Душевно. Читаем дальше

Кошка и Женщина. Вечер вчерашнего дня.

Арсений Семёнов


Кошка и женщина. Вечер вчерашнего дня. Рыжая кошка и рыжая женщина. Обе смотрят в окно. Женщина чего-то ждёт и смотрит в окно. В окне видны лишь облака. Но женщина смотрит и ждёт. Кошка почти ничего не ждёт, но тоже смотрит.

Рука автоматически поглаживает кошачью спину. Кошка по привычке мурлычет. Обе делают вид, что им хорошо и больше ничего не нужно. Всё и так, как нужно. В красивой голове, обрамлённой рыжими волосами, плещутся весенние мысли:

«Он опять сегодня не пришёл. Наверно, он ждёт, что я отброшу гордость и приду сама. А может он считает, что у меня нет гордости? Конечно, он у меня далеко не первый. Да, и годы берут своё. Но я ещё совсем ничего! Если он думает, что на нём клином свет сошёлся, это его дело. Вечно пытается показать свою независимость. Приходит, когда хочет. Уходит, ничего не объясняя. Мне это надоело! Или не надоело? Почему же я так хочу услышать его бесшумные шаги на лестнице. Бесшумные для всех кроме меня. Ко мне они врываются набатом, сигналом тревоги. Опять, вместо того, чтобы послать ко всем чертям, буду ластиться к нему. Делать всё, чтобы он задержался хотя бы на минуту, сверх тех, которые он отмерил для нашей встречи.
Чем серьезней я к нему отношусь, тем более безразличным он становится по отношению ко мне. Может он только делает вид? Наверняка, только делает вид, чтобы привязать меня ещё крепче. Но крепче же уже невозможно! Между нами не нить, не канат. Я приросла к нему, как сиамский близнец. Я хочу жить с мыслью, что он чувствует тоже самое. Но он же никогда не признается мне в этом, даже если и он тоже…
С Любимицей сегодня тоже что-то не то. Какая-то напряжённая. За весь день не съела ни крошки. Вот сейчас я пытаюсь сделать ей приятно, а она только делает вид, а сама далеко отсюда. Интересно, она чувствует так же как я? Или по другому? Насколько схожи наши эмоции? Может она тоже сейчас переживает какую-нибудь душевную боль? Может она тоже боится, что Он не придёт сегодня.
Да нет, её пришёл. Вон, топчется за дверью с цветами. По запаху - вроде розы. Да не любит моя Любимица розы! Она любит кактусы, кофе и... меня. Ну, ладно, иди встречай».

Звонок в дверь. Кошка спрыгивает с колен женщины. Кошка вальяжно выгибает спину. Женщина торопливо бежит к зеркалу. Беглый осмотр, подправка мелких, но важных деталей. Звонок настойчив. Женщина хотела бы держать паузу, но не может.

Кошка посмотрела ей вслед. И ещё раз подумала: «А мой опять не пришёл сегодня. Кот ты мой... мартовский».

Уроды идут направо

Фёдор Мрачный


– Сто пятнадцать, дама в четвёртом ряду, справа. Сто двадцать, господин в первом ряду, прямо. Сто двадцать пять, дама в четвёртом ряду, справа. Раз… два… три! Продано, дамы и господа.

Аукцион, на котором распродавались мужчины, шел полным ходом. Несколько первых лотов, представлявших собой красивых и молодых мужчин, ушли за большие деньги. Организаторы торгов радостно потирали руки, мысленно подсчитывая доход.

– Господин N., тридцать четыре года, сто семьдесят шесть, шестьдесят три, пятнадцать, разведен, безработный, считает себя писателем, – выкрикнул очередной лот аукционист. – Начальная цена двадцать пять… Пожалуйста, выведите господина N., – обратился аукционист к своим помощникам. – Кто больше, дамы и господа?

На сцену вывели тощего, болезненного вида мужчину в стареньком свитере и потёртых джинсах. Его отстранённый взгляд не выказывал ничего иного, как полное безразличие к происходящему.

Аукционист посмотрел в зал и не нашел ни одной поднятой руки. Подождав еще минуту, он выкрикнул:
– Дамы и господа, цена опускается до двадцати. Кто желает приобрести, быть может, гениального писателя?

Собравшаяся в зале публика не реагировала на призывы аукциониста, не признавая в предлагаемом товаре гениального писателя. Большинство лишь презрительно усмехалось, глядя на представленный для продажи жалкий объект.

– Пятнадцать, дамы и господа. Вложите свои деньги в молодой талант и вы стократно окупите свои расходы на его содержание, – не унимался аукционист.

Однако покупатели, многие из которых уже прикупили здоровых и красивых молодцев, не желали тратиться на дохлого писаку.

– Десять, дамы и господа. Еще не старый мужчина, писатель, поэт, скрытый талант, – уже остывшим голосом призывал аукционист. – Пять, дамы и господа, почти даром. Никто не желает?

Он с надеждой посмотрел в зал, но ни одной руки так и не поднялось. Сам объект столь неудачных торгов спокойно стоял на сцене, сложив руки за спину и устремив взгляд на потолок. N., очевидно, сочинял очередной рассказ или, быть может, стихотворение, и ни на йоту не интересовался своей дальнейшей судьбой.

– Один, дамы и господа, всего один за нестарый талант и нераскрывшегося мужчину.

Но и за эту смешную цену не нашлось желающих приобрести безработного писателя.

– Бесплатно, дамы и господа, – обреченно выдавил аукционист, желая во что бы то ни стало избавиться от неходового товара. – Возьмите бесплатно, кто хочет.

И вновь ни одной поднятой руки. Никто не хотел повесить себе на шею лишнего едока и приобрести очевидную головную боль от общения с ним.

– Я возьму, – раздался сухой женский голос с последнего ряда.

Все головы повернулись в сторону голоса, и только N. не обратил на это внимание.

Публика начала недоуменно перешептываться…

– Подойдите, пожалуйста, сюда, – обратился аукционист к женщине, изъявившей желание забрать N., – возьмите ваш товар, теперь он принадлежит вам.

Когда аукционист рассмотрел женщину, которая медленно и торжественно приближалась к сцене, его всего передернуло. Бледные и растерянные покупатели вжимались в кресла, когда мимо них размеренно и величаво вышагивала эта женщина. Дамы падали в обморок… Ужас охватил всех присутствующих…

Высокая и худая женщина в белом плаще с капюшоном уверенно приблизилась к сцене. Маска, скрывавшая ее лицо, походила на облик окоченелого мертвеца с предсмертной судорожной улыбкой. Призрачная фигура вышла на сцену и нежно взяла писателя за руку. Тот рассеянно взглянул на неё, печально улыбнулся и, не сопротивляясь, поплелся за ней вслед.

