

- А мы вам когда ещё говорили? Коммунизм неизбежен! Предлагаем выкрасть Ленина из мавзолея, оживить, чтобы воочию посмотрел, как сбываются мечты.

Злые языки предвещали полный крах, погромы, бардак, хаос.
Но ничего такого не случилось. Студенты учились, рабочие вытачивали гайки, таксисты крутили баранку, проститутки всё так же стояли на окружной, офисный планктон бился с пасьянсами.

Зина вернулась к жизни. Снова появился блеск в глазах. Она попала в театр, съела свой любимый стек, принесла из магазина целую сумку косметики и новые шмотки.

- Дорогой, такое чувство, что у меня «Золотая карта». Я могу позволить себе всё, что захочу. Посмотри, какое платье! Пришлось, правда, потолкаться локтями.

- Вот видишь! Я же обещал! – выпячивал грудь И.В. и с намёком трогал жену за мягкие места.

Но она словно не понимала намёков и ссылалась на то, что жутко устаёт на работе.

- Да брось ты эту работу, - умолял её И.В. – Проживём на мою зарплату.

- Нет, мне понравилось работать. Я чувствую себя нужной и самореализованной.

Марзляков купил себе новый костюм, десяток галстуков и туфли.
Жизнь наладилась.
Но ненадолго.
Через три дня закончились деньги в казне...

***

- Предлагаю взять за жопу олигархов! – предложил главный коммунист. – Экспроприация – дело испытанное и верное. У них денег – пруд пруди. Пусть поддержат свой народ.

Все проголосовали «за», кроме пары олигархов – депутатов. Их пристыдили, оскорбили и ничего этим не добившись, устроили тёмную. Одного забили насмерть, а второго изувечили так, что деньги ему понадобятся только на памперсы и жидкую овсянку.
Была проведена молниеносная операция по захвату олигархов.

Спецслужбы доставляли их со всех точек мира. Лондон возмутился, что его бюджет пострадает из-за оттока таких сумм. Лондон вместе с королевой был дипломатично послан на хрен.

Бывших миллионеров и миллиардеров поселили в коммуналках и назначили каждому за заслуги перед государством вполне сносные пенсии. Тех, кто особо рьяно сопротивлялся, расстреливали как врагов народа.

Пересчитав выручку ахнули – десять годовых бюджетов страны!

..Всю эту сумму просрали за месяц. Самый лучший месяц в истории страны. Фейерверки били даже днём. Бомжи ходили в костюмах от Армани, слесаря заливались французскими коньяками и курили сигары, учителя труда ездили в отпуск на Мальдивы, а пенсионеры запасались халявными крупами и сахаром. Пенсионеры точно что-то знали.

***

Зина сидела в новом халате из тончайшего китайского шёлка, раскрашенного вручную филлипинскими умельцами, и пила «Кампари» прямо из горлышка, когда в дверь позвонили.

- Служба доставки.

На пороге стояла картонная коробка из-под телевизора.

- Распишитесь, - парень в фирменном комбинезоне протянул бланк.
Зина чиркнула каракулю и затащила в комнату посылку.

Открыв, она не смогла сдержать радость и захлопала в ладоши. Там были её вещи из прошлой жизни: медная джезла, кое-что из белья, красное вечернее платье, купленное в Вене, неполный сервиз лангентальского фарфора, мельхиоровая ложка, почему-то один туфель, сборник сочинений лётчика-героя Кожедуба с автографом, чехол от видеокамеры, Нокиа 3110 с треснутым экраном, флакон от духов. По мере осмотра восторг потихоньку переходил в непонимание, а потом уже в раздражение. Что за шутки?

- Мерзляков, я оценила твой юмор, - сказала Зина, только И.В. вошёл в квартиру.

- Ты о чём?

- Вот об этом, - она кивнула в сторону ящика.

- А, это, - И.В. понурил голову и уставился в пол, как нашкодивший ребёнок.

- Это что?

- Остатки.

- Остатки чего?

- Былой роскоши, - неумело пошутил Мерзляков.

- То есть?

- Это то, что не раскупили на аукционе. Я сейчас всё объясню…

- Ну-ну, - Зина уже всё поняла и приложила руку к пышной левой груди в ожидании инфаркта.

- Короче, это временно, понимаешь? Казна пуста. Олигархи раскуркулены, денег брать негде. Вот мы и проголосовали за то, чтобы распродать всё своё имущество ради спасения государства. Ты даже не представляешь, сколько получилось! Эти деньги помогут Украине встать на ноги. Без них никак.

- Наш дом?

- Со всем фаршем.

- И дачу?

- И машины.

- Ой, мама, у меня сейчас сердце не выдержит. А квартиру?

- Обе.

- Что, и парижскую тоже?

- И шато. Вместе с вертолётом.

- Что ещё?

- Всё. Все счета переписал. Да, и тот, что на Кипре, и тот, что в Швейцарии… все. До копейки, до цента, до тугрика.

Зина выругалась таким длинным матом, что любой собиратель фольклора полжизни бы отдал за эту фразу. Потом забежала в комнату, рухнула на диван, уткнувшись лицом в подушку, и зарыдала.

И.В. смотрел на её вздрагивающие плечи и думал: «Какие же бабы дуры! Никогда им не понять счастья сделать что-нибудь для всех, а не только для себя. Эгоистки!»

Спасть он лёг в другой комнате на полу, упёршись ногами в дверь, чтобы быть начеку, если вдруг Зина надумает его ночью прирезать.

Но Зина поступила иначе. Проснувшись, Мерзляков обнаружил, что к его лбу приклеена какая-то бумажка, скорее всего, суперклеем. Он побрёл в ванную и, посмотрев в зеркало, прочитал: «Мерзляков – козёл. Будь проклят. Прощай навеки. Я на балконе».

Зина висела на бельевой верёвке. Ноги не доставали до пола всего пару сантиметров. Зина молчала, ей уже не хотелось ни фуагра, ни сваровски, ни шмоток от Эмилио Пуччи, ни новенького Верту, ни Феррари. Как это здорово не иметь никаких желаний. Если ты ничего не хочешь, значит, у тебя всё есть. Зина показывала ему язык. Вот как я тебя обвела вокруг пальца, козёл.

И.В. ткнул её пальцем, чтобы раскачать тело. Ему всегда нравились маятники, но бывшая жена в петле висела суверенно и даже не шевельнулась, только палец увяз в мягком животе.

***

Мерзляков поехал на работу прямо в пижаме и с приклеенной запиской на лбу. Всё рушилось, всё разваливалось, песком просачивалось сквозь пальцы, и не было возможности схватить ситуацию и удержать в руках. Всё пошло наперекосяк. Благие намерения привели прямиком в ад.

Люди с интересом рассматривали странного господина с депутатским значком на пижаме. Дети показывали пальцем, а молодёжь откровенно хихикала. А Мерзляков смотрел на народ, для которого он пошёл на такие жертвы. В народе ничего не поменялось. Окружающие не выглядели несчастными, голодными и нищими. Румяные, здоровые лица, модная одежда, айфоны и айпады, красивые и беззаботные, они двигались по своим делам. Они жили своей жизнью, так и не понятой Мерзляковым, и им наплевать на кризисы, на рухнувшую экономику, на цены и зарплаты, на внешнюю и внутреннюю политику, на выборы, на перевыборы. Это проходило мимо, в совсем другой плоскости.

«И на хрена?» - сверлил мозг один монотонно повторяющийся вопрос.

***

На заседание явились все.
Мерзляков сел на своё место. Он никого не замечал, никого не слышал. Всё слилось в размытую акварельную картинку, где толком и не розглядишь деталей. Только издали, только общее настроение.

Выступающие сменялись один за другим, что-то невнятное мямлили.
И вдруг раздался выстрел. Аудитория замерла, пытаясь поймать носом запах пороха. Из-за портьеры вышла девочка лет десяти в розовом платнице. У неё было лицо Ника Кейва и огромный бант на чёрных засаленных волосах.

Мерзляков не знал, кто такой Ник Кейв, он не любил рок, не любил музыку вообще. Разве что застольне песни, да и то, знал не все слова. Но девочка ему сразу не понравилась. Пронзинельный наглый взгляд пробежал по залу, на мгновенье задержавшись на И.В. В одной руке девочка держала томик «Кобзаря», а во второй Маузер.
Тишина стала невыносимой.

- Задолбали! – наконец, сказала девочка низким хриплым голосом.

Она повернулась к спикеру, словно требуя объяснений.

- А ты кто? – спросил спикер.

- Здесь вопросы буду задавать я. Хотя у меня нет к вам вопросов. С вами всё ясно.

- Но мы же всё как лучше хотели…- почему-то стал оправдываться спикер. – Для всех, для народа, для каждого.

- Ни фига не для народа! Для себя вы это всё делали! Плевать вам на народ! Такой был шанс исправиться, а вы опять только о себе думали, о своих дурацких проблемах. Неисправимы! От вас нужно было просто ничего не делать. Вы только мешаете стране. Путаетесь под ногами. А мы без вас жили, живём и будем жить. Эксперимент не удался, вы показали свою полнейшую ненужность, бесполезность и вредоносность.

- Но мы же…

Девочка выстрелила в спикера, и тот свалился под стол.

- Короче, последние новости. Президент подал в от ставку и был пойман при попытке сбежать из страны. Приговор приведён в исполнение. Кабинет министров всем составом отправлен в зону отчуждения, в славный город Припять на общественные работы. А вас… а вас мы распускаем.

Мальчик с лицом батьки Махно выкатил на сцену пулемет «Максим» с бесконечной лентой патронов.

Мерзляков слышал, как стучит пулемет, как цокают вылетающие гильзы, как кричат раненые, как пули врезаются в дерево, в метал и в мясо.
Потом всё стихло. Остался дым, удушливый букет крови и пороха и звук шагов. Мерзляков открыл глаза, пощупал тело. Цел!

И тут над ним склонилось курносое детское лицо со взрослым взглядом.

- Ты кто, девочка? – спросил И.В.

- Да какая разница?

- Просто интересно.

- Жаль, что ты меня не узнал. А ты кто?

- И.В.

- Илларион? Игнассиус? Иуда? Ирод? Иосиф? Иисус?

- Да какая уже разница?

- И то верно.

Ствол «Маузера» упёрся в глаз Мерзлякова, позволив ему увидеть перед смертью чёрную бесконечность.

Мужской голос петуха

Никита Марзан

Летом я живу на даче. Идея разводить кур пришла под утро. Мне приснилась подстриженная лужайка с нарядными курами. Куры радостно квохтали и улыбались мне янтарными глазами.

Утром я поехал на рынок – перед глазами неотступно стоял образ соломенного гнезда со свежими куриными яичками. У входа на рынок стоял толстый мужик с веревкой, привязанной к ноге красноперого петуха.

- Это какая порода? – спросил я. Мне хотелось поговорить с родственным мне человеком - птичником.

- Говорящая, - сказал мужик и дернул петуха за ногу.

- Ну и на хрена ты это? – спросил петух ворчливым мужским голосом.

- Поговори мне, - сказал мужик.

- Я никогда не видел говорящих петухов, - удивился я и присел перед петухом на корточки.

- Покупай и любуйся, сколько влезет, - сказал мужик, - не загораживай витрину.

Петух скользнул взглядом по моей дачной панаме и стоптанным китайским кедам. В его ореховых глазах проснулась ирония и захлопала своими острыми крыльями.

- Тебе сколько лет, дачник? – спросил меня петух.

- Сорок, - сказал я.

- Баб любишь? – петух понизил голос до бархатного баритона.

- Одну, - сказал я, - двадцать лет вместе.

- О самоубийстве никогда не задумывался? – петух прикрыл глаза.

- Нет, - сказал я, - у нас любовь.

- Тебе что, поговорить больше не с кем? – спросил меня толстый мужик. - Берешь петуха?

- Если ты спросишь мое мнение, хозяин, - петух полюбовался своей лакированной шпорой, - то он мне не нравится.

- А я разве тебя спрашивал? – толстый мужик опять дернул веревку.

- Не гони, брат, - сказал петух мужику, - мне из нас троих хуже всех.

- Короче, - сказал мне толстый мужик, - если петуха не купишь – я его запеку, на бутылке.

- У тебя деньги есть? – придвинулся ко мне петух.

- Есть, - сказал я и вынул деньги.

Петух неторопливо капнул известью под ноги толстому мужику и перевел дух, - а я ведь думал, пипец мне, бляхо.

Я взял веревку, и мы пошли с петухом в машину. Он с неприязнью взглянул на мой драндулет и молча забрался на заднее сиденье, проеденное дачными мышами. Приехали мы ночью, потому что дача у меня двести километров в глушь. Окна были погашены. Жена спала.

- Вон там твой курятник, - я махнул в темноту. – Переночуешь, а завтра с утра разберемся, что и как, идет?

- Я уже разобрался, - сказал петух, - ночевать я буду в доме. Не люблю одиночества.

- В доме одна комната, - сказал я, - если хочешь, ночуй в машине.

- Тогда я включу радио, – сказал петух. – Не громко так.

- Радио украли, - сказал я. – И домкрат. Почти новый.

- А ты, значит, сейчас прямиком к жене, - задумчиво сказал петух, пропустив мои слова насчет домкрата.

- Ну и что? – спросил я.

- Да так, - сказал петух, что-то пробормотав по-французски. Кажется - сэ ту.

- Ладно, все, ушел, - я вынул ключ из машины.

- Иди, - сказал петух. – Тебе же по фиг, как я тут один, на новом месте.

Я ушел в дом и долго пил чай с сухими бубликами. Потом размочил один бублик и вышел из дома. Петух сидел на прутьях багажника. Рядом чернела летучая мышь. Увидев меня, мышь тихо снялась и улетела в сосновый бор.

- Тебе чего? – спросил петух.

- На вот, бублик поешь, - сказал я и положил мокрый бублик на капот. – Ты же голодный.

- Бубликом похоть не насытишь, - сказал петух. – Ты мне сейчас такую телку спугнул. Умненькая, молоденькая, ласковенькая. Иди спать, брат.

- Иду, - сказал я и отключил аккумулятор, чтобы не разрядился.

- Ну, ты хозяйственный, - сказал петух, - жена, поди, тебя любит?

- Любит, - сказал я и закурил. Хорошая ночь, тихая, безветренная. Из зарослей дикого боярышника разливались соловьиные трели.

- Да, любовь, - задумчиво сказал петух. – Я тоже любил. Только курица была двухголовая. Казус, типа.

- Двухголовая? – поперхнулся я дымом.

- Ну, я в лаборатории родился, - сказал петух. – Над нами опыты ставили мудаки ученые. Ты кстати, не ученый?

- Нет, - сказал я.

- Короче, там нас учили говорить, - сказал петух. – Отобрали лучшие яйца, вогнали по уколу и стали ждать. Из ста цыплят говорили только десять. И я - лучше всех. За это мне дали свободу, чтобы я гулял по лаборатории и набирал словарный запас. Ну, я много чего набрал, могу матом, могу стихами, могу задом наперед – не вопрос. Хожу, в вольеры заглядываю. И в одном увидел двухголовую курицу. Ты чего, торопишься? - прервался петух, заметив мое движение.

- Не, - сказал я, - просто комаров гоняю.

- Ну вот, - сказал петух, - красивая – слов нет. Даже у меня, представь, слов нет. А фигура – это вечное вожделение. Так бы и топтал с утра до ночи. Мы с ней о детях мечтали. Но у нее было две головы, бляхо. Это ученые специально сделали, ради денежной премии. А мне каково?

- А что тебе? – я решил его подразнить. – Ты же сам подопытный.

- Ну и что? – нахмурился петух.

- А то, что у вас общий подопытный мир, - сказал я.

- А ты злой, - сказал петух, - да, мы подопытные. Но любви это по барабану, понял?

- Поздравляю, - искренне сказал я.

- Рано, - сказал петух, - головы из-за меня насмерть поссорились, вот и представь - одна голова меня безумно любит, а другая безумно ненавидит. Ты понял драму, дундук?

- Как это ненавидит? – я открыл дверцу и сел на сиденье.

- Ну, вот так и ненавидит, - горько вздохнул петух, - просто испепеляла взглядом. И каково, к примеру, целоваться? Одну голову целуешь, а другая тебя клюет. И к тому же, эта вторая голова гнала, что к первой голове селезень ходит.

- Какой селезень? – не понял я.

- Да хрен их разберешь, - сказал петух, - все селезни на одно лицо – ни поймать, ни отметелить. Короче развела она нас, эта вторая голова. Причем, заметь, сука, сама же кончала, когда мы с первой трахались, и сама же клин вбивала. Вообщем, разошлись мы с двухголовой. А больше я не влюблялся. Хотя за мной пол-лаборатории бегало. И не только куры, но и гусыни, индейки, цесарки. Голос у меня красивый, понимаешь. Меня даже в кино брали, я там фильмы дублировал. Утром на озвучку, вечером в вольер. А потом заказов прибавилось, и меня вообще на студии поселили.

- А как ты на рынке оказался? – спросил я, поглядывая на светлеющее небо.

- Это козни второго ассистента режиссера. Он до меня боевики озвучивал, бабки колотил, хотя куда ему с его голосом, - усмехнулся петух. – Упек меня на рынок, пидорок. Но ничего, я даже рад. Поживу у тебя, на природе, ты мне кур купишь, зерна, книжек.

- Книжек у меня много, - сказал я.

- И пишущую машинку, - сказал петух.

- Ты что, еще и пишешь? – спросил я.

- Есть кое-какие записи, - сказал петух. - Любовное, вообщем. Никак двухголовую забыть не могу. Вот ведь как душу мне измочалила.

Мы помолчали.

- Ладно, ты иди, - сказал петух. – Небось, жена заждалась.

- Она спит, - сказал я и сделал шаг к дому. – И ты спи.

- Ничего, если я в окно за вами пошпионю? – сказал петух.

- В смысле? – не понял я.

- В смысле секса, - сказал петух. – Погляжу, что ты умеешь. Я, брат, таким фокусам в лаборатории научился, - вы с женой благодарить устанете.

- Все, спать, - отрезал я и пошел в дом.

В комнате было прохладно. Я лежал на кровати и смотрел в окно. Подпираемое темными соснами, медленно светлело летнее небо. Стучали ходики и я начал дремать, как вдруг чистый и ясный воздух сада прорезал тоскующий мужской баритон красноперого петуха. Он пел о любви. Жена сонно обняла меня за шею. Мне было грустно и радостно одновременно. И от этого хотелось плакать.

Шанс

Марат

1

Ракитин, по своему обыкновению, проснулся рано – когда первые лучи солнца, едва проникнув в малюсенькое окошко, осветили облупившийся старой краской большой вентиль самой жирной трубы, он уже был на ногах. Правда, пока еще не совсем – стоя на коленях на грязном матраце, он шарил рукой в рваном пакете. Дрожащие пальцы нащупывали все не то.

«Было ведь, было», – с нарастающей тревогой думал Ракитин, на ощупь перебирая содержимое. – «Должно остаться. Не могло ведь как-то так пропасть».

Наконец, он нащупал то, что искал – маленький стограммовый пузырек.

Ракитин рукавом вытер со лба пот, сел на заднюю точку, прислонился спиной к шершавой бетонной стене. Глубоко вздохнул, прислушиваясь, как в груди просыпается сердце, просыпается, чтобы снова поковылять в непонятном Ракитину направлении.

Он сжал пузырек в руках. Настойка боярышника – лучшее лекарство при аритмии и прочих последствиях неустроенной жизни. Отвинченная жестяная крышка полетела в противоположный угол и там, в темноте, затихла. Солнечный луч с вентиля перескочил на стену.

Ракитин сделал большой глоток, и плоды, настоянные на спирту, привычно обожгли полость рта и гортань.
Уже через десять минут пузырек осиротел.
Осиротел и Ракитин.

Он еще немного посидел и, когда солнце, наконец, добралось до его лица, встал.

2

Он брел Разъезжей улицей по направлению к Загородному проспекту без единой мысли в голове. Еле слышно бурчал желудок, жалуясь на свою невеселую жизнь. Вторя ему, тоскливо сжималась печень.

Ракитин тяжело переставлял ноги. Если бы ему, десятилетнему розовощекому пионеру, тридцать лет назад кто-нибудь предсказал подобную участь, он бы не поверил ему ни на грамм. Сгореть бы тому предсказателю в жарких кострах его синих ночей, наполненных светлыми слезами восторга перед открывающимися тогдашнему подростку необъятными просторами и загадочными далями. Сгореть дотла!

Тридцать лет. Целых три десятилетия, потраченных впустую. Потраченных так, что и заново не начать, – не вернуть утерянного прошлого и не наладить сломанного настоящего. Но если бы только… Если бы только ему предоставили шанс, маленький, умытый утренним солнцем, единственный крохотный шанс…

Ракитин, проходя мимо продовольственного магазина, сфокусировался на любезно распахнутых стеклянных дверях, и тут его взгляд уперся в белый квадрат объявления, приклеенный к водосточной трубе.

Что-то заставило его подойти поближе.

РАБОТА ДЛЯ БОМЖЕЙ, прочитал он большие буквы. Ниже было следующее:

"Выгул домашних животных. Неполный рабочий день. Высокая оплата"

Далее значился адрес. Все.

Воровато оглядевшись, он аккуратно отодрал листок и одним движением упрятал его в боковой карман видавшего виды пиджака. Ни один квиточек не был сорван, но все равно нужно было поспешить. Ракитин еще раз огляделся и, неожиданно для себя, припустил бодрым деловым шагом.

3

Стоя на лестничной площадке, он поплевал на ладонь и пригладил жидкие волосенки. Со вздохом провел ею по небритым щекам. Попытался представить, как он мог сейчас выглядеть, и его замутило.

Эх, была не была! Потянувшись к звонку, Ракитин вдруг подумал, что за последние пять лет он впервые звонит в чью-то квартиру.

– Кто там? – послышался из-за двери грубый мужской голос.

– Свои, – нечаянно вырвалось у Ракитина, и он еще больше струхнул.

Торопливо добавил:

– По объявлению.

Загремел замок, зазвенела цепочка и, наконец, тяжелая массивная дверь отворилась.

– Ты кто? – задал вопрос шагнувший за порог мужик. На нем были спортивные штаны и майка. Левое плечо украшала яркая диковинная татуировка.

– Че… – Ракитин сглотнул. – Человек.

Мужик, выпятив нижнюю губу, внимательно его оглядел. С головы до ног. Затем уважительно кивнул.

– Гоша, – протянул он короткую волосатую руку.

– Вова, – Ракитин в ответ протянул свою, стесняясь грязных ногтей.

Они сцепились в крепком рукопожатии.

– Опыт имеется? – спросил его Гоша, когда с формальностями было покончено.

– Ну, а как же, – соврал Ракитин, после знакомства почувствовав некоторую уверенность.

– Отлично, Вован. Тогда вот что…

Гоша обернулся и негромко свистнул. Тут же на площадку, подметая хвостом бетонный пол, выскочила маленькая, неизвестной Ракитину породы, собаченция.

Хозяин наклонился и пристегнул кожаный, инкрустированный серебряными пластинами, ошейник.

– Держи, – протянул он Ракитину поводок.

– А… Это… – промямлил тот растерянно.

– Чиво?

– Сколько гулять-то?

– Она долго любит. Побегай с ней в парке, в киношку сходите.

Ракитин пошевелил плечами. В киношку. Может, ее еще в китайский ресторан сводить?

Он продолжал топтаться на месте.

Пауза затягивалась. Гоша непонимающе смотрел на него. Ну что еще, говорил его вид.

Ракитин тоскливо вздохнул. Собачка нетерпеливо мела хвостом пол.

– У меня… это… – наконец вымолвил он. – С финансами туго.

– С баблом, что ли? – догадался Гоша и презрительно фыркнул. – Так бы и говорил, а то стоит, сиськи мнет.

Он скрылся в квартире и через полминуты протягивал Ракитину купюру в пятьдесят долларов.

– На. Это аванс. Вернетесь, получишь сполна.

Ракитин, не веря своим глазам, смотрел на зеленую бумажку.

– А русских нет? – не в силах оторвать взгляда от денег, прохрипел он.
Гоша удивленно гоготнул.

– Ну ты, Вован, даешь. Где ж я тебе русские найду! Держи, говорю!

4

Ракитин сидел в темном зрительном зале и, поглаживая собачку, с умилением смотрел на экран. Тузик, как с легкой руки сразу же окрестил ее Ракитин, возясь на его коленях, грыз купленную в аптеке специальную косточку. Там же он закупил несколько пузырьков боярышника, и теперь, глядя на ожившие картинки его детства, он время от времени прикладывался к маленькому горлышку, и слезы текли по его грязным небритым щекам, оставляя кривые неровные, как вся его жизнь, дорожки.

Потом они бродили с Тузиком по парку, карманы Ракитина впервые за несколько лет были полны денег, и это обстоятельство не давало ему покоя. Чтобы хоть как-то заглушить неестественность происходящего, он каждые четверть часа прикладывался к очередному пузырьку, стараясь не замечать косых подозрительных взглядов.

Был уже вечер, когда они с Тузиком, наконец, оказались у знакомой двери.

– Ну как, – спросил его Гоша, едва открыв дверь, – все в порядке?

Ракитин молча кивнул. Это было все, на что он сейчас был способен.

– Молодца, Вован, – похвалил его хозяин, принимая поводок. – Молодца.

Он скрылся за дверью, плотно прикрыв ее за собой.

Ракитин стоял, пошатываясь, с трудом прокручивая в затуманенной голове вязкую мысль: Обманул его Георгий. Не заплатит больше ни цента.

Он уже хотел было пойти, не разбирая дороги, вниз по лестнице, как дверь вновь отворилась.

– Держи, – Гоша протягивал ему три, аналогичные утренней, бумажки.

– Сы… Сыспасиба, – с трудом выговорил Ракитин и снова почувствовал, как его глаза обдает жаркой волной.

– Тебе спасибо, Вован, – хмыкнул Гоша. – Завтра придешь?

Ракитин кивнул и для убедительности ковырнул ногтем большого пальца верхний зуб и провел ладонью поперек шеи.

– Гадом буду, – как можно тверже сказал он.

– Молодца, – снова повторил Гоша.

5

Проснулся он, как всегда, рано утром. Он открыл глаза и подумал, что ему давно не снились такие замечательные сны. Гоша, Тузик, кино, деньги. Все это было великолепно, жаль только, что на зыбкие сновиденья нельзя было натянуть тугую реальность. Ракитин пошевелился и вдруг ляжкой ощутил соприкасающуюся с ней некоторую наполненность. В правом кармане брюк явно что-то было.

Это были деньги. Много денег. Ракитин с трудом подавил в себе желание закричать от радости, как кричал в детстве, с папиных плеч глядя на салют. Сердце бешено колотилось, бухая одновременно в груди и голове. Пошарив в углу, где обычно с вечера он оставлял заначку на утро, Ракитин обнаружил опорожненную наполовину пузатую бутылку.
Хеннеси, прочитал он на этикетке. Там же он нашел обглоданный с левого бока гриль курицы.

Все что случилось вчера, неожиданно оказалось правдой. Жаль, не помнил он ни глотка этой правды, только в зубах остались волокна мяса. Но утерянные фрагменты можно было восстановить. Ракитин отвернул пробку и поднес горлышко ко рту.
Вкус коньяка был один в один со вкусом боярышника.

В одном подвале разливают, морщась то ли от досады, то ли от удовольствия, подумал он. Зато курица была нежна и доброкачественна, как невеста в первую брачную ночь, сохранившая до свадьбы свою невинность.

Покончив с завтраком, Ракитин быстро вылез из своего подвала. Теперь уже некогда родные стены давили на него, ему хотелось на волю, на простор, хотелось задохнуться соленым, раскрашенным звездами ветром.

Выйдя на Марата, он пошел по правой стороне улицы, высматривая нужный ему магазин. Дойдя до «Секонд Хенда», спустился по трем ступенькам вниз, а уже через полчаса вынырнул наружу другим человеком.

Впрочем, если приглядеться, ничего существенного с ним не произошло. Разве, что новая одежда была почище старой: будто он зашел в моментальную прачечную и моментально ее выстирал. А так – тот же пиджак, те же брюки, та же походка. Ракитин плюнул и затащил себя в нормальный обувной магазин, где, скрепя сердце, заставил свое упирающееся «я» купить шикарные лакированные туфли. Потом уже на легких ногах заскочил в аптеку и, как разведчик, собирающийся за передовую, рассовал по карманам весь приобретенный на день боекомплект.

– Молодца, – похвалил его Гоша, едва открыв дверь и восхищенно глядя на Ракитина.

Тот скромно потупился и шмыгнул носом.

– Ну что? – спросил его Гоша. – Готов?

Ракитин кивнул. Что поделаешь, надо так надо, говорил его скромный вид.

Хозяин, скрылся за дверью, а Ракитин, прислонившись плечом к крашенной стене, стал думать, на какой фильм сегодня захочет пойти Тузик. Может быть, про войну, а может, выберет что-нибудь попикантнее.

Гоша долго не появлялся. Наконец, дверь вновь отворилась.
«Нет», – пронеслось в голове Ракитина. – «Этого не может быть».

Гоша с трудом выволакивал на лестничную площадку небольшого, ростом с упитанного пони, бурого медведя. Медведь всячески упирался, бормоча под нос какие-то свои медвежьи ругательства.

– Вот зараза! – переводя дыхание, засипел Гоша. – Упрямый, как осел.

– Это кто? – выдавил из себя ошарашенный Ракитин.

– Кто, кто. Конь в пальто. Не видишь, что ли. Медведь.

Ракитин громко сглотнул.

– А он это… не кусается он?

– Да я на него намордник надену, – прохрипел Гоша, борясь с мишкой, затем не выдержал и пнул в мохнатый бок. – Стой ты нормально, курва шерстяная!

6

Медведь тащил Ракитина по улице. Ракитин, вцепившись двумя руками в поводок, тщетно пытался направлять косолапого зверя. Иногда они съезжали с тротуара на проезжую часть, и тогда вокруг них сталпливались машины, бешено сигналя и тем самым пугая вся и всех вокруг.

Только не топтыгина. Он пер, не разбирая дороги, не различая цветов светофора, пер в одном ему понятном направлении.

Ракитин, устав упираться, послушно семенил за ним. В борьбе он вспотел и незначительно ослаб, ему хотелось присесть и пригубить жизнетворный бальзам, плескавшийся в его карманах, но не было ни малейшего шанса хотя бы на минутку унять целенаправленную медвежью ретивость. «Куда ж тебя несет нелегкая», – тоскливо думал он, когда они вышли к Неве.

Ракитин с ужасом представил, как медведь, хорошо разбежавшись, со всей своей дури бросится в темные воды.

Представил себя с поводком в руках, бьющимся из последних сил на зыбкой поверхности, и едва не задохнулся от жалости к самому себе.

Нет, такого он допустить не мог! Отчаянно изловчившись, Ракитин перекинул поводок через первый попавшийся на пути каменный выступ и неуловимым простому глазу движением сварганил мертвую петлю.

Медведь дернул мохнатой головой, еще раз, вытянулся в струнку, скребя когтями асфальт, но тщетно – кожа поводка была предусмотрительно прошита тончайшими золотыми нитями.

Мишка встал на задние лапы и, загребая воздух передними, обиженно заревел.

– Давай, Михалыч, давай, – переводя дух, подбодрил его Ракитин. – Отдохнем чуток.

Сев на нагретый солнцем гранитный выступ, он выудил, наконец, из кармана первую бутылочку. Отвинтил пробку, швырнул ее в Неву и, как вечно юный горнист, запрокинул голову. «Вставай, вставай, зарядку начинай!» – пробулькало в его памяти. И еще: «Спать, спать, по палатам, пионерам и вожатым!»

Ракитин оторвался от воображаемого горна. Обожженный язык обволокло тонкой липкой паутиной, щеки изнутри горели экологически очищенным пламенем. Глаза наполнились слезами, невский простор пьянил и манил куда-то вбок, и целых два медведя заитересованно смотрели на него.

«Эка меня забрало», – подумал Ракитин, сморкаясь в рукав и таращась на мишуток. «Какой из них мой?» мучил его вопрос.

Он посидел еще немного и даже не заметил, как отгрузил в себя еще один фанфурик.

Медведь обиженно молчал, вглядываясь в дымку Новой Голландии. Что-то родное ракитинское стояло в его глазах, плыло облаками в темных мерцающих тоской зрачках.

Ракитина стал забирать сон. Уже не помня себя, он отвязал поводок и, мысленно улыбнувшись своей сообразительности, повалился на медвежью спину. Крепко обхватив руками мохнатую шею и сцепившись туфлями под животом, он почти разом рухнул в темную, переваливающуюся с бока на бок, бездну.