На мгновенье женщина повернулась лицом к залу, откинула капюшон и продемонстрировала всем свою безобразную маску с застывшей, бросающей в дрожь, улыбкой. В зале раздались пронзительные крики… Покупатели, все как один, обезумев от страха, ринулись прочь… Джентльмены толкали друг друга и давили ногами упавших на пол дам…

И лишь двое сохраняли полное спокойствие: писатель, с умиротворенной улыбкой покидавший заскорузлый мир, и его спутница, уводившая за собой очередного, чуждого этому миру, человека...

Верность

Андрей Днепровский-Безбашенный

(о верности и бескорыстной любви)
Серёжа любил Марину, (неизвестно кому лучше, тому - кого любят, или наоборот). А Марина больше летала в облаках. У неё был один шанс из не многих, как говорил Козьма Прутков, попасть из пешки в дамки.
Серёжа был парень не приметный и можно сказать бесперспективный, (с точки зрения Марины). Он работал в депо слесарем, бизнесом не занимался, жил с мамой, которая впрочем, в Маринке души не чаяла. На Серёжины предложения выйти замуж Маринка всячески отшучивалась и говорила, что торопиться в этом деле никак нельзя, а Серёжа молча ждал и продолжал за ней ухаживать, надеясь, что всё образумится. Он почему-то считал Маринку своей, и даже мысли не допускал, что всё может обернуться как-нибудь, по-другому.
Вот такая жизнь была в маленьком провинциальном городе, где девушке и выйти-то было некуда, кроме как замуж.
Хотя Маринке и нравился Серёжа, ей никак не хотелось упускать того единственного шанса, удачно выскочить замуж, да ещё за богатого и куда-нибудь с ним уехать, подальше из этого провинциального и порядком поднадоевшего городка. И подруги в один голос твердили, что она вся такая раз такая, вся такая красивая и самая, самая, и прямо – принцесса и королева, и непризнанная можно сказать - фотомодель. И что он ей сдался этот Серёжа? Таких, дескать, везде хватает...

И вот как-то приехал в городок из Москвы бывший Маринин одноклассник, который когда-то имел на неё виды, говорил что «поднялся» в столице, был весь в новом «клифте», в ресторан её пригласил, на машине покатал, (что нужно ещё русской бабе?), и предложил ей руку и сердце. В общем, всё было серьёзно без всякого апикашенства.
- Чего ты, мол, будешь пропадать в этой глухомани? - спрашивал новый жених Маринку.
Маринка для порядка немного покуражась и согласилась. А сама, в глубине души просто пела и плясала от счастья.
- Ну, теперь все умрут от зависти! - думала она теша себя тем, что именно эта мысль доставляет ей особенное удовольствие. Но вот только мысли о Серёже в её душе тоже остались, да не просто остались, а засели какой-то глубокой занозой. Они грызли её изнутри и выгрызали, давили, доставали и мучили, не давая покоя. Но, хотя в любви и нет никаких законов, но со стороны Маринки всё это было похоже - на прямое предательство, но Маринка старалась гнать от себя эти не нужные мысли подальше.
- Ничего, всё, образумится, перемелется, со временем в муку превратится - утешала она сама себя, хотя на душе у неё от этого легче не становилось.
А Серёжа, наивный малый, никогда не сталкивавшийся с женским коварством, отличающимся особой дерзостью и жестокостью, потихоньку запил всегда смотря в одну точку. Он не хотел никого убивать, не с кем разбираться, он просто тихо, тихо запил, и мама его даже не пыталась успокоить.

Приготовления к свадьбе шли по полной программе, в местном ресторане всё было на широкую ногу, так, что бы на зависть всему городишке.
И вот – свадьба. Море гостей и цветов, венчание, катание на лошадях, в общем, всё как у людей. «Горько» кричали, деньги кидали, подарки дарили, а Маринкина мама просто плакала от счастья.
Свадьба проходила в помещении ресторана, довольно таки старом здании с высоким потолком, на котором висела старинная массивная люстра с канделябрами. Люстра эта была закреплена ещё до революции и больше никакому техническому освидетельствованию не подвергалась.
В самый разгар свадьбы, один из гостей случайно попал в эту огромную люстру пробкой от шампанского, этого маленького толчка люстре не хватало уже много лет. Люстра медленно, как в кино, оторвалась и рухнула прямо на голову невесте, так Маринка оказалась в реанимации с «тяжелыми».

Жених несколько раз приезжал в больницу к невесте, с врачами говорил, денег сулился дать, но те только разводили руками. Дескать, за деньги здоровье не купишь, травма уж больно серьёзная. Через месяц жених развёлся и вовсе уехал…
А Серёжа тем временем бросил пить и стал приходить к своей Маринке. Когда фрукты какие принесёт и скажет.
- Закрой глазки, а лапки вперёд вытяни, да не подглядывай, это тебе лисичка просила передать - и положит ей на ладошку то мандаринчик, то апельсинчик, то, ещё какое-нибудь лакомство, а когда и стихи свои прочитает, хоть правда «белые», но сам сочинял, когда лекарства редкие принесёт…
Так через пол года Маринка хорошо поправилась, и вопреки всем прогнозам врачей её выписали из больницы.

Спускаясь по ступенькам с больничного крыльца, она на секунду остановилась, как будто на что-то наткнувшись, наверное, это были какие-то особенные жизненные «понятия», а потом оторвалась от больничного крыльца и мысленно полетела… В этот момент она сильно поняла, что такое любовь и верность…
Внизу её ждал Серёжа…

(Почему всё получилось именно так, а не иначе, остаётся только догадываться, судьба ли это или случайность, или же просто плохое состояние здания ресторана).

И Боги им завидывали

Андрей Днепровский-Безбашенный

(как живёте, ромалы…?)