7

– А где медведь? – удивленно спросил Гоша, как только открыл дверь.
Ракитин стоял перед ним, гибко раскачиваясь, как молодой саженец под сильными порывами ветра.

– Где мой медведь?! – Хозяин сдвинул брови.

Бессмысленно улыбнувшись, Ракитин открыл рот и неопределенно махнул рукой. «Там», – было понятно и без сурдопереводчика.

– Где это там? – заорал Георгий. – Где там?!

По ракитинским губам пробежала судорога.

– В зоопарке? – гнев Гоши разбавился озадаченностью. – А как он туда попал?

Ракитин развел руками и тяжело вздохнул.

Гоша немного подумал, пытаясь поймать внутри себя какое-нибудь настроение, и, не поймав, ударил пальцами правой руки о левую ладонь.

– Да и хрен-то с ним, – легко сказал он и криво улыбнулся. – Достал он меня, Вован. Правильно ты его. В зоопарк. Всю мебель погрыз, зараза, ванну погнул, а в последнее время, слышь че говорю, в последнее время на жену стал заглядываться. Не-не, все правильно. Я не в упреке. Молодца.
С этими словами, он скрылся за дверью.

Ракитин сел на холодную ступень, прикрыл глаза усталыми веками и стал ждать. В голове проносились кадры недавних событий. Он и медведь. Медведь и он. Они ведь не на шутку подружились. Пили даже вместе. Песни пили. Вернее, пели. Вот они с мишуткой, обнявшись, у клеток с обезьянами, вот у вольера со страусом. Жираф крутит над ними свою маленькую головку. А вот четыре мужика, берущие их в клещи.

Короткая яростная борьба, победные крики, прощальный рев, и под самый конец – увесистый пинок на центральном выходе.

Кто-то хлопнул его по плечу, и он, вздрогнув, с трудом открыл глаза.
Гоша протягивал ему веер зеленых купюр.

– Завтра выходной, – объявил он, помогая Ракитину подняться. – Отдохни. Понял? Устал ты, Вовчик. Лица на тебе нет.

Ракитин кивнул. Потом хотел еще что-то сказать, как-то выразить признательность этому доброму чуткому человеку, но не успел, – его накрыла мягкая теплая волна беспамятства, и он, захлебнувшись, пошел ко дну.

8

На следующий день он отдыхал. Проснувшись в своем подвале, он вспомнил события последних двух дней, ощутил уже ставшую привычной наполненность карманов, ту наполненность, ради которых они были сшиты, – и впервые за много лет, лежа на грязном матраце, сладостно потянулся.

Выходной. Кто никогда не работал, тот не сможет до конца понять значение этого слова. Выход-Ной. Облегчение и благодать, опустившаяся на Ноя, после того, как он нашел Выход из создавшейся на тот момент непростой ситуации. Конечно, после этого можно было и отдохнуть.

Ракитин лежал в темноте и нежно улыбался своим мыслям. «Великолепно», – думал он. – «Замечательно. Роскошно. Изумительно. Несравненно. Восхитительно. Волшебно. Чудно. Дивно. Божественно. Шикарно. Бесподобно. Исключительно. Упоительно. Блистательно. Сказочно. Изумрудно».

Внезапно откуда-то из центра живота глубинными пузырями вырвалась на поверхность дурнота, и он еле успел приподняться и повернуть голову, чтобы рвотой не запачкать изголовье.

Когда его перестало полоскать, он ослаб. Пошарил в углу рукой. Пусто. Неровно разгоняясь, бешено застучало сердце. Лоб покрылся испариной. Ситуация складывалась до ужаса примитивно: если в течение пятнадцати минут он не примет «на грудь» – ему амба.

Стараясь не делать резких движений, Ракитин медленно поднялся на ноги. Постоял чуть-чуть, свыкаясь с вертикальным положением, и лишь потом, осторожно ступая, двинулся на выход.

На улице ярко светило солнце, щебетали беспечно воробьи, кошки шныряли туда-сюда, и только одному Ракитину было плохо как никогда. Ноги его уже не держали, и сердце как будто уже не стучало.

Прислонившись спиной к шершавому фасаду, он расплавленным воском сполз на тротуар. Его снова замутило, и комок подступил к горлу, затрудняя дыхание. Из него, как из испорченного воздушного шара, с тонким свистом выходил воздух. Он изнемогал.

«Вот и все», пронеслось в голове. Так бездарно уходить, когда все только начиналось, когда судьба, благосклонно подмигнув, казалось бы, наконец, подарила ему шанс. Единственный шанс.

Как же теперь его работа? Его труд? А Тузик? Маленький лохматый Тузик, обожающий косточки и кино. Как же косолапый, томящийся за тюремными решетками, тоскливо вглядывающийся в толпу в надежде отыскать пару родных глаз? Его глаз. Наконец, как же Гоша? А деньги? Как же деньги?
Как же все те, кому он был нужен, и то, что было нужно ему?

Он с трудом разлепил ресницы. По противоположной стороне улицы, толкая перед собой зимнюю с поднятым верхом коляску, бодро передвигался одетый в лохмотья человек. «Свой», – Ракитин моментально оценил его прикид.

– Эй, – позвал он. Потом, собрав остатки сил, выкрикнул:

– Эй!

Человек вздрогнул и, повернув голову в сторону Ракитина, замедлил шаг.
Ракитин махнул ему рукой, подзывая к себе.

Водитель коляски какое-то время вглядывался в его поникшую скособоченную фигуру, прикидывая коэффициент ее бесполезности, и, прикинув, пошкондыбал себе дальше.

– Эй! – Ракитин поднял над головой руку, зажав двумя пальцами расправленную купюру весьма солидного достоинства. Это сработало моментально. Ровно через десять секунд «такси» тормознуло у его ног.

– Что там у тебя? – хрипло спросил Ракитин.

– Пушнина, – с готовностью солдата первого года службы отчеканил человек с заплывшим от изнурительного пьянства лицом, не отводя глаз от зажатой в ракитинском кулаке бумажки.

– Я ее у тебя покупаю, – прошептал Ракитин и, махнув рукой, скомандовал. – Выгружай.

Когда пустые бутылки и Ракитин поменялись местами, водитель коляски, пряча полученную купюру, как заправский таксист, спросил:

– В больницу?

На что пассажир отрицательно мотнул головой и выдавил:

– В аптеку.

9

Как будто ангел пляшет на кончике языка. Да, сильнее не скажешь. Ангел, дарующий жизнь.

Ракитин, развалившись в коляске, – ноги не умещались, и их пришлось свесить за борт, – прикладывался ко второму пузырьку. Рядом, притулившись на камушке, с мальком в руках сидел хозяин коляски – Петруха. Жизнь постепенно, по мере поглощения лекарств, возвращалась к обоим и, как жидкость в сообщающихся сосудах, поколебавшись вверх-вниз, установилась, наконец, на одном безопасном уровне.

Да, она возвратилась. Возвратилась также легко и просто, как и прощалась двадцать минут назад. Как легкомысленная беспутная девка, обидчивая, но вместе с тем не помнящая зла.

Ракитин, лежа на спине, умиротворенно смотрел в бездонный колодец неба, как когда-то в далеком детстве, пытаясь разглядеть на его поверхности свое отражение. Тогда он еще считал себя избранным, рожденным для громких подвигов и тихой славы.

– Петро, – позвал он. – А, Петро?

– Чего? – тут же отозвался новый знакомый.

– У тебя когда-нибудь был шанс?

Петруха непонимающе вылупил маленькие глазки.

– Какой такой еще шанс? Что-то не врублюсь, о чем это ты, сердешный.
Ракитин улыбнулся уголком рта.

– Сердешный, – передразнил он. – Я говорю о шансе, Петруцио. Может быть, о последнем, единственном и неповторимом, крохотном шансике. Так был он у тебя или нет?

– Не знаю, – мотнул головой Петруха. – Никогда про такое не слыхивал.

Потом сплюнул под ноги и повторил угрюмо:

– Шанс там какой-то.

Полежав, посидев и употребив еще немного, они решили провести этот день с максимальной пользой. Эрмитаж, Русский музей, Кунсткамера, Зоологический, – тут же Ракитин вспомнил и включил в список зоопарк, – затем шли дельфинарий, мюзик-холл, Мариинский театр, стадион «Петровский» и ЦПКО им. Ленина. Такова была их культурная программа. Но начать они почему-то решили со скрипучей полусгнившей карусели из соседнего двора.

Громко стеная, пугая старушек и собак, они пытались вырвать карусель из земли, вырвать и уволочь в те места, где ей будет вольготно крутиться, притягивая в свой круг восторженный смех детворы. Правда, со стороны могло показаться, что два накосарыленных бомжа, выдернув с корнем детскую карусель и водрузив ее на коляску, беглым шагом смываются с места преступления, но это уже кто как увидит. Кто как рассудит.

10

– Пришел, – скорее удовлетворенно, нежели вопросительно произнес Гоша. – Прилетел, голубок.

Голубок кивнул. Под левым глазом синел фингал.

– Подрался? – Гоша хищно сощурился.

– Да нет, – Ракитин махнул рукой. – Упал это я.

– Ага, – согласился, усмехаясь, Георгий. – Об асфальт.

Ракитин потупился. Под левым глазом саднило досадное чувство неловкости.

– Ладно, – Гоша внезапно подобрел и не очень логично заключил. – Молодца.

Ракитин ничего не имел против. Он ждал.
Внезапно Гоша воровато оглянулся на дверь и, приблизившись к Ракитину, жарко задышал в самое ухо.

– Братуха, выручай. У меня тут блядотатство намечается – вчера на базаре соску склеил. Семнадцати нет, представляешь? А жопа на полспины. Короче, сегодня возьмешь мою старуху.
Ракитин опешил.

– Какаю старуху?

– Какую, епта. Какая уж есть. Жену мою возьмешь.

Жену?! У Ракитина от нахлынувшей нервности зачесалось во всех местах. Его почему-то внезапно охватил стыд. Он зарделся.

– Че ты ссышь-то, – Гоша легонько двинул его кулаком. – Мымра она и есть мымра. Можешь прижать ее где-нибудь в метро. Разрешаю.

Ракитин сглотнул и помотал головой. Потом прохрипел:

– Объявление.

Гоша непонимающе выкатил глаза.

– Чего объявление?

– Там… это… Там было написано… животные… домашние животные…

– Едрить-петрить, – Гоша аж разочарованно развел руками. – А я тебе дикое что ли предлагаю?

Ракитин не сумел ответить. И ведь правда – не дикое. Хотя, кто знает.

– Короче, она уже одевается. – Гоша приблизил лицо и жарко выдохнул.

– Косарь тебе даю. Выручай, Вован. Мне ж ее деть некуда.

– А я ее куда дену? – Ракитин даже прослезился в растерянности, но тут же его осенило. – Если ж только в подвал.

– Во! Именно в подвал. В подвал сгодится.

Ракитин горестно вздохнул и протянул руку. Зеленоватые купюры тут же накрыли его ладонь.

– Я тебя не забуду, – прошептал Гоша, чмокая в щеку Ракитина и скрываясь за дверью.

Минут через двадцать дверь наконец-то открылась, и Ракитин едва не упал. К нему вышла она. Та самая, которая приходила во снах, обжигала и сдирала кожу, а потом весь день он чувствовал на губах вкус ее губ.
Она улыбнулась.

– Вас ведь Вольдемаром зовут? – безумной флейтой прозвучал ее голос.

Ракитин кивнул, нащупывая спиной стену. Вольдемаром. Так звала его мама.

– Прекрасно, – сказала она. – Тогда, Вольдемарушка, ведите меня.

– Ку-ку… куда? – растерянно прокуковал Ракитин.

– В подвал, – улыбнулся ангел.

Они шли по улице, она держала его под руку, и ему казалось, что его ноги не касаются мостовой. Его жесткий локоть упирался в мягкость ее груди. Смерть витала над головой.

– Далеко еще? – деловито спросила она минут через пятнадцать.

Вместо ответа он как-то неловко хекнул.

– А может в первый попавшийся, – легкомысленно предложила она. – Вот этот вроде ничего.

– Башку пробьют, – выдохнул Ракитин. – И мне еще это… мне в аптеку нужно.

Ангел белозубо улыбнулся.

– Ты больной?

Тобой, – хотел ответить Ракитин, но промолчал. Только кивнул гудящей головой.

– Ну что ж, – усмехнулась она. – Вот та подойдет?

– Я быстро, – пообещал он, надеясь смыться с черного хода.

В аптеке, в отличие от боярышника черного хода не имелось.

– Ты меня любишь? – спросила она, когда они легли на его рваный матрац.

– Да, – ответил он, и снова обожгло глаза.

– Не надо меня ебать, ладно, – прошептала она в самое ухо. – Может быть, потом. Давай просто полежим.

Она прижалась к нему горячим телом и замерла. И он тоже замер. И все у них соприкасалось. До единого волоска. И это было внепредельно. Не было слов описать это волшебство.

– Ты сильный, – шептала она. – Ты умный. Ты хищный и добрый, ласковый и родной. Ты мой тигр, мой воробушек. Сладость моя и гадость. Ты все, что было и не было. В тебе одном сошлись все мои желания. Я хочу раствориться в твоем теле и не умереть. Никогда не умереть.

Ракитин же наоборот мечтал о смерти. Он лежал и призывал косую прийти сейчас же и резануть его как-нибудь поперек своей косой. Все, о чем он не смел мечтать, сбылось. Он вслушивался в ее лепет и таял, млел и плавился.

– Дай мне шанс, – вдруг произнесла она. – Умоляю, один только шанс.

11

– Где она? – Ракитин дрожал то ли от возбуждения, то ли от испуга. В любом случае в нем присутствовала большая доля волнения.

– Кто? – не понял Гоша, придерживая рукой рвущегося куда-то в глубину квартиры Ракитина.

– Она! Она! – Ракитин задыхался. – Что ты с ней сделал?

– С кем?

– С женой моей… то есть, твоей…

– Ах вот ты о ком. – Гоша вздохнул. – Убил я ее, Вован.

– Как?! – У Ракитина подкосились ноги и, чтобы не упасть, он ухватился за перила.

Гоша пожал плечами.

– Обыкновенно. Зарезал, как свинью. Даже хрюкнуть не успела.

– А потом? – пытаясь вырваться от настигающего его сумасшествия, спросил Ракитин.

– Потом отрезал голову, руки, ноги, тело распилил пополам, и вынес на помойку.

– Ты гад, – еле слышно произнес убитый словами Ракитин. – Я же дал ей шанс.

– Знаю, – снова вздохнул Георгий. – Но…

Он развел руками, словно хотел обнять друга, но это был просто жест бессилия.

В полной тишине прошла минута.

– Я больше никого выгуливать не буду, – медленно проговорил Ракитин и твердо посмотрел убийце в глаза. – Я увольняюсь.

Тот лишь усмехнулся золотой фиксой.

– Да шучу я, Вовчик! Ты что, родной! – Гоша неприятно гоготнул. – Что ж я, живодер какой, женщин потрошить. Спит она, понял? Спит, голубка.

Ракитин недоверчиво смотрел на улыбающегося шутника. Его улыбка дышала смертью. Он чувствовал себя как на американских горках.
Тошнота то отступала, то вновь подкатывала к горлу.

– Потом с ней погуляешь, – заверил его Гоша. – Потом. А сегодня два моих товарища ко мне издалека приехали. Город хотят посмотреть. Покажешь?

Ракитин бессильно опустил голову. Ему была необходима пара пузырьков и его родной матрац.

– Ну молодца!

С этой уже надоевшей присказкой Гоша нырнул в дверной проем.
Ракитину хотелось блевануть, но было нечем. Вдруг в его памяти нарисовалась картинка: он – пятнадцатилетний – сидит на холодных лестничных ступеньках, и его выворачивает наизнанку. В первый раз после первой пробы алкоголя. Какое прекрасное было время!

На площадку вышли двое в белых плащах. На головах обоих лихо сидели заломленные на бок белые береты.

«Пижоны», – устало подумал Ракитин и тяжело поднялся на ноги.

– За мной, – еле слышно сказал он и первым начал спускаться по лестнице.

– Бабки возьмешь? – загремел сверху Гошин голос.

Ракитин махнул рукой. Потом.

Они вышли на улицу, и от солнечного выстрела Ракитина слегка покачнуло. Товарищи тут же бережно взяли его под локти.

– Я сам, – раздраженно отмахнулся Ракитин, и они все вместе направились в сторону Невского проспекта.

– В Эрмитаже бывали? – слегка обернулся он к правому от него.

Тот отрицательно замотал головой.

«Деревня», – подумал про себя Ракитин и сказал вслух:

– И не будете.

Потом, спустя пару минут, чтобы как-то сгладить свою грубость, примирительно предложил:

– Давайте, я вас в аптеку свожу. Вот такая аптека!

Не дожидаясь согласия со стороны экскурсантов, он поспешил в хорошо знакомом ему направлении. Боясь заблудиться, те не отставали ни на шаг.

Заглянув в аптеку, они подошли к ларьку с шавермой.

– Ну что, братцы, по кошатинке?

Потом они сидели в каком-то садике на скамейке, приезжие в белом, широко разевая рты, крепкими зубами откусывали от свернутых пит большие куски, в то время как Ракитин, сидя между ними, поглощал дары природной химии.

– Эх, братцы, – вытирая рукой губы и поднимая глаза в синее небо, разглагольствовал весьма окрепший и умилившийся духом Ракитин. – Знали бы вы, как прекрасно жить, надеясь на чудо. Жить, когда что-то серьезное и мощное ждет вас впереди! Когда вы не просто живете, а парите над этой жизнью, которая там, внизу, не может достать вас своей жестокой реальностью, чтобы вдребезги разбить ваш стремительный и упоительный полет. Кто из вас в детстве мечтал стать космонавтом?

Он оглядел присутствующих.
Те тупо жевали.

– Ага. Никто. А я вот мечтал. И сейчас мечтаю. А знаете почему? Не знаете. А я вам скажу. Потому что у меня есть шанс. И у вас он тоже есть.

Если вы захотите. Распознать его захотите. Потому что у всех у нас, живущих на земле, есть свой крохотный, но уверенный в своих силах, шанс, и им нужно только воспользоваться. Нужно уметь его использовать на все сто. А? Чего молчим? Правильно я говорю?

Сидящие по бокам мужчины в белых халатах кивали, и жир тек по мощным гладко выбритым подбородкам, а из ближайшего поворота уже выворачивала знакомая им машина.

12

И тогда, внезапно в один момент все поняв и ощутив, Ракитин побежал. Быстро побежал. В последний раз он так мчался лет двадцать назад, когда опаздывал на свое первое свидание. Тогда он опоздал, и та, которая его ждала, этого ему не простила.

Теперь он не мог опоздать. И не мог позволить себя догнать. Те двое, выплевывая на ходу остатки еды, тяжело дышали ему в затылок.

Ракитин припустил сильнее. Ноги слушались как никогда. Казалось, он не бежал, а летел. Парил, замечая все вокруг.

Вот остался позади подвал с его старым матрацем, промелькнула вывороченная из земли детская карусель. Вот он обогнал бесстрастного Петруху, дефилировавшего уже без коляски. Затем угол дома, об который тер свой мохнатый бок мишутка. Все, все это, и многое другое, оставалось позади, в недалеком и нежном прошлом, затянутым пеленой похмельного тумана.

Бегущий Ракитин, обеспокоенный отсутствием за спиной сиплого дыхания, обернулся. То, что он увидел, заставило его задохнуться, наполняя ужасом горящие легкие. Громко и натужно урча, его нагонял белый катафалк. Он слегка переваливался с боку на бок, словно его нутро раскачивали сумасшедшие пассажиры.

Ракитин поднатужился из последних сил и ворвался на спасительную территорию парка, где он когда-то гулял с Тузиком. Ловко лавируя меж темных стволов, перепрыгивая невысокие кусты, он вдруг понял, что ему сейчас нужно сделать.

Его опять нагоняли те двое, передохнувшие за время погони на колесах. Если бы не белые халаты, длинные полы которых затрудняли их бег, да не съезжавшие на глаза шапочки, они, конечно, уже давно бы нагнали Ракитина. Впрочем, конец уже был близок. Силы были неравны, и это понимали обе стороны погони.

Когда расстояние до беглеца сократилось до расстояния хорошего смачного плевка, преследуемый сделал следующее. Засунув обе руки в карманы брюк, он одновременно выдернул их и вскинул к небу, словно в отчаянии собираясь взлететь. Тут же воздух заполнился ворохом разноцветных купюр. Затем беглец то же самое проделал и с карманами пиджака.

Это был настоящий фейерверк. Два ярких денежных взрыва не только остановили преследование, но и сбили преследователей с ног. Радужные осколки разворотили им мозги, глаза их наполнились кровью, конечности свело судорогой, и пока они с воем и руганью сгребали с мокрой травы разлетевшиеся фантики, к ним уже подъезжал когда-то совсем еще недавно «их» автомобиль.

А Ракитин бежал, не в силах остановиться. Нет, он уже не боялся. Ничего и никого. Пробегая мимо водосточной трубы, с которой когда-то сорвал достопамятное объявление, он нашел ее свежевыкрашенной упоительной, как глаза ангела, синевой. Труба, зовущая в небо.

«Вот так», – радостно и зло думал Ракитин, улыбаясь какому-то новому чувству, которое от головы до ног переливалось и искрилось в нем. «Вот так», – рубил он про себя, захватывая ртом обжигающий воздух свободы и растворяясь в нем без надежды, без единого шанса.

И сердце, разрываясь, звенело множеством осколков разбитых пузырьков.

Снеговики для взрослых

Никита Марзан

Шёл снег. Костины сидели дома. Они ссорились и смотрели во двор. В разные окна. Она – на кухне. Он - в гостиной. Они ссорились один раз в неделю. После ссоры шли гулять. Нервная система разумных людей нуждается в заботе, а Костины были разумными людьми.

Костины вышли во двор. Костина курила, а Костин надел перчатки и стал сгребать снег.

Он вылепил снежную бабу, украсил ее голову ветками из метлы, двумя пятаками вместо глаз и сосулькой вместо носа.

- На тебя похожа, - Костин посмотрел на жену.

- Чем похожа? – спросила жена.

- Такая же холодная, - сказал Костин, стаскивая перчатки.

- Просто-напросто ты меня разлюбил, - сказала жена, поправляя снежной бабе волосы из метлы.

Во двор вышел их сосед Новокрещенский. Сосед подошел к лакированной иномарке и обмел с нее снег. Потом постоял, половил ртом снежинки и подошел к Костиным.

- Симпатичная, - сказал Новокрещенский, обойдя снежную бабу вокруг. – Ни прибавить, ни убавить.

- Спасибо, - сказала Костина и посмотрела на мужа.

- Ей одной не скучно? - спросил Новокрещенский.

Костина пожала плечами. И сделала неуловимое движение, словно потянулась. По-кошачьи.

Новокрещенский нагнулся, сгреб снег и вылепил снеговика в собственный рост. Надел на белую круглую голову черные очки, на шею повесил полосатый шарфик.

Снеговиков разделял всего один шаг.

Костин отвернулся и засунул руки в карманы. Костина посмотрела на снеговика в шарфике и ничего не сказала. И даже улыбнулась краешком губ.

- Бред, - сказал Костин и пошел к песочнице, в которой стоял деревянный грибок. Кости сгреб снег и вылепил лежащего снеговика. На голову снеговика Костин натянул чистый носовой платок с завязанными углами.

- А где у него глаза и нос? – спросила Костина.

- Нигде, - сказал Костин. - Он загорает на пляже, лицом вниз.

- В отпуске? – живо спросил Новокрещенский.

- На море, - сказал Костин, кивая на засыпанный снегом грибок.

- А когда ему домой? – повернулся Новокрещенский к Костиной.

- Да только уехал, - Костина выразительно стрельнула глазами.

Новокрещенский наклонился и подцепил руками снег. Подошел к снежной бабе и прижал ладони со снегом к ее холодной груди. Подержал и отнял руки. Грудь у бабы увеличилась. Новокрещенский опять наклонился за снегом.

- Не понял, – вырвалось у Костина.

- Не понял - учись, - сказал Новокрещенский, подходя к снежной бабе сзади. – Баб руками лепят, а не перчатками.

- Завязывай лепить, - сказал Костин.

- Пусть лепит, - сказала Костина и посмотрела на мужа.

- Да ради бога, - сказал Костин и отошел к своему лежащему плашмя снеговику. Вылепил ему снежные мускулы. Бицепсы и трицепсы.

- Ап! - сказал Новокрещенский и с размаху ударил ладонями со снегом по попе снежной бабы. Попа округлилась. Новокрещенский с неохотой отнял от попы ладони.

- Браво, - сказала Костина. Она подошла к снежной бабе и приставила свою попу, - просто копия.

- Сейчас и передок подправлю, - сказал Новокрещенский, разминая кисть. – Углублю на палец.

- Я сам углублю, - сказал Костин, отталкивая Новокрещенского в сторону.

- Вы отдыхайте, - сказал Новокрещенский. - На море.

Костина расхохоталась и подышала на пятаки в глазах снежной бабы. Пятаки увлажнились.

- Вот, погляди, – сказал Костин жене, сбивая со снеговика черные очки. – У него даже глаз нет. Он любую возьмет. Даже с волосами из метлы.

- Например, с такими, - Костина задорно сорвала беретку. На плечи упали густые волосы.

- Боже, какие волосы, - восхитился Новокрещенский. - Вас не из снега лепить надо. Из чистого золота.

- Скажете тоже, – Костина убрала волосы обратно.

- Из чистого золота, - повторил Новокрещенский, - или из слоновой кости. Или из красного дерева. Я могу вылепить вас даже из черной икры, а губы - из красной лососевой.

- Он маньяк, - сказал Костин жене, - намажет тебя икрой и оближет.

- Намажу – отмою, – сказал Новокрещенский, - ванна из шампанского за мой счет.

- Никогда не купалась в шампанском, - мечтательно сказал Костина.

Костин подошел к своему лежащему снеговику и растоптал его ногами. Получился белый могильный холм.

- Теперь вы вдова, - сказал Новокрещенский и обнял Костину, - поехали, отметим.

Костин сел под детский грибок и поднял воротник пальто. Его знобило.

- Не дрожи, зайчик, - сказала Костина, сбрасывая руку Новокрещенского, - никуда я с ним не поеду.

Костин молча стучал зубами. Потом встал и пошел домой. Костина пошла за ним.
Новокрещенский пожал плечами, и уехал на машине.

Снеговики простояли ночь. Их разделял один не пройденный шаг.

А утром дворники убрали снег. И во дворе опять стало чисто. И опять скучно.

Всуе

goos

Жена упёрла руки в бока и загородила собой дверь.

- Далеко собрался? – спросила она Трофима. Вопрос был чисто риторический и означал, что она всё знает о его планах, и пусть даже не мечтает.

- Зин, я это… К Ваське нужно сходить… помочь.

- Тоже мне помощник выискался! Помочь бутылку выпить, да?

- Зин, ну какую бутылку? Не начинай.

Трофим всё вычислял манёвр, с какого бока обойти жену, и выскочить из дома, но Зина уверенно закрывала своим могучим телом весь дверной проём.

- Так, никаких Васек. В доме работы непочатый край, а он помогать всяким алкашам намылился.

- Зин, ну, какая работа? Выходной же сегодня. Я его, может, всю неделю жду, а ты тут со своей работой.

- Ждёт он неделю. Ишь, соскучился. По будням мы выпиваем, и ждём, когда же воскресенье, чтоб нажраться. Никуда ты не пойдёшь! Я тебя неделю жду, чтоб забор подправил.

- Зин, дай пройти. Я быстренько: одной ногой там, а другой…

- А другой – на карачках приползёшь. Быстренько он. Можно подумать, чтоб ухрюкаться, много времени нужно!

Трофим вдруг почувствовал обиду и душевную усталость. И то, как он хронически несчастен. Ведь ему-то для счастья так мало нужно. Он уже всё распланировал. В воскресенье зайти к Василию, у него жена к детям в район уезжает, вот они бы и посидели, о жизни погутарили. Бутылочку бы выпили. На двоих. Не больше. Для начала. И чего это бабы нос свой суют в мужское счастье? Мы же не суёмся в их радости – не запрещаем им смотреть дурацкие сериалы. Стирать не мешаем. Пироги печь не мешаем.

- А вот нужно будет, и приползу! – осмелел Трофим. – А ну, с дороги!
Отодвинул опешившую от такой наглости жену и выскочил в сени.

- Праздник сегодня, сам Бог велел выпить. Вот! – натянул сапоги, надел фуфайку, шапку, укоризненно посмотрел на супругу и вышел на улицу.

..Бог икнул. Опять его кто-то вспоминал. Всуе. Да сколько ж это продолжаться будет? Икота уже совсем замучила Господа. Он взял лупу и посмотрел на Землю. Кто это его там упомянул? Кому это он чего велел?

Видимость была не очень, и Бог попросил секретаршу вывести картинку на монитор. Перед ним предстал небритый мужчина лет пятидесяти, уверенно шагающий по заснеженной деревенской улице. На экране бегущей строкой шли его мысли.

- Ага, - злорадно улыбнулся Бог, - выпить решил? Я, значит, выпить велел? Ну, давай, попробуй. Машенька, перемотай-ка на часик назад. Сейчас мы жене его кое-что подскажем.

Трофим вышел во двор, порылся в карманах, и сердце оборвалось. Заначки не было. Вот, зараза, нашла таки. Возвращаться и скандалить не имело смысла. Всё равно не отдаст. Почесав затылок, Трофим пошёл в сарай, где в углу складывались пустые бутылки. Пересчитал – на бутылку не хватит, но это уже лучше, чем ничего. Сложил тару в клеёнчатую сумку, кинул туда же кусок старого сала и луковицу. Ничего, нас голыми руками не возьмёшь.

Выйдя за калитку, он пошагал к магазину.

- Ух, ты, какой настырный, - Бог потёр ладони в предвкушении забавы.
Любил он, устав от суеты и постоянной заботы о судьбе созданного им мира, развеяться, поиграть с кем-нибудь из смертных, и сам отдохнёт, и человека накажет за совершённый грех. Мог он, конечно, его молнией пришибить или сосулькой с крыши, но он же был Богом любящим, да и грех был пустяковый. Только не задумывался как-то он, что грешат все, а отдувается первый попавшийся под горячую руку.

Проходящие мимо ангелы притормаживали, пялясь на огромный монитор. Спустя несколько минут собралась уже приличная толпа наблюдающих за происходящим. Некоторые делали ставки. Хоть какое-то развлечение.

- Хорошо, тогда мы вот так.

До магазина осталось пройти три дома, как вдруг правая нога Трофима скользнула вбок, а левая – вперёд. Трофим замахал руками, стараясь удержать равновесие, но ничего у него не вышло. Секунду он ещё балансировал, но лёд, присыпанный снегом, оказался скользким до невозможности. И Трофим сдался, тяжело опустился на пятую точку. Рука с сумкой взлетела, выписывая замысловатую траекторию. Сумка со звоном опустилась на землю, весело взорвавшись звоном разбиваемой посуды.

Трофим выругался так, что Бог поморщился, секретарша Мария зарделась, а ангелы захихикали в ладошки.

- Ну, что, выпил? – усмехнулся Бог, наблюдая, как поднимается мужик, держась за ушибленный зад, как рассматривает сумку, в которой не осталось ни одной целой бутылки и сало всё утыкано мелкими стёклышками.

- Да, что ж это такое? Напасть какая-то, - бормотал Трофим, стряхивая снег и с жалостью глядя на ненужную уже сумку с ненужным содержимым. – Ладно, схожу в лавку, может, в долг даст.

Продавщица Томка пила чай с пряниками. Торговли не было, в такую погоду народ по домам сидит, ходят только за хлебом да за сигаретами.

- Тамара, я это, ну, как бы сказать… горе, короче, у меня, - начал Трофим.

- Что ещё за горе? С Зинкой что случилось?

- Да нет, что с ней, чумой, случится. Я тут упал, понимаешь. Сильно упал, и это…ушибся, в общем. Копчиком.

- Ну, и что? А я причём тут. Тебе к фельдшеру нужно. Пусть посмотрит.

- Да нет, не нужно мне к фельдшеру. Мне компресс нужно. Водочный. А я шёл тут за водкой, чтоб компресс делать, и упал возле колодца. Носят воду как ни попадя, наплескали там целый каток, ну, и все бутылки, которые тебе сдать хотел, в пыль.