Андрис Балтрушайтис был от роду литовцем. Родился он литовцем, им вырос, и жил. Работал водителем на своей огромной, красивой и белоснежной фуре марки «Рено», занимаясь дальнобойными международными перевозками. На этот раз ему выпала командировка в Россию, и загрузив в Москве свою фуру грузом модных женских сапожек, он лёг на обратный курс, в Литву, в свой любимый город Элекртоняй.
Притапливал он на своей, новой и красивой, прямо вдоль по Минскому шоссе, намереваясь на запад пройти непременно через Смоленск. Были там у него свои, кое-какие ещё не решенные дела. По автостраде на встречу и попутно ему то же притапливали мужики на разных машинах, занятые в основном одним и тем же, они дружно давили на педаль газа, в надежде, поскорее приехать туда, куда они торопились.
Радио в машине на этом участке не брало, кассеты он уже по сто раз переслушал... Дабы отвлечься и скоротать время, по дороге Андрис стал, предаваться разным размышлениям… Он представил себе такую картину: по трассе идут одни машины невидимки, а грузы и люди как бы летят в воздухе, над дорогой, и всё это тихо так тихо происходит, без грохота, шума и пыли. Он даже ухмыльнулся представленному, ему это показалось забавным, потом он думал ещё о чём-то…
Управившись с делами в Смоленске, Андрис решил самую малость срезать маршрут на Литву, и повернул на Велиж, путь там был чуть короче, хоть и дорога не ахти. (Но это для тех, кто знает эти места).
Он был уже в годах, на пятый десяток перевалило, уж что поделаешь. Вот такие они гады-годы. А так у него всё было хорошо, и Андрис по дороге просто упивался жизнью. Уж больно красиво смотрелась его огромная белая фура с синей табличкой за ветровым стеклом, с надписью «Andres» - можно сказать, всем на зависть. Дома его ждала жена Анне с двумя дочерями, которым он вёз из России подарки. Дочкам мягкие игрушки, героя сериала Альфа и мышку Микки-Мауса, а супруге несколько пар дамских сапожек. Так получилось, что подарили ему несколько пар при погрузке, наверное, что бы он груз лучше довёз.
Фура Андриса буровила воздух на хорошей скорости выше дороги, а ещё выше, там, высоко, высоко в небе висела ранняя утренняя луна, на которую уже довольно таки долго смотрели уставшие глаза водителя.
- Если же очень долго смотреть на луну, то вполне можно стать идиотом - почему-то пришло ему в голову.
На дворе была весна, а по весне небо почему-то всегда кажется шире…
Впереди был город Велиж, обычный такой провинциальный, и ничем собственно не отличавшийся от других забытых Богом и всеми провинциальных городков России, от которого веяло, чем-то таким консервативным, захолустным, глубоким и древнем.
Перед Велижем он остановился, протёр стёкла от грязи, и, сделав беглый техосмотр машине, дал сам себе команду – От винта! Махнув по воздуху рукой, он запустил четырехсот сильный дизель, и мотор плавно заурчав, стал набирать обороты.
Дальше пойдут городки Невель, Пустошка, Опочка, а там и граница, и домой… думал про себя довольный жизнью Андрис.
Но в Велиже его притормозил сержант милиции, и даже не посмотрев документы, стал его, ну просто уговаривать подбросить попутно двоих девчонок. Андрису в общем-то было всё равно, и он кивком головы согласился. Двумя девчонками оказались молодые цыганки по имени Сайга и Рада.
Нас сюда завезли на какой-то машине и бросили, на перебой пытались оправдаться обе. Ещё они говорили, что совсем бедные и несчастные, что они из Опочки, и отца у них нет, а мать старая и злая.
Рада и Сайга, хоть и говорили, что они сёстры, но всё же сильно между собой различались. Рада, в отличие от Сайги совершенно не походила на цыганку. В ней было больше литовского, как показалось Андрису.
- Наверное, у них что-то случилось из ряда вон… - жалея девчонок, думал водитель, разменивая километр за километром. Впрочем, Сайга, которой на вид было лет, от силы четырнадцать сразу же легла спать на нижней полке в спальном отсеке, а Рада сидела рядом. Она хоть и дремала, очутившись в тепле, но ещё продолжала с Андрисом разговаривать. У неё были белоснежные зубы, прямо как у фотомодели, и на вид лет семнадцать. Крашенные в светлый цвет волосы, весьма интересный и не принуждённый взгляд, голубые глаза, и ещё, мягкие, пушистые и весенние ресницы, которые начинали уже потихоньку слипаться, так как она целую ночь, наверное, тоже не спала. И вот сон взял таки своё, девушка задремала, пригревшись в удобном кресле.
Андрис сидел, вёл свою послушную машину, и пытался анализировать всё то, что ему, мягко говоря «намололи». И в кабине создавалась какая-то такая атмосфера, явно перенасыщенная ложью.
- Мать у неё, поди, с ума уже сходит, не дай Бог бы мои дочки так попали? - размышлял про себя Андрис, подкидывая своей фуре газу по более, по более…

Потом он вдруг куда-то отвлёкся и начал ловить себя на мысли, что пытается судорожно понравиться этой новой пассажирке сидящей с ним рядом. Еак-то не заметно для себя в нём потихоньку стало проявляться такое желание. То ли ему молодость вспомнилась, то ли бес в ребро ударил…
- Ведь какова девка - огонь! Захомутает себе какого-нибудь иностранца? - продолжал размышлять про себя Андрис.
И что это со мной за фривольности такие происходят? Он где-то слышал, что цыгане обладают гипнозом. Но ведь она же спит, мучили его догадки… В его голове побежали круги, и Андрис понял, что он начал смертельно влюбляться, как-то так быстро и бесповоротно…
- О господи! Да что это со мной? Да что это я прямо, как мальчишка? Ведь дома супруга с дочками… - справедливо давило его сознание.