- Это что, второй раз упал?

- Да, нет, почему второй? Первый.

- Ясно всё. Не дам в долг.

- Тома, ты же знаешь, сразу верну.

- Не могу, Зинка твоя сказала, что если буду в долг давать, конец мне. Не дам.

- А мы же ей не скажем. Я точно не скажу, а ты – и подавно. Том, в честь праздника. Не дай погибнуть.

Тамара задумалась, да так надолго, что даже ангелы умолкли в ожидании ответа.

- Ладно, в последний раз, - сказала, наконец, продавщица и потянулась к витрине со спиртным.

- Не выйдет, - сказал Бог и снова перемотал назад.

- Ну, так не честно, - зароптали поставившие на Трофима.

Трофим поднялся, струсил снег, потёр ушибленную задницу и пошёл к магазину в надежде, что уговорит отпустить ему в долг. Но и тут его ждало разочарование. Магазин оказался закрыт. На двери висел ржавый амбарный замок.

- А что это закрыто? – спросил Трофим проходившую мимо бабку Никитичну.

- Так, милок, сын к ней приехал. Вот она и сделала себе выходной.

- Тьфу ты – ну ты, - Трофим смачно плюнул в снег и снова почесал затылок.

Ничего, и не такое было. Пойду прямо к Василию. Что-нибудь сообразим.

Но и там его ждал облом. Василий чистил снег во дворе, хмурый и трезвый. Увидев Трофима, развёл руками, мол, ничего не выйдет.

- Ничего не выйдет, - расстроенным голосом поведал Василий, - моя не уехала, на автобус опоздала, чтоб её. Говорю – иди уже пешком, хрена тебе – восемь километров. Рукой подать. А она – сугробы, мороз, не пойду, говорит, и хоть ты тресни. День испорчен. Ты уж прости.

- Вась, займи денег. Я уже настроился, из дому сбежал, как же я теперь, трезвый буду?

Василий посмотрел так, что сразу стало понятно – были бы деньги, так бы он и чистил сейчас снег.

- Что ж мне теперь делать? – вздохнул Трофим и посмотрел на небо. – Господи, в чём я провинился?

Бог в ответ ехидно хмыкнул.

- И это всё? Быстро сдался клиент, - недовольно заворчали ангелы. Богу тоже стало как-то скучно от того, что так быстро закончилось. Он смотрел на бредущую фигуру, и даже жаль ему стало несчастного мужика, ничего, собственно, плохого не сделавшего. Но тут взгляд упал на бегущую строку, и стало понятно, что товарищ тот ещё орешек.

Вариантов оказалось множество, и Богу пришлось потрудиться, чтобы спутать карты Трофиму. Бабу Галю, гнавшую самогон на продажу, пришлось нейтрализовать жутким приступом мигрени, Серёгу Бовдню, ещё одного приятеля Трофима, напоить с самого утра, куме Светке испортить настроение и ожесточить сердце. Не найти выпить в деревне - нужно ещё постараться. Обстановка среди болельщиков накалилась, они смеялись над неудачными попытками раздобыть бутылку, и плакали от жалости к жертве божьего самодурства.

Бог вошёл в раж, и забыл обо всех своих делах, допустив тем самым извержение вулкана, революцию в Египте и ещё массу недоразумений по всей планете. Вот что значит, потерять контроль, предавшись азарту. Да и не столько азарт виноват, а то, что невозможно уже было ударить лицом в грязь перед стоящей за спиной толпой болельщиков. Что подумают – какой-то мужик Всевышнего укатал. Невозможно.

Единоборство продолжалось весь день. Трофим уже замёрз, проголодался, устал бродить от дома к дому. И везде что-то не складывалось. И чем дольше он ходил, тем больше хотелось ему выпить, но уже не ради выпить, а ради того же азарта. Как это так, в родной деревне, и не найти бутылку?

Вечерело. Идти домой трезвому было страшно. Зинка не поймёт, оправдывайся потом, где шлялся весь день. Трофим вышел на выгон, оставался последний шанс – Кирилловна. У неё точно самогон есть. И в долг даст. Только страшно было его пить. Комбайнер Мишка Васильев прошлого года кони двинул от её самогона. Говорят так. Может, и не от самогона он помер, но слухи, как обычно, сильнее правды, и никто у неё больше бухло не покупал. Вспомнилась фраза из мультика –«обожрусь, и помру молодой». А, будь, что будет. Трофим вздохнул тяжело, на всякий случай попрощался мысленно с жизнью и родными, и пошёл к Кирилловне.

Господь с уважением смотрел на действия достойного соперника. Обычно сдавались после двух-трёх испытаний, а тут – такие несгибаемость и упёртость. Ну, что ж, посмотрим, что будет. На мониторе высветилось досье на Кирилловну, а так же химанализ производимого ею напитка. Бог в ужасе читал страшные формулы. Жуткий коктейль, настоянный на старых покрышках, махорке, конском навозе и дихлофосе, выгнанный полоумной старухой, мог свалить замертво кого угодно. После употребления сего нектара то, что вытворяли с печенью Прометея, показалось бы детской забавой.

Финал схватки оказался действительно интригующим.

- Чего тебе, сынок? – спросила Кирилловна.

- Мать, мне бы бутылочку в долг. Деньги через день-два принесу. Обстоятельства так сложились…

- Да о чём речь, Трофимушка, я же тебя с вот таких соплей знаю. Помню, как ты ещё голышом по двору-то бегал. Конечно, займу. А самогон у меня – чистая слеза. Пьёшь, и пить хочется.

И она скрылась в кладовке, зазвенела посудой, что-то бормоча под нос.

Бог смотрел, как Трофим вышел из калитки с бутылкой в руке, вытащил из горлышка кукурузный початок.

- Не пей! – хором выдохнули ангелы. - Не пей!

Бог затаил дыхание. Ну, вот и конец дуэли. Дуэли. Нашёл, с кем тягаться. Бог, создавший Вселенную, соревнуется с каким-то несчастным смертным, у кого яйца круче сварены. И получилось, что у мужика-то круче. И стало Богу стыдно за себя. Мало того, что человеку день испортил, так теперь ещё и до самоубийства доведёт.

И когда горлышко бутылки коснулось губ, Бог подумал Трофиму.

Трофим радовался, как ребёнок. Вот она, мутная жидкость, за которой охотился весь день. Живительная влага. Старуха ещё и пару яблок мочёных дала на закуску. Жаль, чокнуться не с кем. Трофим посмотрел на небо, поднял в приветственном жесте бутылку, словно чокаясь с небом и поднёс горлышко к губам.

И вдруг, откуда-то появилась странная мысль – не пей. Ну её к чёрту. Как это к чёрту? – попытался воспротивиться Трофим, но мысль была навязчивой. И пить не хотелось. Вообще. Запах из бутылки вызывал тошноту. Так бывает, когда наешься от пуза, уже не лезет, а тебе предлагают – попробуйте вон ещё котлетки, утку жареную ещё не пробовали. И от одной мысли о еде хочется блевануть.

Трофим посмотрел на бутылку. Даже никакого желания не было пить. Совсем никакого. И от одной мысли становилось противно. И тут он сделал то, за что ещё вчера отгрыз бы руку любому, кто такое сделал бы – заткнул бутылку початком, размахнулся и швырнул её, как можно дальше.

Бог облегчённо вздохнул, Мария платочком промокнула на лбу выступивший пот, ангелы засвистели, заулюлюкали радостно и разразились аплодисментами.

Трофим с тех пор пить бросил совсем, а Бог перестал морочить людям голову. До очередного приступа недовольства, естественно.

Умирает Обама. Через год ему становится скучно, и просит БОГА отпустить его на землю проведать, как его страна поживает. БОГ отпускает.
Заходит Обама в Нью-йорке в бар, заказывает пиво и спрашивает бармена, как страна поживает, как развивается, какие проблемы решает. Бармен удивлённо:
- Какие проблемы могут быть? Мы же Империя, всё наше.
Обама:
- Как наше? А Ирак, Афганистан?
Бармен:
- Это уже всё наше!
Обама:
- А Европа, Африка?
Бармен достаёт из под прилавка глобус и гордо крутит его:
- Я же говорю - мы ИМПЕРИЯ, весь мир принадлежит нам!
Обама радостный, гордый и довольный допивает пиво и говорит:
- Ну спасибо друг! Сколько с меня?
Бармен:
- Один рубль и двадцать копеек…

Железный блицкриг



Обама тоскливо посмотрел на календарь. До инаугурации Трампа оставалось три дня.

Он подлил себе виски, щедро отхлебнул, закусил шоколадкой и решительно стукнул кулаком по столу, воскликнув:

– Тварь ли я дрожащая или право имею?!

Байден поднял голову, мутно посмотрел на президента и икнул:

– И-имеете…

После чего опять уронил голову в салат. Он всё ещё никак не мог отойти от вчерашнего киевского фуршета с горилкой, гопаком,
гарными дивчинами с пониженной социальной ответственностью и Петром Алексеевичем в качестве тамады.

Обама решительно отодвинул пустую бутылку, пододвинул телефон и приказал соединить его с командующим
сухопутными войсками США в Европе генерал-лейтенантом Беном Ходжесом.

…………

В четыре часа утра 3-я бронетанковая бригадная группа «Железо» 4-й пехотной дивизии США и польская дивизия бронетанковой
кавалерии имени короля Яна Собеского перешли польско-российскую границу у города Багратионовск Калининградской области,
энергично развивая наступление по направлению Калининград – Большаково – Воронеж – Москва – Кремль.
В районе плацдарма реки Неман, согласно плану, к группировке подключались литовская бригада «Железный волк» и
сводный батальон НАТО, в районе Воронежа – армия УПА, мечта де Голля, а в Москве были приведены в боевую готовность
диверсионный отряд «Болотный либерал» под командованием оберфюрера Алекса фон Навальнера и полк специального
назначения «Пармезан 800» штурмбаннфюрера Гозмана.

Таков был план операции «Решительная решимость», составленный лично главнокомандующим объединенными
силами НАТО в Европе генералом Кертисом «Дуче» Скапаротти.

……………

– Товарищ сержант! – прошептал пограничник рядовой Дзагоев, толкнув придремавшего рядом сержанта Иванцова.
– Товарищ сержант, гляньте, танки какие-то!

Сержант проснулся, раздвинул кустарник и удивлённо уставился на необычные жёлтые танки, стоявшие на контрольно-следовой
полосе. У пограничного столба пыхтели двое негров в песочном камуфляже, пытаясь сбить со столба герб Российской Федерации.

– Кино что ли снимают? – удивился сержант. – А почему нас не предупредили?

Он на всякий случай передёрнул затвор автомата и строго крикнул в сторону пришельцев:

– Кто такие?

– Э, сюда иди! – зычно поддержал сержанта рядовой Дзагоев, зорко рассмотрев, что у этих двоих странные каски и сшиты
не по-нашему широкие штаны. Семья Дзагоевых держала небольшое швейное ателье во Владикавказе.

Пришельцы отпрыгнули от столба, залегли, закричали и начали палить во все стороны длинными очередями. Среди танков
тут же забегали люди, что-то пронзительно вопя в рации. Некоторые из них налетали друг на друга и падали, отчаянно крича
и закрывая слабеющими руками разбитые носы. К ним, перебежками, бежали другие люди, которые хватали упавших, быстро
обматывали их бинтами и оттаскивали за танки, яростно отстреливаясь во все стороны короткими очередями.
Одна очередь попала в большой жёлтый джип с башенкой и джип загорелся. Два стоявших неподалёку танка взревели
двигателями, рванули подальше от джипа и столкнулись в лоб в окутавшем всё дыму. Пока танкисты орали друг на друга,
в небе появился вызванный на подмогу вертолёт «Апач» дивизионной авиационной бригады «Железный орёл».

«Апач» сходу вступил в бой, выпустив в клубы дыма две ракеты «хеллфаер», удачно накрыв место танкового ДТП с первого залпа.
С одного из джипов по вертолёту ударил крупнокалиберный пулемёт. «Апач» задымил и ушёл в сторону Польши,
активно выбрасывая тепловые ловушки. Оставшаяся техника дала задний ход, умело прикрывая свой отход кинжальным огнём.

Вскоре всё стихло. С польской территории доносились стоны, крики, вой сирен и тревожный стрекот спасательных вертолётов.

На полосе дымился догорающий джип, желтели обломки танков, да стояли у пограничного столба два негра с поднятыми руками.

…………..

Сержант Иванцов закрыл, наконец, рот.

– Ну ни хрена себе! – потрясённо сказал он. – Я ж говорил – кино снимают! Ёмаё, такая сцена – и с одного дубля!
Мастера визуальных решений.

– Мамой клянусь, вторую часть Спасения рядового Райана снимают! – ошалело помотал головой рядовой Дзагоев и посмотрел
на двоих у столба.

– Товарищ сержант, пойдём спросим у артистов – когда премьера блокбастера?

…………….

Из донесения генерал-лейтенанта Бена Ходжеса председателю объединённого Комитета начальников штабов.

«Сэр, ввиду того, что 1-й батальон 66-го бронетанкового полка «Железные рыцари», шедший в авангарде нашего
наступления, наткнулся на мощный замаскированный укрепрайон русских – фактор внезапности был нами утерян,
вследствие чего оперативным штабом было принято решение о сворачивании операции «Решительная решимость».

Наши потери составили: два танка «Абрамс», один «хамви» и двое пропавших без вести.

Так же остаётся неизвестной судьба польской дивизии бронетанковой кавалерии имени короля Яна Собеского, наступавшей восточнее.
В последнем сообщении её командир доложил, что они захватили экскурсовода из местных, который знает короткую
дорогу на Калининград, после чего дивизия на связь больше не выходила.

Потери русских составили: до роты убитых, десять танков «Армата», три комплекса «Искандер» и одна пусковая установка ядерных ракет.
Прошу доложить господину Президенту, что армия США выполнила свой долг – русским агрессорам дали понять,
что наши европейские союзники находятся под надёжной защитой!»

Green Tea

Балет

Лет с полста тому назад, когда я жил еще в Казахской ССР, одного трудолюбивого чабана за многолетние сверхплановые приплоды и высокую сохранность ягнят наградили поездкой в столицу республики - Алма-Ату. С посещением балета. Аксакал вернулся домой с сияющими глазами. И вот что он рассказывал почтительно слушающим его помощникам в своей овцеводческой бригаде (а его рассказ затем разлетелся по всей казахской степи):
— Ну, значит, собралась в театре на этот самый балет большая толпа народа. Пожалуй, побольше даже, чем овец в нашей отаре! Сидят все на скамейках, красивые, важные, как наш председатель сельсовета Сагинтай со своей женой. Смотрят на сцену и чего-то ждут. Долго ждали, я за это время уже не одного барана успел бы остричь. И вот вдруг медленно все лампочки потухли. А на сцену с разных концов выбежали двое. Апырай, бессовестные такие! У кызымки платье — все равно что его нет. Вся курдючная часть наружу. А у джигита белые штаны в обтяжку. И такой сайман спереди торчит, что ой-бой! Как у нашего кушкара Ермека сзади.
И вот давай этот кушкар гоняться по сцене за кызымкой. А все на скамейках сидят, не дышат: поймает, не поймает? Поймал! И давай ее крутить в руках, как моя апайка скалку, когда тесто на бесбармак раскатывает. Покрутит, покрутит, потом приподнимет, к носу поднесет, ниже пупка понюхает: пришла в охотку, не пришла? Потом как кинет от себя — значит, не пришла!
Она снова от него начинает убегать, и он бежит, но (слепой, что ли?) в другую сторону. А все начинают хлопать и кричать: «Вправо, вправо!». Ну, джигит послушался, тут же кинулся вправо, снова поймал ее, и давай опять крутить. Крутит, крутит… А сайман у него — тьфу! — еще больше в его тесных штанах стал!
Ну, тогда джигит снова понюхал ее. И лицо у него сразу такое радостное стало! Он заулыбался, бросил кызымку на плечо, как волк овечку, и побежал куда-то вбок и скрылся совсем. Ага, значит, пришла таки в охоту? И не я один это понял! Все вокруг опять как начали хлопать этому кушкару вслед и кричать по-русски: «…бись…бись!». Ну, тут и я не выдержал и тоже стал хлопать и кричать. Даже громче всех!
— Ты? — недоверчиво спросил самый молодой из помощников чабана, Жаксыбай. — Зачем, Нажмиден-аке?
— Как зачем? — обиделся аксакал. — Хотел показать, что я хоть и из далекого аула, но тоже в этом, как его… балете, понимаю! Хороший был балет, ага! В нашем клубе такого не увидишь. Ну, кто у нас там за чаем сегодня следит? Подлей-ка мне еще.