Рада спала и всем своим видом прямо таки проливала бальзам на его душу. Он остановил фуру, вышел, умыл лицо свежим весенним снегом и закурил. А когда вернулся, его спутница уже проснулась и молча смотрела на него своими глазками искорками. Совсем без всякого гипноза… как ему показалась.
Перед ним была - молодая девушка. Но какая-то такая, с чутким, интуитивным, и постигающим его душу существом… Черт возьми, она была уже настоящая женщина. Она как бы звала его к себе, манила, как бы давала понять, что если он не заберёт её с собой, то больше её никогда не увидит, и будет об этом жалеть всю свою оставшуюся жизнь…
Сердце Андриса тревожно застучало, и ему вдруг так сильно захотелось её поцеловать, запутаться в её длинных волосах и ощутить тепло её губ… он не смог удержаться… Рада ответила тем же. Она на редкость хорошо умело целоваться, при этом, она гладила свободной рукой его голову, с длинными ногтями на пальцах, и даже слегка постанывала…
Сайга спала, фура стояла, сметая со стекла дворниками капли изморози, выступающие на ветровом стекле, и эти работающие дворники, как бы напоминали Андрису, что пора бы уже и честь знать, и ехать дальше, и что его дома жена ждёт.
- Да что же я такое творю, старый кит? - попытался упрекнуть он себя, опять коснувшись губ Рады.
А она всё продолжала и продолжала гладить его по голове, отвечая взаимностью.
Потом взяла его руку и спросила - А хочешь, я тебе погадаю?
- Хочу - ответил ей Андрис.
- В твоей жизни у тебя всё будет хорошо. Если же ты меня не обманешь… Ты не думай, что только цыгане обманывают, цыган ведь тоже обманывают… - её слова, слетели как с куста.
- Вот видишь, Андрис, какая у тебя линия жизни, длинная ровная и красивая. Потом Андрис взял в свою руку ладошку Рады. Она была вся такая хрупкая и натруженная, с длинными пальцами, с истёртым колечком. Он даже уже начал догадываться, кто они и почему здесь оказались, и как эта самая ладошка с этими нежными и хрупкими пальчиками и её тонкими губами умеют делать разные услуги проезжим водителям, но вдруг почему-то погнал от себя эти не хорошие мысли. Хотя чувствовал, что его многолетний водительский опыт его не обманывает.
Потом Рада опять сладко заснула, заручившись поддержкой Андриса, что он её не бросит. Потом были Невель, Пустошка, и вот, наконец то мести, где и жили Рада с Сайгой. Андрись остановил фуру и долго, долго будил своих пассажирок.
- Как же мне с тобой было хорошо, или у тебя. Я буду это долго помнить, может быть… всю жизнь. Забери меня отсюда, а? Андрис? – вдруг широко открыла Рада глаза. - Я тебе буду верной и хорошей женой. А твоя Анне тебя обманывает и изменяет тебе, с твои другом Йолой. Пока ты здесь, деньги в рейсе ей заколачиваешь - тихо прошептали её губы.
Анадриса от таких слов, как серпом, как бритвой по глазам…
- Откуда она знает имя моей жены? И друга тоже знает? Ведь откуда-то знает? – сильно удивился Андрис.
- Заберёшь меня, Андрис? Мне здесь так плохо… - тяжело вздохнув, сказала ему на прощанье девушка.
- Заберу - за чем-то соврал сам себе Андрис - ему казалось, что его так ждали дома…
- Только не обманывай, пожалуйста, ладно? Я буду тебя ждать и верить.
- Ладушки - улыбнувшись, ответил он.
Когда дверь кабины мягко захлопнулась, и девушки уже пошли в сторону от дороги, Андрис дал сильный воздушный сигнал, прорезав им воздух, как на пароходе. Есть такой сигнал на больших машинах. Цыганки остановились и оглянулись. Машина стояла и не уезжала.
- Тебя, наверное, Рада - слегка подтолкнула сестру в сторону машины Сайга.
Андрис открыв дверь, протянул Раде руку. Её ладошка была ещё тёплой, она ещё хранила его тепло, не успев замёрзнуть на холодном ветру. Она ещё хранила тепло его машины, его души, и вообще всего того, что успело произойти между ними. Андрис спросил, какой у неё размер ноги. Потом достал одну из коробок с сапожками. Открыл её, и примерил. Красивенькие модные ботфорты Раде пришлись в самый раз, они ещё больше подчеркнули её стройные ноги. Она о таких, даже и не мечтала…
- Это, что бы лапки твои не мёрзли. И не езди больше никуда на чужих машинах. Ладно?
- Твоя машина тоже могла стать для меня чужой - вдруг улыбнулась она.
- Ты хороший человек, Андрис… - потом, не много помолчав, добавила.
- Я хочу быть твоей женой. Я такого, больше никому ни когда не скажу - и на прощанье, поцеловав Андриса, собралась она, уже было уходить. Но Андрис её остановил, и, не торопливо достав бумажник, вложил ей в руку сто долларовую банкноту, с оторванным уголком. Рада его ещё раз поцеловала… и заплакала, как ребёнок. Она вышла из машины и дверь мягко закрылась.
Рада уходила с Сайгой в новеньких сапожках, и Андрис долго провожал их взглядом, пока они не скрылись за углом дальнего дома. Тронув машину, он метров через двести прямо у дороги увидел железнодорожный вагон-ресторан с надписью «Кафе». Почувствовав, что проголодался, он решил там пообедать.

Обедал он довольно таки долго, всё это время, оставаясь под впечатлением всего того, что с ним произошло. А когда подкрепился, вышел, и опять закурил. Не спеша походил вокруг машины, пинал по привычке баллоны, проверяя, ни спустил ли какой-нибудь.
Потом постоял, и, обернувшись к рядом стоящему местному подвыпившему мужику, спросил.
- Кто такая Рада с Сайгой…?
- Проститутки дорожные, вот кто. Только Рада эта - красивая зараза! - коротко ответил тот.
Зачем его спросил Анедрис, он и сам толком не знал. Он ведь и без него прекрасно догадывался, кто они. От этого ему стало ещё больнее, в сердце у него как-то не хорошо не приятно так защемило...
- И на фига мне всё это? - подумал он, прогоняя от себя не хорошие мысли.
- Впрочем, говорят, из некоторых, из них, потом, получаются хорошие жены - докуривая сигарету, добавил стоящий рядом местный мужик…
Тут к Андрису подошел маленький цыганёнок.
- Дядь, а дядь, дай мне на хлебушко? А? - жалобно просил он.
Андрис не спеша, достал и протянул ему мелочь.
- Спасибо тебе, дядь! А закурить у тебя не найдётся? - продолжал цыганёнок конючить.
- Рановато, наверное, ещё тебе. У тебя всё ещё впереди. Накуришься ещё, и напьёшься - ответил ему Андрис.
- А ты откуда такой ухарь?
- Я из Эстонии - тут же соврал ему попрошайка, который ну совсем никак был не похож на эстонца.
- Слушай, а ты не знаешь здесь Раду с Сайгой?
- Это мои сестрёнки - быстро ответил ему бойкий мальчуган, не скрывая своё недоумение.
- Дядь, а ты откуда их знаешь-то?
- Я тот, кто их обратно привёз, из Велижа - сказал ему Андрис, собираясь идти в машину.
- Дядь, на, возьми - притянул цыганёнок руку, в которой Анлрис сразу же узнал те самые сто долларов, с оторванным уголком...
- Не возьму. Ты её лучше обратно Раде отдай - улыбаясь, ответил ему добрый Андрис.
- Да не могу я их ей отдать! - семенил рядом с ним мальчуган.
- А это почему же?
- Потому что она мне их сама только что отдала на учебники в школу! Она сказала, что ей дал деньги хороший такой дядька, который их привёз. Это было уже похоже на правду. А я их, сестрёнок своих очень люблю и всегда за них заступаюсь, а если их обижают разные плохие дяди шофера, и деньги потом не отдают, я им всегда колёса прокалываю - ответил цыганёнок.
Лицо Андриса после этих слов почему-то сразу расплылось в счастливой улыбке.
- Возьми дядя, ты хороший, моя цыганская честь тебе их отдать! Возьми, пожалуйста, и у тебя всегда будет лёгкой дорога. Всегда, всегда. Ты с нами не шути! Возьми, я себе за учебники ещё заработаю - продолжал умолять его циганёнок.
- Давай я тебе дам ещё одну такую, а эту ты скажешь, что отдал мне?
- Нет, уже начал переходить на крик цыганёнок. Цыгане друг друга не обманывают. Нам так нельзя! Не будет мне счастья от этих денег!
Андрис взял цыганёнка за руку и отвёл в вагон-кафе, заказав всего от вольного, и сказал, что эти деньги он у него заберёт на обратном пути.
- Так ты зачем мне их обратно-то хочешь отдать - никак не понимал Андрис.
- Ты хороший, ты ей и так сапожки подарил, а за её работу ей столько ещё никогда не давали…
- Дядь, а пиво мне заказать можно, раз ты такой добрый? А?
- Хоть я и добрый, но пиво тебе ещё рано - твёрдо ответил Андрис, потрепав мальчугана по голове.
- Дядь, спасибо тебе. Дядь, ты Раде если же чего и наобещал, то зря. Она у меня красивая. Её все хотят…, и поэтому обещают, а она у меня хоть и красивая - но дура, она будет верить и ждать. Верить и ждать. А потом ночами плакать! Думает, что я не знаю, что она плачет. Она вовсе не такая, как все мы цыгане. У неё отец, дядь, по секрету тебе скажу, и мать - не цыгане. Она у нас приёмная… У нас тут, все её - недолюбливают. Обижают. Потому, что она откуда-то знает очень много. А я вечно за неё заступаюсь. Ведь она моя сестрёнка.
- Раде привет передавай! – снова потрепал Андрис мальчугана по волосам.
- Ты правду сотню заберёшь на обратном пути? - наяривая пельмени, спрашивал его цыганёнок. - Я тогда её тратить не буду. А за сапожки сестрице спасибо. Хоть ноги мёрзнуть не будут.

Андрис рванул свою фуру с места с пробуксовкой колёс, так, что аж полуприцеп занесло.

В Электоронае его ждала Анне с дочками. Дочкам он отдал подарки и стал примерять сапожки.
- А мне, что? - недоумевающее спросила его супруга.
- А тебе - пулю в лоб! - зло ответил ей Андрис на чистом литовском.
- Пусть тебе Йола подарки дарит, так же как и имеет! - спокойно ответил ей Андрис.
От такого быстрого и неожиданного разоблачения Анне даже выронила тарелку из рук. Она была полностью уверенна, на все сто, что Андрис ни о чем не догадывается. Ведь всё было так законспирировано. А он оказывается, всё знал. И откуда? Ужас и смятение пронзили душу Анне, а сказанное так её шокировало, что ей ничего не оставалось делать, как сознаться и сдаться под таким неоспоримых фактов. С её стороны это была полная капитуляция, со слезами, раскаяньями и словами – Прости меня, какая же я была дура…
Для Андриса это был не меньший стресс, ведь, по правде сказать, он до последнего не верил в то, что сказала ему Рада. Ведь мало ли что говорят цыгане. Он просто взял жену на «пушку», а пушка оказывается, выстрелила…
В этот вечер ему позвонил и друг Йола, по разраженному голосу Андриса, он понял, что он всё знает. Друг молча повесил трубку.

В этот вечер Андрис упился, как никогда…
Проспавшись, после обеда он завёл свою фуру и поехал обратно в Россию.

Где-то на границе, он увидел цыган. Заглушив машину, Андрис вышел и спросил.
- Как живёте, ромалы!? Те явно его не поняли, загудели и загалдели.
- А я за Радой, в Опочку - улыбаясь, сказал Андрис, от чего те сразу утихли.
- Уж не врёшь ли ты, дорогой? - подбежала к нему молодая цыганка.
На что Андрис только дал газу и ещё долго сигналил, набирая скорость...

В Опочке возле кафе он увидел стайку девиц и, притормозив, попросил их позвать Раду.
- Сейчас позовём! Долго тебе теперь ждать придётся, она больше с нами-то не работает! – звонко и заразительно засмеялась красавицы.
- Это та, что принца ждёт? Из Литвы? Что ли? На большей белой фуре?! – хохотали они дружно. А потом, посмотрев на большую белую фуру Андриса, неожиданно притихли. По-видимому, до них что-то потихонечку стало доходить.
И вправду, минут через двадцать показалась Рада, она была вся какая-то заплаканная. Она повисла на шее у Андриса, и, крепко к нему прижалась…
- Дурёха ты моя - ответил ей Андрис, гладя её по волосам.
- А я тебя так ждала… - продолжала она плакать.
Её младший брат сдержал своё слово и отдал ему ту самую сотню долларов.

Андрис летел вместе с Радой, они оба были такие счастливые. Он бы никогда не подумал, что на сорок втором году - его жизнь сделает такой крутой поворот, и всё у него так изменится.
Мимо фуры пролетали русские деревушки, леса и поля, а потом, Эстонские и Литовские. Все люди, которые провожали взглядом большую и красивую машину не догадывались и вовсе не подозревали, что в ней сидят Андрис и Рада, и радуются жизни, как дети…

Право так, чудно всё было потом. Дочки Андриса почему-то всё реже и реже оставались с матерью, и Анне понимала, что она их теряет, но сделать ничего не могла, и Йоле она оказалась не нужной. А дочки были, как привороженные, они всё чаще и чаще стали оставаться с ними, хоть были моложе Рады на пару лет. А она с ними… как мать. Напутствовала со знанием дела, кормила, и ухаживала как за малыми, старалась блюсти, учила, гадала на женихов и делала всякое такое многое и интересное.

- Рада, ну погадай нам ещё, пожалуйста, что там будет дальше, у тебя же ведь всё сбывается - канючили они ходя за ней хвостиком.
- Меньше будете знать, лучше будите спать! Я вам и так уже всё рассказала - отвечала им Рада, когда они её совсем доставали.
Всё рейсы у неё мужа Андриса были лёгкие и хорошие, и он всегда торопился домой, к своей Раде, зная, что она его ждёт и вся, вся по нему соскучилась… От кончика носа и до кончика хвостика… Потом она нарожала Андрису детишек, и семья у них была хорошая и крепкая. Их сёстры, старшие дочки Андриса, всегда были рядом.

Андрис с Радой жил в любви и согласии. Хорошо жили, счастливо, душа в душу. Так, что даже Боги им завидовали…

(Возможно, вы скажете - такого не бывает? Может быть, судить не мне. Может быть Андрис был последним, с кем такое произошло. А может быть - и нет, не знаю…
Но Боги им точно завидовали...)