Марат Валеев

Кошачий блюз

По утрам кот поёт.
У большинства котов его породы не мяв, а убедительное воркование.
В нём слышны невозмутимые интонации гостя, которому нет нужды быть грубым с деревенской хозяйкой. Хлеб давай, милая. И млеко. И яйки. Всё давай, только без резких движений.
Кот Матвей не таков.
Едва стрелка часов добирается до пяти, в воздухе раздаётся плачущий голос. О, детка, солнце почти взошло! – поёт кот (йоу, мамми, йоу). – Но миска моя пуста! И через час она будет пуста, и через два. Жизнь тяжела, мамми (йоу!) Разве для этого был я рождён? Давай спросим у господа, мамми, пусть он ответит мне!
В этот момент раздаётся звук, в котором любой владелец домашнего животного безошибочно определит удар кроссовки об кота.
Песнь обрывается. Некоторое время Матвей осмысливает поразительное открытие: эти люди не любят блюза.
Проходит десять минут.
Тишину спящей квартиры вновь нарушает плачущий голос, и голос этот стремительно набирает силу.
Я спросил у господа, мамми! – поёт кот. – Я спросил у господа, отчего миска моя пуста. Господь заплакал, мамми, о да, он зарыдал. Моя миска пуста, как моя жизнь, и до скончания моих дней будет так (йоу!)
– Урою, тварь, – говорю я.
Кот некоторое время молчит, а затем берёт на октаву выше.
– У смерти всегда облик белого человека! – надрывается он. – Я слышу её поступь, мамми. Но лучше умереть быстро, чем тянуть эту лямку, йоу!
Я встаю. Подхожу к миске. Она наполовину полна сухим кормом.
– Ты совсем ума лишился? – говорю.
Кот под столом флегматично играет на губной гармошке.
Я досыпаю в миску еще две пригоршни корма и возвращаюсь под одеяло. Из кухни доносятся хруст и чавканье. Затем они смолкают и наступает тишина, которую в романах принято называть благословенной.
Тихо.
Тихо.
Тихо.
Бог мой, какое счастье: тихо.
– О, чудный день! – прорезает тишину жизнерадостный голос кота. – О, чудный день! Когда господь утолил мои печали! Йе, мамми, йе! Кто утёр мои слёзы? Кто насытил мою утробу? Да будет славен он во веки веков! Я воззвал к нему, и он услышал. Йе!
Раздаётся звук, наводящий любого владельца домашнего животного на мысль, что кроссовок было две.
– И спиричуэлса они тоже не любят! – бормочет кот, убираясь под стол. – Господи, прости этих варваров.

© Эйлин О'Коннор

Занимательная баллистика

Когда дети без присмотра, то это полбеды, но когда в школе учителя только для мебели, то это уже хуже...
Начнем по порядку.
Разбирался тут тесть на антресолях и выкопал там книжку года тридцать шестого с названием "Занимательная баллистика". Написано поучительно, доступно для детишек. Издание, кажется, "Детгиз". В общем, подарил он её моим девкам (старшей 11, младшей 9), для всестороннего развития, так сказать.
На работе у меня зазвонил мобильник, и старшая начала сбивчиво рассказывать о какой-то кошке, которая летала. Ничего не поняв, приезжаю встречать с продленки. Далее со слов детей.
Начитавшись интересного и найдя кусок буксирного троса, вся группа продленного дня заарканила ближайший дубок и подтянула его к забору. Поскольку снарядов не было, на ствол посадили кошку и перерезали трос. С удивленным "мяу" животное улетело вверх и скрылось за крышей пятиэтажной школы. Поспорив о том, где она (на крыше или за школой), вся продленка убежала ее искать. Кошка нашлась, целая и здоровая, в кустах акации и боярышника и сама выбежала навстречу детям.
Кошку снова принесли к дубу, посадили на него, связали остатки троса и стали снова натягивать. Узел выскользнул, и зверь полетел (со слов детей) по низкой баллистической траектории, попав в единственное открытое окно здания - кабинет директора на четвертом этаже. К тому времени, когда первая листва коснулась планеты, во дворе школы уже стояла тишина, и не было ни одного ребенка.
Далее со слов завуча. Когда приехавший из РОНО проверяющий, уже полчаса перелистывающий бумаги, попросил открыть окно, то ему пошли навстречу, после чего работа пошла быстрее и приближалась к концу. В этот момент, когда был задан вопрос про дисциплину учащихся, в открытую фрамугу со скоростью лайнера и душераздирающим "мяу", сметая цветы, горшки и папки со шкафов, влетела кошка и смачно шмякнулась в противоположную стену кабинета директора.
Далее с моих слов. Когда я своих забирал с продленки, то они уже были проинструктированы, что ничего невозможного нет, что кошки умеют летать, что это норма, и что в кабинете директора у нее гнездо.
Навстречу шла уборщица, которая на руках несла кошку. Увидев нас, она подошла к нам и предложила взять кошечку домой, произнеся безразличным голосом, что она влетела к директору в кабинет, и кто ее хозяин, никто не знает.
Мои кошку узнали. Стали красные, как раки, на что уборщица сказала:
- Вон, девчонки как хотят, а вы не разрешаете...
Короче, чтобы не рассекречиваться, кошку взяли. Пока несли, придумали имя - Пулька. Дома Пулька сожрала залпом две сосиски, одним вздохом выпила мисочку молока и рухнула спать. Все.
На следующий день полрайона было обклеено объявлениями: найдена кошка, год выпуска, модель, расцветка, технические характеристики, прилагалось фото и телефон. Хозяева нашлись через день. Как потом выяснилось, за полчаса до своего первого полета через школу, она выпала с семнадцатого этажа новой высотки.
Это был кот. Муля.
Домашние звали его Мулькой.
А к тестю на выходные я детей снова в гости отведу.
Сейчас вот куплю книжку "Занимательная сантехника" и отведу.

Как немцы на медведя охотились

Мой кум Михалыч работает егерем. Весь в шрамах. На руке у него два параллельных шрама - это волк клыками. На груди четыре параллельных шрама - это медведь когтями. На всю спину 10 параллельных шрамов - это теща граблями. Раньше Михалыч понимал язык зверей, сейчас не понимает, закодировался. Всё! Не поёт, не пляшет, голым лес не инспектирует. Короче, рутина.
На днях к нему в охотхозяйство прибыла группа немцев, охотники-любители, 8 голов. С утра провели инструктаж, взяли ружья, пошли.
Охота началась удачно. Для "Гринписа". После того, как Ганс 30 раз стрелял в зайца, мы поняли, что косой в косого не попадет никогда.
Тут из-под ног немца взлетел одинокий худой перепел. Немцы, вскинув 8 стволов, открыли стрельбу на поражение. То, что перепел был поражен такой стрельбой, стало понятно сразу, потому что улетая, он обгадил немцев с головы до ног.
Короче, когда мы вернулись в лагерь, из трофеев у нас был только погибший от поноса перепел.
Чтобы подбодрить немцев, я им рассказал байку о том, как можно охотиться на зайца с кирпичом. Кладешь на заячью тропу кирпич, посыпаешь его перцем. Заяц бежит по тропе и видит кирпич, думает, что это морковка, подбегает, нюхает кирпич, перец попадает ему в нос, заяц чихает, бьется головой об кирпич и погибает. Немцы выслушали историю с каменными лицами.
На следующий день выдвинулись в лес пешком. Через каждые 5 минут немцы требовали привала. На 7-м привале я потребовал объяснений. Оказалось, что рюкзаки у немцев полны перца и кирпичей.
Избавившись от стройматериалов, к обеду мы вышли охотиться на уток. С юмором у немцев оказалось совсем хреново. После трехчасовой бесполезной стрельбы по уткам, я им сказал, что или утки высоко летают, или они низко подбрасывают собаку. И когда в следующий раз над ними взлетели утки, я увидел, как собака Михалыча летит к ним навстречу. Глаза у собаки были, как блюдца. Утки увидели летящее навстречу животное и стали нестись прямо на лету. Причем неслись утки обоих полов. И собака тоже. Так ничего и не застрелив, мы вернулись в лес и устроили небольшой пикник.
Тут неподалеку на пригорок вышел огромный медведь и стал чесать спину об березу. Ганс сдуру выстрелил в медведя утиной дробью, и случилось страшное - он попал! Медведь не вынес такой фамильярности и кинулся в воду в нашу сторону, и я понял, что попали мы все.
Обычно медведи плавают по-собачьи, оказалось, что обиженные медведи склонны к баттерфляю. А перепуганные немцы склонны к галопу. Они перебежали речку, не замочив штанин, и растворились на деревьях в близлежащем лесу. Медведь кинулся было на пару деревьев, но немцы шустро перескакивали с ветки на ветку. В глазах косолапого читалось удивление, таких белок он еще не видел.
После этого незваный гость распотрошил наши рюкзаки, сел на немецкую губную гармошку и стал пожирать наши припасы. После того, как сгущенка, тушенка, хлеб и мыло были съедены, губная гармошка под медведем вдруг заиграла. Медведь выдувал музыку минут 40. Потом он обильно пометил наши вещи и ушел в чащу.
Вещи, которые находились на нас, мы пометили сами.

© Сеть

  Зоркий глаз

— Прибрался?
— Угу.
— И полы вытер?
— Вытер, вытер.
— Вижу, что вытер. А раньше спорил всегда со мной.
— Я и до сих пор не вижу смысла елозить тряпкой по полу после моющего пылесоса. Просто легче вытереть, чем потом наблюдать, как ты моешь абсолютно чистый пол с демонстративно обиженным лицом и видом «Ну давай я, бедная-уставшая и полы вымою раз тебе трудно.».
— А если я такого лица не надую, ты не станешь мыть. Это женская хитрость. Женщина всегда сможет обхитрить мужика.
— Да что ты говоришь?
— И не надо иронизировать. Я же добилась того, что ты сам убираешь квартиру, пока ищешь работу.
— Правильно. Пока ты бегаешь за продуктами на рынок. Потому как на рынок ходить я люблю ещё меньше, чем пылесосить.
— И пол протереть! Я приучила тебя. Обиженным видом и прочими хитростями я добилась того, что ты убираешь квартиру и протираешь полы, несмотря на то, что считаешь это бесполезным. Вот. Помню как ты пытался даже хитрить и говорил, что вытер. А на самом деле пылесосил только. Я же всегда вижу – протер ты или нет. Женщину не проведешь.
— Эт точно. Я, например, не вижу разницы.. Что после пылесоса, что после тряпки – по-моему, одинаково чисто.
— Ну что ты. Разница очевидна. Так что и не пытайся даже. Я сразу увижу.
— Признайся – в чем разница, а?
— Пыль остается – ее видно.
— Ну не знаю. Может у вас глаза по другому устроены...
— Вот-вот.
«Хихихи...Подумаешь, хитрость. » — думала она про себя – «В общем коридоре половая тряпка если сухая – значит полы не мыл.»
«Интересно, что будет, когда она узнает, что я, уже второй месяц, после уборки, просто мочу тряпку и кладу ее на место?» — думал он.

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ИЛИ…
Лето в Одессе… Это прекрасно!

Потому что лень, потому что солнце, потому что море.
Лето в Одессе – это ужасно!
Почему? Потому что гости.
Родственники и близкие друзья почему-то приезжают весной или осенью. А летом – все остальные.
Знакомые и полузнакомые, знакомые этих самых полузнакомых, не седьмая, а семьдесят седьмая вода на киселе из какого-то Старого Бениматинска или Новопердянска.
Ближе к лету на лицах жителей нашего двора появлялось выражение покорности судьбе, которое потом сменялось выражением отчаянья.
И ничего нельзя было сделать!
Если бы двоюродные тети жен троюродных племянников хоть предупреждали о своем приезде, то возможны были бы, конечно, хоть какие-то меры.
Например, когда внучатая племянница свекрови троюродного брата тети Ривы известила о приезде всего на двадцать один день всей своей семьи и нескольких друзей, то ей немедленно была отправлена телеграмма:
- Сожалению принять не можем связи смертью Гриши тчк
Родственники, конечно, не приехали. Откуда им было знать, что тетиривин попугай Гриша околел уже четыре года назад. Правда, и телеграмму с соболезнованием не прислали. Пожадничали.
Другим жителям двора везло меньше. С наступлением лета им приходилось переходить на половую жизнь, ибо все койки, раскладушки, диваны и прочее, на чем можно было делать ночь, были заняты престарелыми родственниками неизвестного хозяевам происхождения.
Благословенный в веках август семидесятого года, время холеры и полного отсутствия гостей, давно миновал, оставшись только в счастливых воспоминаниях благодарных одесситов.
Так что, получив на новый год двухкопеечную поздравительную открытку без обратного адреса из какого-то Нижнего Мадагаскарска, одесситы вообще и жители нашего двора в частности начинали готовиться к худшему.
И оно наступало!
А что делать? Закрыть перед носом нежданных гостей двери? Ну, на такое не способен даже такой жлоб, как Межбижер.
Так было и в то лето, о котором хочу вам рассказать.
О, это было рекордное лето! Население двора увеличилось раз в шесть. Привычные лица соседей легко затерялись в толпах приезжих.
Дачу имели одни Комбайнеровы. И они туда укатили еще весной, тщательно заперев двери и окна.
Больше ни у кого убежища не нашлось. А гости все прибывали и прибывали со всей мишпухой и со всеми бебехами…
Надо было что-то делать. А что?
И тетя Рива пришла к тете Марусе.
И тетя Аня пришла к тете Марусе.
И сам Герцен пришел к тете Марусе.
И Маруся придумала…
Для проведения запланированных действий необходимо было согласие и невмешательство дворника.
И дядю Федю позвали.
И он пришел, едва пробравшись через гармидер, который сделали гости, спящие вповалку на полу дворницкой.
Ему доступно изложили план мероприятий и предложили за содействие бутылку водки.
Но! Дядя! Федя! Бутылку! Не! Взял!
Он прослезился и сказал, что за такое святое дело сам бутылку поставит.
В общем, приступили.
Куда, по-вашему, устремляется народ, проснувшись утром? Правильно! Но унитаз на квартиру один, а жаждущих полтора десятка. Стало быть, не успевшим - одна дорога в дворовой сортир. А двери сортира заколочены крест накрест и надпись на них имеется – «КАРАНТИН». Такая же надпись имеется на дворовом кране, барашек с которого снят. Так что, насчет умыться тоже облом. Потрясенные гости, спотыкаясь о залежи хлорки, бредут на улицу, но еще в подъезде натыкаются на опечатанную дверь Комбайнеровых, с аналогичной же табличкой «КАРАНТИН». Более того, на асфальте возле комбайнеровской двери зачем-то нарисованы мелом контуры человеческого тела.
Пришельцы из разных концов нашей действительно тогда необъятной родины были шокированы.
А когда увидели и на воротах целых две таблички «КАРАНТИН», то предварительно испугались.
И побежали к хозяевам квартир, которые оккупировали.
И начали спрашивать.
И хозяева стыдливо отмалчивались.
И если отвечали, то уклончиво.
Лишь один дядя Петя – простая душа! – неосмотрительно брякнул:
- Наверное, зараза какая-то!
- Тиф…пун тебе на язык! – находчиво проговорилась тетя Рива.
Весть о тифе распространилась среди приезжих молниеносно. Но они зачем-то еще выжидали.
Тогда во дворе появились люди в белых халатах, позаимствованных в поликлинике, где служила племянница тети Маруси. Они сообщили, что к сожалению… Вся семья Комбайнеровых… Спасти не удалось…
Вот тогда началась паника!
Вот тогда начался свал!
Вот тогда наступило настоящее лето!
О недавнем нашествии в почти опустевшем дворе напоминали только злополучные и благословенные таблички.
Их не снимали.
Впереди еще была половина июля и весь август.

© Александр Бирштейн

ЗАЛИМОН

В определённых кругах его называли Фима Залимон. Круги эти уже давно были определены и вычислены математиками из ОБХСС. Фима принадлежал к славной когорте «цеховиков», людей – легенд, ходивших по тонкому льду, по острию бритвы. Людей, для которых слово стенка имела только одно значение, даже если она была мебельной, и даже югославской. С тех пор, как за экономические преступления в «особо крупных» была назначена смертная казнь, власти расстреляли более 8 тысяч цеховиков, вся вина которых заключалась в подпольном изготовлении товаров народного потребления.
Страна, справляющаяся с изготовлением космической техники, не могла справиться с производством женской помады и пластмассовых клипсов для ушей.
Так, что Фима был своего рода Королёвым бигудей и пищалок «уди-уди», но рисковал куда больше. Товарища Королёва власти могли разжаловать в обычного конструктора, а Залимона в обычного покойника.
Залимон это не фамилия, - это кличка. Вся компания бывших акул подпольного бизнеса целыми днями крутилась в оптической мастерской на Канатной. Все они были весьма почтенного возраста (самому Фиме было за семьдесят). В отличие от Остапа Ибрагимовича отсиживать «срока огромные» им пришлось самостоятельно, поскольку при такой системе наказаний на должность «зицпредседателя» не соглашались даже клинические мазохисты.
Теперь, отсидев своё, и рискуя «По -маленькой», они уже ничего не боялись, хотя все, включая ментов, знали, что конфисковать у них при аресте удалось только то, чем они сами хотели помочь родной партии «на бедность»
В два часа дня туда приходил Фима, и все оживлялись. Всё проходило по знакомому сценарию. Если в мастерской, находился какой – нибудь новый зритель, один из этих старых хулиганов спрашивал:
«Фималэ, обратно ты надел костюм с собственных похорон?». Мне здаёца, я уже один раз видел его у гробу!
- Шо ты понимаешь, шмок! Это настоящий довоенный габардин, ему нет сносу.
-Фима, скажи прамо: «Сколько у тебя «башлей» затырено под смитником?»
Фима изображал раздумье, шевелил губами, что – то подсчитывал в уме и выдавал: «Я знаю, что за «лимон», но, сколько за «лимон» - понятия не имею.
И вся компания начинала реготать, будто первый раз слышала эту «хохму»
- Фимка,- старый ты штинкер, (вонючка) - зачем тебе в июне габардиновый костюм?
-Нет, вы хочете, чтобы я выглядел шмаровозником и халамидником, как вы?
-Ой, ещё мне один модник! Любой шмаровоз постесняется надеть твой костюм.

Проходило некоторое время, Залимон доставал из бокового кармана, вытертого до основания пиджака золотой портсигар, выуживал оттуда «мальборину», откусывал золотыми же зубами фильтр и смачно выплёвывал в сторону вымпела за соцсоревнование. Затем лез в другой карман, вынимал мундштук из слоновой кости с инкрустацией, вставлял туда сигарету и, кашляя, закуривал.
Из угла мастерской на него завистливо глядел дорогой Леонид Ильич, которому врачи не разрешали курить.
Если гражданину Корейко можно было посочувствовать, то Залимона хотелось пожалеть и дать ему «зарубель» на покушать. И, поверьте, он бы взял. Жил он один в доме за памятником «Потёмкинцам» в большой однокомнатной квартире. В прихожей был выстроен небольшой фонтанчик с бассейном, где плавали рыбки.
Поскольку он был один прописан в этой квартире, то на неё положил глаз следователь, ведущий дело о расхищении госимущества, но хитрый Фимка умудрился фиктивно жениться, пока шло следствие. Обиженный «следак» навешал на Залимона всех собак, которых не успела забрать служба отлова и Фима «загремел под фанфары».
Хотя «блатные» деловых стараются не прессовать, но всё же пару раз был Фимка «отбуцкан», а пока наладил посылки с воли, пришлось поголодать. Так, что болячек у него хватало.
Ясный перец – не в лермонтовском санатории отдыхал.
В субботу, около семи часов утра он появлялся в рыбном ряду на «Привозе». Увидев его издалека, торговки начинали нервничать. Больше всех нервничала худющая и плоская торговка по кличке «Камбала».
-Опять он пришёл, мой фурункел, этот глист пряного посола. Не, я когда – нибудь возьму грех на душу и прибью его той самой гирей, которую он носит в кармане.
-Мои гири ему не подходят, шоб ему уже привязали их к ногам. Сейчас будет торговаться за кажные десять копеек.

Фима покупал самого крупного судака и требовал, чтобы тому продевали канатик через жабры. Затем он, неся за верёвку судака, неторопливо шёл в ресторан «Чёрное море». По дороге каждая вторая хозяйка останавливалась, начинала хвалить судака и выяснять, почём куплен.
Залимон сиял от удовольствия и рдел от смущения, будто хвалили его лично. К восьми часам приходили повара, Фима отдавал им рыбу и начинал морочить голову:
- Петенька, - говорил он повару. Я хочу фаршированного судачка. -Хорошо, дядя Фима.
-А заливной судачок выйдет?
-Вместо фаршированного?
-Почему вместо? Посмотри на него - он же огромный!
-Дядя Фима, из кого же я буду делать заливного, если я этого зафарширую?
-Петя, не надо на мне экономить! Покажи мне кишки, я хочу видеть, что там есть: Икра, или молока?
- Там есть моя грыжа! Вы ходите иметь именины из одной несчастной рыбы?
-Вот это, бледное,- это что?
-Да откуда я знаю? Какой-то ливер.
-Сделай мне из него котлетку.

Взяв упакованную, ещё тёплую рыбу он шёл пешком домой и звонил отставной «валютной» проститутке по кличке Соси Лорен.
Раньше она специализировалась на «Фильках», - так она называла филиппинских и таиландских моряков, которые были сражены наповал её габаритами. Она же говорила, что с ними не надо напрягаться, поскольку самый крупный «Филька» с трудом доставал ей до груди.
Вкус на женщин у Залимона явно был подпорчен годами вынужденного монашества в лагерях, мало похожих на пионерские. Есть мужчины, которые неравнодушны к огромным задам. Этим богатством природа наделила Лорен со щедрым избытком.
Но, та же природа для соблюдения природного равновесия наградила её огромнейшим пузом, отчего Лорка была похожа на испуганную рыбу - шар.
Весь их интим заключался в обоюдном намыливании с последующим мытьем. Шабат томно заканчивался одновременно с фаршированным судаком.
Лорен, как все труженицы интимного фронта стучала ГБшникам, что не уберегло её от срока за валютные операции.
Теперь, будучи пенсионеркой, она по инерции пыталась подловить Фимку, чтобы он проболтался, где его «бабки».
Залимон на провокации не поддавался и притворялся детдомовцем.
-Фималэ, - лениво возмущалась Лорен. Шо ты мне паришь м`озги? На одни твои зубья можно построить ещё один посёлок Котовского. И шо ты жмёшься, почему не покупаешь машину, а ходишь пешком, как босяк? И купи уже новый костюм!
-Придурочная, возмущался Залимон! Это по – твоёму гешефт? Я тебе покажу сейчас, как настоящие «деловые» делают вложения.
Он доставал фотоальбом и показывал Лорке фотографию памятника на кладбище.
-Вот, смотри, как надо вкладывать деньги. Через 30 лет он будет стоить в 10 раз задороже. Там уже не продают места.
-И чей же это памятник, спрашивала Лорен? Тут написано Ефим Блюмкин.
-Конечно. А ты что хотела, чтобы там было написано Соси Лорен? Это мой личный!
-А шо же там не написано Фима Залимон? И где же даты?
-Не дождётесь, отвечал Фимка и прятал альбом.

В 1994 году я приехал в Одессу из Израиля и снял квартиру в доме напротив индийского консульства. В оптике работал тот же хозяин, который обрадовался встрече. Мы с ним «вдарили» по коньячку и я начал расспрашивать про общих знакомых. Почти никого из них уже не было в живых.
-А что Залимон, - спросил я?
-Фимка? Так он женился на Соси Лорен и, уехал в Израиль.
- А как же памятник, который он себе воздвиг?
-Выгодно продал,- засмеялся хозяин и поднял рюмку.
Лехаим!

© ?

Как я поел мясо. Одесская история
(Трагикомедия в трёх действиях)

Пролог:
Клянусь на любом печатном
издании за правдивость данного
сюжета из моей измученной
биографии

Введение,
или немножЕчко за мою бывшую

Моя бывшая умеет готовить есть…
Всей молодой половозрелой поросли, которая после этой фразы дружно воскликнет: «Ша, Беня, не может быть! Не делай нам мозг!» я отвечу:
- Таки да, умеет!
Конечно, я в полной мере разделяю скепсис вышеупомянутой поросли, ибо родились они уже после развала Союза, то есть в те наступающие времена тотального разучения женщин готовить, мужчин - прочистить карбюратор или починить розетку без летального исхода, а детей - мочить друг друга брызгалками, а не из огнестрельных пистолетов в компьютерных играх или в ночных клубах…
Однако же, продолжу утверждать, что готовила моя бывшая, назовём её Бася, весьма и весьма потрясно! Чтоб я так жил, как она вкусно готовила! Следует особо отметить, что приготовление корма из несъедобных в сыром виде ингредиентов проходило для неё и для окружающих очень легко, что особенно приятно! Процесс готовить был для неё в радость, при этом ни я, ни окружающие не испытывали от этого таинства никакого дискомфорта и прочего геморроя на голову, не говоря уже о пожарной охране.
Помимо обладания у неё кулинарного дара, она была ещё очень даже красавицей, чьё милое вкусное тело, а так же внешность лица и тухеса пока ещё не были испорчены излишним холестерином, цулюлитом, законом Ньютона и другими «прелестями» генномодифицированной жизни.
Да, ребятки! Вы таки можете мне с трудом верить или верить не без труда, но такие экземпляры в женском животном мире ещё встречаются!
Вдобавок, я имею вам сказать, что Басенька была начитанна, эрудированна и имела верхних образований более одного ВУЗа! При этом, с ней вовсе не хотелось спать, то есть занудой она не была, а на язык была весьма шустра во всех смыслах.
А уж воспитана она была, как истинный выходец из еврейской семьи. Вернее, выходка. Впрочем, за её выходки я скажу дальше и позже.

Басины родители тоже были евреями, как и она. Ну… традиция такая, что ж поделаешь? Сам не без этого…
Басин папа был какой-то пурыц где-то на государственной службе и получал из бюджета много регулярной зарплаты, не смотря на прочие, существенно бОльшие сторонние доходы.
Мама Баси тоже всю жизнь не работала, а сидела дома, часто произносила «вейзмир», охала на предмет, как всё плохо, и какая она везде больная, что не мешало ей потреблять совсем не в виде растирки всякие напитки с маркировкой «икс ноль»…
Басину маму я тогда за глаза называл не тёщей, а прототёщей, поскольку с Басей мы ещё не заключили законный брак, а переопылялись неофициально без согласия властей и без санкции прокурора.

Действие I
Приготовление к приготовлению мяса

В один прекрасный день, мы с Басенькой опять проснулись у меня в жилище.
На тот момент у нас с ней проистекал, как говорят, букетно-конфетный период времени. Я покупал букеты и конфеты, после чего мы бурно дружили организмами на зависть соседям и спелеологам. Одним словом, я развлекал Басю всем содержимым своих штанов, то есть кошельком и прочим достоинством.
В ту самую ночь я был особенно разнуздан, после чего Бася несколько раз уходила рыдать в ванную, где и причитала от счастья:
- Если бы я раньше знала, что так можно, то моя жизнь была бы полный цимес уже годов с шестнадцати! - доносилось из помывочной.

Наступивший следующий день был томным.
Бася в узбекском халате на босу ногу сидела в щикарном настроении на креслах, штудируя какой-то фолиант за кулинарию. Я клацал «мышкой» и никого не боялся.
И тут Бася как заорёт:
- Хочу-у-у!
Я, признаться, чуть в обморок не обделался! Вроде бы, после прошедшей ночи хотеть мы оба не могли по причине взаимной истощённости, поэтому я съёжился местами и осторожно спросил у Баси вопрос:
- Женщина, я дико извиняюсь, но шо же вы так кричите? Вы же не в постели! Вы шо, снова хотите опять?
- Нет, Беня, не опять! У тебя все мысли только за спальню. А я имею тебе сказать за кухню! - ответствовала Бася и ткнула мне книгой в очки.
В моих очках тут же отразился какой-то кулинарный рецепт приготовления мяса нереальной вкусноты и вполне реальных денег, по крайней мере, по мнению Баси.
- И как мы с этим будем делать? – спрашиваю я, облегчённо выдохнув всеми отверстиями.
- Шо как?! - глаза Баси горели похлеще Александрийской библиотеки от предвкушения и энтузиазма.
- Шо как, Беняшечка? Ты тормозишь или да? Я хочу это сделать! Я хочу это мясо! Я хочу его так же, как они его тут рисуют! Я хочу уже его приготовить и всё это съесть тебе, ты же иначе не поправишься! Ты только посмотри на фото этого блюда! Обещаю, шо мой шедевр в реальности переплюнет эту жалкую полиграфию!
С этим словами Бася громко захлопнула книгу и уставилась на меня всеми чертами лица. В её взгляде читалась укоризна и мой дальнейший положительный ответ.
- Дорогая, я всё понял без второго слова! Я сейчас же на пятой передаче иду делать базар, а пока я надеваю чистый носок, ты напиши мне на бумажку, на что именно я должен буду похудеть карманом с перспективой поправиться животом!
Бася мне составила цельный манускрипт продуктов, и я, накинув второй носок, направился делать базар.

Действие II
Предвкушение поедания

Тётка, торговавшая мясом, была похожа на дядьку. Она была слегка с усами и говорила матом за жаркую погоду.
На рынке, действительно, было жарко!
Живая рыба на прилавках негромко умирала с открытым ртом от удивления за такой длинный столбик термометра. Торговка, продающая зелень, брызгала на связанные пучки зелени водой из пульверизатора. Периодически она оттопыривала на грудях свой халатик и направляла тугой, холодный и распылённый водяной напор на себя вниз, аж до самых волос. Жарко было всем…
Тётка, торговавшая мясом, отмахивалась картонкой от стада кружащихся над мясом мух и работала ртом, как радио, давая рекламу своего товара. При приближении покупателя, она включала громкость в формате 5.1 и, как бы в никуда, начинала причитать:
- Вот, шо значит свежее мясо! Смотрите сюдой всеми глазами! Вы видите, какое оно наисвежайшее!? Отбоя нет от мухуёв!
При этом, она так пафосно махала картонкой над мясом, как будто это не мясо вовсе, а арабский шейх! Не менее!
- А из чего у вас мясо? – приблизившись к прилавку, спросил я.
- Молодой человек, вы шо? Вы не в курсе знать? У вас на носе очки для хорошо смотреть или для умного вида? Вот это из свинины, а вот это из говядины. Хотите попробуйте! Советую вам взять сразу оба два мяса полностью и оптом. У меня тут всего килограмм тридцать будет, и я за всё сразу отдам со скидкой!
- Мне столько не надо! - сказал я.
- Если столько не надо, тогда дороже!
- Я вас внимательно понял!
- Ну таки берите! А то мухи будут жирнеть дальше, а вы наоборот, хотя куда уже?!
- Хорошо, наделайте мне несколько килограмм из коровы…
- Да я уже вижу, шо вам не из свинины! - тихо буркнула мясниха и, довольная таким гешефтом, заулыбалась во все коронки.