В Новый Год случаются чудеса

Я актер, работаю в театре, кроме театра я решил подработать в Новый Год, но в моем театре разобрали все костюмы Деда Мороза, пришлось взять костюм Санта-Клауса. Я разместил в Интернете oбъявление о заказе Санты на Новый Год. Думаю, что много людей захотят пригласить на праздник своему ребенку Санта-Клауса.
Долго мне ждать не пришлось, 30-го числа мне позвонила приятная женщина, как потом выяснилось, мать-одиночка, но сейчас не об этом. Мы встретились с ней в кафешке в центре города, чтобы обсудить организацию праздника для её маленького сынишки. Она купила ему подарок, отдала его мне и сказала, чтоб я положил его в мешок и подарил потом малышу. Мило общаясь, допили заказанный кофе, попрощались, и я на автобусе поехал домой.
Ну, вот уже Новогодняя ночь, точнее предновогодний вечер, 10 часов. Я побрился, побрызгался своим единственным дорогим одеколоном, подаренным мне на прошлый Новый Год моей бывшей пассией, надел эти издевательские шмотки Санты, положил в красный мешок подарок и вызвал такси. Перед выходом решил позвонить заказчице, что бы всё уточнить ещё раз, пока жду машину. Она предложила встретить Новый Год с ней и с её ребенком, провести с ними хотя бы два часа праздника. Я холост, думаю «А почему бы и нет?», тем более она обещала накинуть неплохую сумму за каждый час пребывания у неё. Положив трубку, я ненадолго почувствовал себя проституткой, но отогнал эту мысль тем, что ничего плохого в том, чтоб украсить чей-то праздник, присутствием Санта-Клауса нет.
Приехало такси, сажусь в машину, еду организовывать праздник. Еду, любуюсь Новогодним оформлением городских витрин. Вдруг большими хлопьями с неба посыпался Новогодний снег, дорога сразу стала скользкой, водитель больше 40 километров в час не разгонялся. Я начал волноваться, что могу опоздать и так тупо просрать хорошее бабло.
Я уже весь на нервах сижу на заднем сидении, смотрю в окно, и пытаюсь поторопить водителя. Уже ночь, 23 часа 45 минут. Темно. Подъезжаем к дому, по денежкам за дорогу вышло примерно 500 рублей. Дом – многоэтажка, во многих окнах сверкают Новогодние гирлянды. Мне в голову закралась мысля «А почему бы не сэкономить? Не слинять ли, не заплатив? Дом большой – в подъезд забежал и ищи-свищи!».
А фигли, я в костюме Санты, Новый Год, чудеса же случаются? Аккуратно обнял мешок с подарком и ломанулся из машины! Сначала долбанулся дурной башкой в красном колпаке о стойку. Потом споткнулся о бордюр и навернулся на скамейку во дворе. Пока вставал, разодрал красные штаны о гвоздь, торчащий из скамейки, думаю «Вот же сэкономил, теперь на работе придется платить за испорченный костюм», понял, что платить еще и таксисту уже нет вообще никакого желания. Пока бежал к подъезду, два раза поскользнулся и упал на свою пятую точку. Пол минуты пытался вспомнить номер квартиры, чтобы набрать его на домофоне и войти в подъезд. Всё это время таксист смотрел на меня из машины ошалелыми глазами и не предпринимал никаких активных действий. «Он в шоке! Не часто же можно такое увидеть», подумал я, оказалось всё проще – потом, уже в подъезде, я вспомнил, что заплатил ему, когда садился в машину.
В общем, пришёл в квартиру в таком виде, наполовину мокрый, в порванных штанах и немного грязный, чем отбил у ребенка желание видеть Санта-Клауса на всю оставшуюся жизнь. Он больше не верит в Санта-Клауса, и переключился на нашего Деда Мороза. А его мама, похихикав с моего вида, нашла в шкафу одежду бывшего мужа и дала её мне, чтоб я переоделся.
Встретили Новый Год уже без Санты. Я не стал брать у неё деньги, за то, что провел Новый Год у неё дома, тем более с Сантой получилась такая история. Вот так началось мое Новогоднее чудо, которое не заканчивается до сих пор. Сейчас мы живём вместе с ней и её ребенком, собираемся пожениться, ребенок называет меня папой. Вот так в
Новогоднюю ночь я обрел семью.
Люди, верьте в чудеса, они случаются, хотя бы для того, что бы сделать человека хоть чуточку лучше. Я больше никогда не думал сэкономить подобным образом.

Бабочка

Николай Борисов


Отпустили морозы, отшумели вьюги. Теплее стало пригревать солнце. Земля обнажилась, смыв с себя зимнею, совсем недавно белую, а теперь грязную и рваную по весне, одежду. Островки обсохшей земли манили к себе, своей чистотой и свежестью.

Ошалелые от тепла и солнечного света пташки свистели, щебетали, чирикали, стараясь перещеголять друг друга в разнозвучии трелей. Все в них трепетало в унисон весне. Они не могли усидеть на одном месте, прыгая и порхая, задыхаясь в мелодиях, заливались, делясь со всем миром своею радостью тому, что пережили суровую зиму.

А солнце пригревало. И вдруг над кустом, только недавно освободившимся от снега, мелькнуло что-то ярко желтое.

Сочным пятнышком скользнуло над серой землей и пропало, но вот подхваченное ветерком, чуть вздрагивая крылышками, пятнышко появилось вновь и стало видно, что это бабочка.
Теплое весеннее солнце разбудило, позвав ее, приглашая посмотреть на пробуждение земли, а земля оказалась холодна и неприветлива, да и солнце было не настолько теплым, чтобы уберечь от озорного прохладного ветра, бродившего здесь же.

Бабочка порхала от куста к кусту, то, поднимаясь ввысь чуть ли не к самым верхушкам деревьев, то опускалась низко, к самой земле. Она кружила меж ветвями то ли ища место, где можно погреться, то ли выискивая своих сестёр. Но поиски были напрасны. Она была одна. Устав и озябнув, бабочка села на веточку, сложив над собой крылышки, подставив себя теплым лучам солнца.

А рядом сидела пичужка и старательно выводила песенку ничего вокруг не замечая. Когда бабочка опустилась, чуть ли не у самого её носа, птичка удивилась. Она перестала петь и с любопытством посмотрела на необычную гостью. Она смотрела сначала на бабочку одним глазом и словно не доверяя ему, повернула головку и внимательно посмотрела другим, по-видимому, раздумывая: клюнуть или воздержаться. И когда совсем уже решила все-таки клюнуть, бабочка распахнула крылышки, они были так ярки и необычны, что пичужка, испугавшись, улетела.

Но ветер, он будто ждал этого, налетел на бабочку, подхватил и понес, холодя своим дыханием и наслаждаясь её беспомощностью. Он поднял её высоко, высоко, чуть ли не к самому голубому небу и, натешившись, наигравшись досыта, бросил. Она озябшая и уставшая медленно опускалась на землю и когда до земли оставалось совсем немного, когда она уже видела, как внизу мутный поток журчит и кружит, ожидая в свои объятия, что-то теплое подхватило её и стало темно.

- Мама! Мама! Смотри, кого я поймала! – Кричала девочка, протягивая, крепко сжатый, кулачёк.
- Ну что ты можешь поймать,- доченька.- Листик что ли? – Спросила мама недоверчиво.
-Смотри! Смотри, мамочка! – девочка разжала пальчики.
На ладони лежало яркое лимонное пятнышко. Мама вскинула брови:
- Бабочка – лимонница, удивительно, ведь так ещё холодно. - И осторожно взяла бабочку. – Она, по-видимому, мертва, доченька.
- Нет! Нет! Мамочка, нет, она просто от холода заснула. Так всегда бывает, ты же мне рассказывала. Подыши на нее, и она оживет.

Но напрасны были их старания, бабочка не ожила.

И тогда, посовещавшись, они забрали её домой. А дома и вправду лимонница отошла, зашевелила лапками, расправила крылышки, пошевелила ими, проверяя целы ли, и взлетела.
Полетав немного по комнате села на штору и сидела там до самого вечера. Может быть, она смотрела в окно и понимала, что проснулась слишком рано, а может просто спала, отдыхая.
Девочка приходила, смотрела на неё, но не трогала, боясь потревожить. А вечером легла спать.

Ночью, когда в доме все затихло и не стало слышно никаких шорохов, она встала и крадучись на цыпочках прошла на кухню, собрала в хлебнице крошки и рассыпала их по столу.
В окно светила луна. Девочка легко отыскала бабочку и осторожно отцепила её. Та слабо шевельнулась, цепко ухватилась лапками за пальчик. Наверное, проснулась, решила девочка и с минуту разглядывала её при свете луны. К своему удивлению отметив, что та совсем серая. Это, наверное, оттого, что я ещё сплю, подумала девочка и опустила бабочку на стол, на хлебные крошки.

-Кушай и не скучай, я завтра к тебе приду,- прошептала она и поспешила в спаленку, торопя себя и ночь, чтобы побыстрее наступило утро.
А утром чуть свет выскользнула из-под одеяла на кухню и долго искала бабочку, заглядывая во все уголки, но так и не нашла и только увидав открытую форточку, почему-то взгрустнула.

Выглянула в окно, на улице было яркое весеннее утро, но бабочки нигде не было. Девочка подумала, что она улетела к себе домой и грустить перестала. Засмеявшись, она помахала рукой и увидела, где-то там вдалеке мелькнуло что-то ярко желтое, наверное, крылышки бабочки. Девочка ещё раз помахала радостно рукой и побежала одеваться.

И только стол поблескивал тщательно протёртой клеёнкой, немо и холодно, словно храня какую-то одному ему известную тайну.

Однажды не такой мудрый отец давал наставление своей дочери.

– Милая доченька. Вот ты стала юной привлекательной девушкой. Ты свежа и аппетитна как спелый персик, а это очень привлекает мужчин. Хочу тебя предостеречь. Может случиться такая ситуация, что какой-нибудь мужчина на улице начнет восхищаться твоей красотой, будет без устали хвалить тебя. Потом он пригласит тебя погулять с ним. Когда вы пойдете гулять, он предложит посидеть на лавочке. Потом окажется, что эта лавочка как бы случайно оказалась около его дома. Он пригласит тебя выпить чая, отдохнуть и послушать музыку. Вы зайдёте к нему домой, будете пить чай и вести беседы, и он снова будет восхищаться твоей красотой. Тебе это будет приятно. Потом он ляжет на тебя сверху, лишит невинности, и тем самым обесчестит тебя и всю твою семью. Доченька, никогда не допускай этого.

Через некоторое время дочка приходит к отцу и рассказывает.

– Как ты был прав, папа. Мне на улице действительно встретился мужчина. Он начал меня хвалить и восхищаться моей красотой. Когда мы пошли гулять, он предложил посидеть на лавочке, и эта лавочка как раз оказалась рядом с его домом. Потом он пригласил меня попить чая и послушать музыку. И вот когда мы оказались у него дома, я вспомнила твое предупреждение, и поэтому я первая легла на него сверху, лишила его невинности, обесчестила и навлекла позор на всю его семью.

Некий отец проснулся от того, что его маленькая дочь гоняла газетой мух по комнате - "Бац! бац! бац". Папа в это время увлекался буддизмом и решил, что самое время поговорить с ребенком о смысле жизни. Он рассказал девочке, что человек не должен причинять зла другим существам, что если он случайно стал причиной смерти даже насекомого, он должен пожелать ему лучшего перерождения в другой жизни, рассказал о стремлении к спасению всех без исключения живых существ...
и, посчитав, что родительский долг на этот день выполнен, лег спать и слышит звук удара газетой и детский шепот "будь лебедем" ....

Андрей переехал в новорусский высотный дом, где в лифте никто друг с другом не здоровался. Все стояли с постными лицами и молчали. И каждый раз входя в лифт он громко говорил всем "ДОБРОЕ УТРО"
За месяц человек перевоспитал весь дом.

притча: чашки и кофе

Как то раз, спустя десять лет, после окончания института,
собрались бывшие выпускники, в гости к своему профессору, который вёл у них на курсе психологию.Собрались компанией, и выдвинулись в гости к профессору.Зайдя в гости, и немного посидев, профессор, спросил у них о том, как они поживают? И тут бывшие выпускники жаловались на многочисленные трудности и жизненные проблемы. Предложив своим гостям кофе, профессор пошел на кухню и вернулся с кофейником и подносом, уставленным самыми разными чашками - фарфоровыми, стеклянными, пластиковыми, хрустальными и простыми, и дорогими, и изысканными.

Когда выпускники разобрали чашки, профессор сказал: "Если вы заметили, все дорогие чашки разобраны. Никто не выбрал чашки простые и дешевые. Желание иметь для себя только лучшее и есть источник ваших проблем.
Поймите, что чашка сама по себе не делает кофе лучше. Иногда она просто дороже, а иногда даже скрывает то, что мы пьем. То, что вы действительно хотели, было - кофе, а не чашка. Но вы сознательно выбрали лучшие чашки. А затем разглядывали, кому какая чашка досталась.

А теперь подумайте: жизнь - это кофе, а работа, деньги, положение, общество - это чашки. Это всего лишь инструменты для хранения Жизни. То, какую чашку мы имеем, не определяет и не меняет качества нашей Жизни.

Иногда, концентрируясь только на чашке, мы забываем насладиться вкусом самого кофе. Наслаждайтесь своим кофе!!!!!!!!!"

Однажды женщине приснился сон, что за прилавком магазина стоял Господь Бог.
- Господи! Это Ты! - воскликнула она с радостью.
- Да, это Я, - ответил Бог.
- А что у Тебя можно купить? - спросила женщина.
- У меня можно купить все,- прозвучал ответ.
- В таком случае дай мне, пожалуйста, здоровья, счастья, любви, успеха и много денег.
Бог доброжелательно улыбнулся и ушел в подсобное помещение за заказанным товаром. Через некоторое время он вернулся с маленькой бумажной коробочкой.
- И это все?! - воскликнула удивленная и разочарованная женщина.
- Да, это все,- ответил Бог и добавил: - Разве ты не знала, что в моем магазине продаются только семена?