Погрузив мясо в сумку, я пошёл дальше для овощей, зелени и специй. Отойдя на приличное расстояние, я едва расслышал тихую фразу торговки:
- Надо же! Очки нацепил, а сам идиёт, каких с биноклем не найти! Не отличает, где мясо, а где мясо!
Вертаться взад для продолжения дискуссии за диоптрии у меня не было никакого желания, поэтому я продолжил идти вперёд между торговыми рядами, осматривая их достопримечательности.
Затарившись, согласно Басиному манускрипту, я вышел из рынка и пошёл до дома.
В сумках лежал аппетитный фрагмент уже не совсем живой коровы, специи источали едва уловимый и нежный аромат… Со слюнями на глазах я шёл по улице. Душа прыгала от счастья гораздо выше и чаще, чем те поцы на майдане!
- Господи, какой же ты, Бенька, счастливый! Вот же повезло дураку в очках! - думал я.
- Мало того, шо баба досталась красивая и вкусная, да ещё и готовит пожрать так же, как и выглядит. К тому же, она без гламура, феминизма и прочего халоймеса. А в нынешние времена женщина, умеющая спасать мужчину от голода во всех его смыслах – явление, почти уникальное! Вот же постарались Басины родители…
Хотя прототёща утверждала, что Бася - это только её заслуга! И Басин папа тут вовсе не причём, так как он всё время на работе. От прототёщиных мансов у всех всегда раскладывалось впечатление, что Бася просто не могла появиться на свет при таком рабочем графике папы и при всех прогрессирующих болезнях прототёщи, которая ещё в детстве была бесплодной…

Действие III
Поедание

Зайдя домой, я наполнил коридор ароматом специй и оставил на полу дорожку из говяжьей крови с коридора на кухню.
Выложив всё из сумки на стол, мы с Басей переглянулись!
Натюрморт поражал своим великолепием, разнообразием цветовой гаммы и шиком красивой жизни! Отдельно от Баси, меня он также поражал своим расходами, за которые я, конечно же, молчаливо затих. Грех говорить за деньги в такие минуты, дабы не портить всю торжественность момента.
- Браво, Беньчик! - захлопала Бася ладонями рук. Это будет шедевр кулинарного искусства, клянусь! Я прямо вот сейчас приступаю готовить! Надеюсь, ты потерпишь до результата, Бенечка, и не будешь кусочничать?!
- Конечно же нет, Басенька! Я всю жизнь до тебя кусочничал, и я теперь такой рад, что это уже не повторится! Готовь, сколько нужно, время не важно, важен результат! Я тебя не спешу!
Я знал, что процесс готовки для Баси был намного важнее, чем даже для меня моё поедание того, что она приготовит!
И только я пошёл до ванны мылить руки, как у Баси зазвонил переносной телефон…

Надо признаться, что за несколько месяцев нашего с Басей духовного и физического общения, такое иногда случалось. Прототёща звонила Басе по каким-то срочным делам, Бася стремительно вставала на лыжи и пропадала на два-три дня. Что конкретно за дела, и что за срочность, мне было неведомо. Лично мне сдавалось, что прототёща просто в очередной раз либо переела корвалола, либо увидала в телерекламе какой-нибудь аэрогриль для кошерной пищи, который нужно было незамедлительно купить со скидкой в два процента от стоимости всех насадок.
Однако, я отвлёкся в сторону…
Итак, я громко роняю мыло об ванну и понимаю, что это был один из таких дьявольских звонков. Сквозь мою улыбку, полную предвкушения от скорой близости с едой, медленно начинает проступать лимонная морда. Процесс на Басином лице был полностью синхронизирован с моим.
- Ну… Не судьба мне сейчас приготовить, Бень! - с жалостью изрекает Бася и начинает шустро напяливать блузку.
Перспектива провести вечер, выковыривая из зубов остатки трефной шаурмы, мне тоже не улыбалась, и я стал грустнеть быстрее, чем напяливалась Басина блузка.
- Бень… Ну не судьба! - повторила Бася. А впрочем…
Тут, вдруг Бася замерла на несколько секунд неподвижно. Выражение её лица крайне быстро менялось, и было красноречиво видно, что её осенило, как Плейшнера на Блюменштрассе!
- Я приготовлю! - вдруг взвизгнула Бася! Я приготовлю! Господи! Как же я раньше не догадалась!
Дальнейшее я помню плохо… Всё, как в тумане, как в пелене… Мгновенность происходящего действия ввела меня в ступор…
Майн идише мейделе ловко смахнула со стола все продукты в одну большую сумку, резко вставила ноги в соответствующие туфли и хлопнула дверью, оставшись при этом с той стороны…

Эпилог

Помните немую сцену из «Ревизора»? В данный момент, это был я! Сказать, что я был на шоке - это ничего не сказать! Положительный это был шок или отрицательный, я не мог дать себе точного ответа.
Через пару часов я позвонил Басе.
- Бась, ну шо там у тебя из-за мамы?
- Всё уже хорошо… Просто у мамы опять повысилась гипертония, и я мерила ей давление…
- Бась, может я таки уже приеду к вам?
- Не надо! Маму лучше сейчас не беспокоить!
- Ну может ты вечером опять ко мне?
- Нет, Бень, я побуду два-три дня рядом с мамой!
- Ну ладно, тогда давай! Позвони мне через два-три дня, хорошо? Маме привет!
- Давай, Беньчик, передам, конечно…

Звонок в телефон неожиданно раздался на следующий день вечером.
Он казался непривычно задорным, звонким и жизнерадостным! Таким же был и голос звонившей мне прототёщи.
- А-а-а! Бе-не-ч-ка! Шалом тебе, мой хороший!
- И вам доброго вечера, Фрида Марковна!
В голосе прототёщи явно чувствовалось присутствие напитков, весьма отдалённых от корвалола, папазола и им подобных…
- Бе-не-ч-ка! Алёсики! Ты ещё слушаешь меня? Ау-у! Бенечка-а… Эх… Ты та-а-аки ге-ений, Бенечка!
- Шо вы имеете ввиду, Фрида Марковна? - спросил я, улавливая в трубке далёкие звуки музыки, звякания посуды и легкого хора женских голосов.
- Ты таак умеешь выбирать говядину, овощи и всё такое! Всё такое вкусное и нежное! Мясо особенно свежее, молодое, ну просто во рту тает!
- Я счастлив, шо вам понравилось! - не без сарказма сказал я.
- Ой, Бенечка! Тут к Басеньке пришли подружки, мы накрыли стол и устроили де-е-евишник! Мой-то вечно на работе! Так шо мы кутим!
- Я обратно рад за вас до энуреза! - опять не без сарказма ответил я.
- Спасибо тебе, дорогой ты мой, что умеешь сделать людям праздник! Сейчас это такая редкость! Теперь мы всегда тебя будем посылать за продуктами, как профессионала, ты не против?
- Нет, не против… Я привык, шо меня посылают…
В это время в трубке раздался далёкий тихий возглас:
- Мама-а-а! Ну где вы там отсутствуете? Идите здесь, а то всё остынет до минуса!
Звонкий голос прототёщи куда-то в сторону тут же ответствовал:
- Уже бегу-у! Ну всё, Бенечка, я побежала! До свидания, хороший ты наш!
- И вам до свид….
В трубке раздались короткие гудки…

Через три дня позвонила Бася.
- Беньчик, шаломчик! Звоню, как и договаривались! Я соскууучилась! Я приеду сегодня вечером до тебя!
- Да ты шо? Какое счастье! - уныло ответил я. Как мама? Опять живая?
- Таки да, она уже поправилась! Так шо я сегодня у тебя! Я скоро буду начинать одеваться, а к тебе имею просьбу…
- Шо ты из-под меня хочешь? - не менее уныло, чем с прошлого раза, произнёс я.
- Ты пока сделай базар! Ужас, как хочется приготовить чего-нибудь вкусненького! А я приеду и удивлю тебя кулинарным шедевром! Договорилась?

Я вздохнул, замолчал и задумался…

Мяса, почему-то, мне больше не хотелось…

© Беня Молдаванский

Муж и жена.
Еврейские штучки.

-Манечка! Так ты уже оделась?
-Что ты хочешь, скажи? Если бы я оделась, так что я играю с тобой в пратки? Я бы оделась, я бы вышла! Иди сюда покажи что ты надел? Так, быстро иди сними эту майку!
-Мне она хорошо! Она мягкая и не давит нигде!
-А я сказала сними эту майку! Сеня, ты не выйдешь с ней из дома! Ты похож на кусок бомжа! Я выкину эту майку!
-Что ты кричишь? Нельзя сказать тихо? А что я надену?
-Ты как барышня перед помоловкой! Что он наденет? У тебя нечего надеть? А где твоя рубашка в розовую полоску?
-Она мне жаркая!
-Ты мне будешь говорить что жарко? Иди надень на себя бустгалтер - я на тебя посмотрю! А что ты на ногах надел? Сеня! Ты сошел с ума! Ты зачем надел носки и сандалии? Ты забыл как Боря ругал тебя? Сандалии носят на голую ногу!
-Пусть наш Боря перед своей Стеллой моду делает, а мне сандалии трут без носок!
-Так одень кроссовки! Там носки сядут на место!

- Что ты опять надел? Слушай Сеня! Ты взрослый человек, ты слышал что сказал Боря? На кроссовки надевают белые носки! Что ты залез в черные? Иди переодень сейчас же! А я сказала переодень! А я сказала в черных ты не выйдешь! Я не хочу, чтобы эта Рабиновичка смеялась с тебя! Что же это за тяжелый человек! Сеня! Ты мне всю кровь выпил!
-Манечка, кецелэ! Не делай себе инфаркт! Я уже иду!

-Что такое? Чем от тебя пахнет? Что ты вылил на себя? Сеня! Когда ты успел? Это же мои дорогие духи! Ты знаешь сколько они стоят? Они стоят дороже, чем ты в кроссовках и с телефоном! Ой, гевелт! Он загонит меня в могилу!
-Я знаю что я налил? Тут стоял пизарек, я его налил!
-Сеня! Это не пизарек! Это Шинель номер пять! Это мне подарили дети на юбилей! Этим духам уже семь лет! Я их берегла, чтобы ты вылил на себя пизарек? Нет, я сейчас хочу умереть! И чтобы ты не был на моих похоронах!
-Как я могу быть на твоих похоронах? Я умру на три дня раньше пока ты соберешься! Так ты еще вытащишь меня из гроба и положишь на другой бок! Кецелэ! Ну что ты нервничаешь? Там же еще осталось! Ты хочешь такие духи? Я куплю тебе эту шинел и пять и шесть и семь!
-Шлимазл! Рокфеллер! Таки я дура, что связалась с тобой! Всё! Ты выключил свет в ванне? А в туалете? А в спальне? Где твои ключи? А телефон ты взял? Положи его в красивую сумочку, эта у тебя уже вся грязная. Ты выпил таблетки после еды? А холестерол ты выпил? Что ты уже кричишь? Ша! Мы уже выходим!

© Галина Русина

Ридикюль

У мадам Гоменбашен, была сумка с никелированными защелками, которая почему-то называлась ридикюль...
- В ридикюль, в ридикюль положили много дуль! – ликовал я, но так, чтоб мадам не слышала.
Мало ли…
В общем, на ее оценку моего поэтического дара я не полагался. Тем более, строки были явно критическими.
Так что, это соло я исполнял в ее отсутствие. Но во дворе, что было глупостью, ибо о моих вольностях мадам тут же донесли.
И она я вилась к нам, грозная и суровая.
По ее требованию, меня усадили прямо против нее, и мадам Гоменбаш уставилась на меня немигающим взглядом.
Я с готовностью заревел.
Под этот не очень музыкальный аккомпанемент мадам раскрыла свой ридикюль и стала доставать из него разные предметы, попутно объясняя их предназначение.
- Это имеем носовой платок. У тибе есть носовой платок?
- Не-ет! – провыл я.
- Таки плохо! – констатировала мадам.
– Мадам Трауберг, – обратилась она к бабушке,
- у мальчик нет элементарный вещь. А если, не дай Бог, он простудится? А кузи? Из-за вас мальчик начнет ковырять в нос и сломает палец!
Узнав о грозящей мне травме, я зарыдал еще пуще.
- Это имеем пирамидон!
– продолжила демонстрацию содержимого сумки Мадам Гоменбашен, предъявив маленькую кофейного цвета коробочку.
– Ликарства от голова. У тибе голова болит?
Я отрицательно замотал головой. Еще отравит этим пирамидоном.
- А это пурген! – предъявила мадам другую коробочку.
– Это для какать! Ты какаешь хорошо? – строго спросила она.
- Д-да! – вымолвил я и умоляюще посмотрел на бабушку.
Но та меня выдавать не стала и утвердительно закивала головой.
- Это платок на голова, если холодно! – продолжила ревизию мадам Гоменбашен.
Я удивился. Мой незначительный, но вполне уверенный опыт говорил о том, что в июле холодов, требующих вмешательства толстого шерстяного платка, не бывает.
- А это клиёнка, чтоб накрываться в дождь!
– предъявила подержанный кусок клеенки мадам.
– Как сичас за окно!
За окном действительно происходил летний ливень.
- В дождь лучше сидеть дома! – возразил я в надежде, что мадам вникнет и пытка прекратится. Куда там!
- Это ключи! – и мадам добыла из ридикюля толстую связку ключей.
Так продолжалось еще минут десять.
Я страдал, а мадам, казалось, блаженствовала.
Наконец она перевернула свой ридикюль вверх дном. Из него выпала конфета «Ласточка» в желтой обертке. Мадам накрыла конфету сморщенной лапкой. Потом протянула мне ридикюль.
- И где? – вопросила она.
- Что где? – не понял я.
- И где дули я тибе спрашиваю?
- Нету! – раскаялся я.
- Ни одна? – уточнила мадам.
- Ни одной! - подтвердил я.
- Тоды на! – и она отдала мне конфету.
И добавила:
- Дулей в ридикюле нету, зато есть одну конфету!
И мы с бабушкой захлопали...
Маевка Тетя Сима принесла новость.
- Если есть три раза в день несоленую гречку, то буквально сразу похудеешь!
Новость приняли прохладно.
Мадам Берсон сказала, что при ее размерах гречку надо есть не три, а все девять раз в день. Поскольку эту полумифическую крупу уже давно не видывали в продаже, мадам, видимо, стала ассоциировать ее с лекарством.
На этом разговор о похудении, вроде как, сам похудел и даже усох, хотя тетя Сима продолжала разоряться на тему, что она большой спец в диетоложестве (так и сказала!).
Дядя Петя, приползший со вчерашней демонстрации даже не на бровях, а на ресницах, вышел во двор и стал проситься у тети Ривы на маевку.
- Возьмем пива, воздухом подышим…
Но получил суровую отповедь и слинял домой.
Отлеживаться, раз уж пиво не обломилось. А разговор, естественно, перешел на мужчин.
То есть, на то, какие они гады.
Тетя Аня и мадам Берсон считали, что все мужики сволочи.
Тетя Маруся и тетя Сима готовы были сделать для некоторых исключение и признать их сволочами не окончательными.
Тетя Рива пошла еще дальше и заявила, что среди мужчин тоже имеются нормальные люди.
- Когда трезвые! – добавила она.
В этом с ней горячо согласилась Дуся Гениталенко.
Надо же, как устроен человек женского рода: только что дружно осуждали всяческое пьянство, а на предложение тети Маруси укупить портвейна за номером 55 откликнулись со всею готовностью.
Что и сделали.
Тетя Маруся сбегала за стаканом и пучком молодого лука.
Выпили тут же, у ворот, а потом, для минимальности зазора, повторили. На этом портвейн закончился, а все остальное только началось. Выступали строго по регламенту, то есть, перебивая друг друга.
- Когда я была замужем… - начала свою сагу мадам Берсон…
- Так им всем и надо! – намекая на тяжкую судьбу бывшего мужа мадам Берсон, подхватила тетя Аня.
- Им одного только надо! – продолжила тетя Сима, которая замужем не была никогда, поэтому о свойствах мужчин могла судить только теоретически, но очень строго.
- Если бы одного, то есть одну… - начала, было, жаловаться Дуся Гениталенко.
- Ты молчи, ты щасливая! – урезонила ее тетя Аня.
– Твой-то тебя даже не бьет!
- Значит, не любит! – заныла Дуся.
- Не поняла, - поразилась мадам Берсон, - значит, когда люблють, то бьют?
- Говорят… - подтвердила тетя Маруся.
- Значит, я своего Леву сильно любила! – сделала неожиданный вывод мадам Берсон.
- Что ж он от тебя сбежал? – съехидничала тетя Рива.
- Не любил… - огорчилась мадам Берсон.
– Ни разу не тронул!
– И тут же, совсем нелогично добавила, - Попробовал бы!
На этом тема любви вроде бы исчерпалась.
Тем более, что на горизонте появился Межбижер, которого не любили все.
- Межбижер! – вопросила мадам Берсон, закатывая рукава,
- Хочешь, я тебя полюблю?
Межбижер этого страстно не захотел и перебежал на другую сторону, спрятался за деревом и начал бдительно подглядывать.
- Такие они все, - грустно констатировала тетя Сима, - чуть, что и в кусты.
- Может, поймаем? – предложила окончательно окосевшая тетя Аня.
- И что мы с ним делать будем? – спросила тетя Маруся.
- Оторвем что-нибудь… Услышав, что у него хотят что-то оторвать, Межбижер дунул в проходной двор и исчез.
- Хлопцы жмутся по углам - Идут девки по делам… - вдруг лихо запела тетя Аня.
А весь споенный коллектив подхватил:
- Изловили Ваньку,
Оторвали встаньку...

© Александр Бирштейн