Как-то раз один человек вернулся поздно домой с работы, как всегда усталый и задёрганный, и увидел, что в дверях его ждёт пятилетный сын.
- Папа, можно у тебя кое-что спросить?
- Конечно, что случилось?
- Пап, а сколько ты получаешь?
- Это не твоё дело! - возмутился отец. - И потом, зачем это тебе?
- Просто хочу знать. Пожалуйста, ну скажи, сколько ты получаешь в час?
- Ну, вообще-то, 500. А что?
- Пап- - сын посмотрел на него снизу вверх очень серьёзными глазами. - Пап, тыможешь занять мне 300?
- Ты спрашивал только для того, чтобы я тебе дал денег на какую-нибудь дурацкую игрушку? - закричал тот. - Немедленно марш к себе в комнату и ложись спать!..Нельзя же быть таким эгоистом! Я работаю целый день, страшно устаю,а ты себя так глупо ведешь.
Малыш тихо ушёл к себе в комнату и закрыл за собой дверь. А его отец продолжалстоять в дверях и злиться на просьбы сына. Да как он смеет спрашивать меня о зарплате, чтобы потом попросить денег? Но спустя какое-то время он успокоился и начал рассуждать здраво: может, ему действительно что-то очень важное нужно купить. Да чёрт с ними, с тремя сотнями, он ведь ещё вообще ни разу у меня не просил денег . Когда он вошёл вдетскую, его сын уже был в постели.
- Ты не спишь, сынок? - спросил он.
- Нет, папа. Просто лежу, - ответил мальчик.
- Я, кажется, слишком грубо тебе ответил, - сказал отец. - У меня был тяжелый день, и я просто сорвался. Прости меня. Вот, держи деньги, которые ты просил.
Мальчик сел в кровати и улыбнулся.
- Ой, папка, спасибо! - радостно воскликнул он.
Затем он залез под подушку и достал еще несколько смятых банкнот. Его отец,увидев, что у ребенка уже есть деньги, опять разозлился. А малыш сложил вседеньги вместе, и тщательно пересчитал купюры, и затем снова посмотрел на отца.
- Зачем ты просил денег, если они у тебя уже есть? - проворчал тот.
- Потому что у меня было недостаточно. Но теперь мне как раз хватит, - ответил ребенок. - Папа, здесь ровно пятьсот. Можно я куплю один час твого времени? Пожалуйста, приди завтра с работы пораньше, я хочу чтобы ты поужинал вместе снами.

Мораль
Морали нет. Просто хотелось напомнить, что наша жизнь слишком коротка, чтобы проводить её целиком на работе. Мы не должны позволять ей утекать сквозьпальцы, и не уделять хотя бы крохотную её толику тем, кто действительно нас любит, самым близким нашим людям. Если нас завтра не станет, наша компания очень быстро заменит нас кем-то другим. И только для семьи и друзей это будет действительно большая потеря, окоторой они будут помнить всю свою жизнь. Подумайте об этом, ведь мы уделяем работе гораздо больше времени, чем семье.

Так получилось, что я живу в Америке. Не, проблем у меня с этим никаких нет, дней почти эдак 360 в году. За оставшиеся же пять дней проблемы случаются, к сожалению, – главным образом, на Новый год. Я ведь, как и любой человек, родившийся в Советском Союзе, за главные праздники всю жизнь считал Новый год, 7 ноября, 8 марта, и день собственного рождения.

От значительности своего дня рождения я излечился, когда мне исполнилось 20, в армии. Года через три мне пришлось забыть о 8 марта, и 7 ноября, поскольку я к тому времени уже уехал из России. Но вот про Новый год я ну никак забывать не хотел. И жена моя не хотела – мы так каждый год и наряжали ёлку к Новому году, и наплевать нам было, что все наши культурные американские соседи наряжают свои ёлки к Рождеству. То есть, к 26 декабря. А чё нам это 26 декабря-то? Мы и про наше, православное рождество, не больно-то раньше слышали, которое 7 января, а тут вообще не поймёшь, что за дата.
В 2002 у нас сын родился, - в Штатах, конечно. Он по всем статьям американец, но вот к ёлке и к Новому году мы его приучили жёстко. Новый год – это снег, это ёлка, это все веселятся! И спать можно долго не ложиться, что моему сыну, по-моему, самое главное.
Из года в год такая традиция у нас продолжалась. Приучили сына, в-общем.
Честное слово, старались, когда на Новый год снега не выпадало, я специально из холодильника лёд на землю вытряхивал, а сынишка из него снежную бабу лепить пытался. Ну, а когда настоящий снег выпадал – так это для всех счастье.
Так у нас продолжалось до самого нынешнего кануна 2010 года.
А нынче проблема возникла – мы решили провести это самое рождество в тёплых краях. Собрались вот на католическое рождество, и улетели. Все вроде сделали, а елку домой купить не успели. Наплавались-назагорались в тропиках, в-общем, от души, про ёлку в это время даже не вспоминали.
Возвращаемся домой. Все вокруг снежком припорошено, у соседей дома светятся, гирланды из окон, снаружи и внутри домов елки стоят... У соседей, то есть, светятся и стоят – а у нас дома глухо и угрюмо, - ничего нет. Как только приехали домой, сын на меня так печально посмотрел, и спрашивает:
- Папа, а где наша новогодняя ёлка? »...
Блин, ладно если б он спросил «где наша рождественская елка? » - я б с ним пошутил, и спать бы пошел. А так, нет, могу.
Я тут же в машину обратно запрыгнул, и поехал елки искать. Только фиг, ни одной на продажу не осталось. Ну, ни одной. Закончилось Рождество, а Новый год в Америке - не такой прасдник, чтобы ёлку держать.
Домой вернулся виноватый, сына уговорил спать пойти, и, признаюсь, наврал, что елка у него на завтра будет, сто пудов, в-общем.
Мне от этого еще хуже стало, потому что сынишка мне мой поверил, и так и сказал:
- Я сейчас спать буду, а завтра ты, папка, самую лучшую ёлку на свете дома поставишь! ...
Я честно скажу, всю ночь из-за этого не спал. А с утра пораньше поехал на поиски елки. Жена в это время сына на бойскаутский слёт отвезла.
Полдня ездил, ни одной елки на продажу не нашел. Возвращаюсь домой, и вдруг вижу – у мусорного бака моей соседки стоит совершенно замечательная, пушистая, самая что ни на есть новогодняя ёлка! Ну, отпраздновала моя соседка свое декабрьское Рождество, и сразу ёлку выбросила.
А я улыбаюсь, как дурак, и к этой ёлке с распахнутыми руками гребу. Так и обнял эту елку. Я б её так и унёс, если б соседка в этот момент из дома не вышла, и меня не увидела...
И вот, сцена: Я стою у чужого мусорного бака, обняв двумя руками выброшенную елку, соседка же на меня смотрит с большим удивлением. Потом осторожно спрашивает:
- Вы что тут делаете?!
Я, еще не вьехав что к чему, начинаю объяснять о Новом Годе, о ёлках, о сыне, о традициях... Удивление в глазах соседки превращается в ужас, она пятится назад, и бормочет:
- Берите что хотите, пожалуйста...
Тут до меня доходит, что соседка сейчас санитаров с полицией кинется вызывать, а что ей еще делать, если её сосед спятил? Но, мне такое тоже ни к чему. В-общем, я бросаю ёлку, сую руку запазуху, пытаясь достать бумажник, и со словами: «я за ёлку заплачу! » - бегу к соседке.
Соседка бежит от меня, уверенная, что я не бумажник, а пистолет достаю, и запирается в доме.
Я, совершенно тут растерявшись, вытакиваю бумажник и подхожу к двери Эми (так соседку зовут). Достаю конверт, сую туда 40 долларов, и приписываю записку со всей этой галиматьей о традициях, Новом Годе и прочем.
Оставляю конверт на пороге, и пячась назад, отхожу к её мусорному баку, и забираю ёлку...
Нет, Эми полицию не вызвала. До приезда жены и сына, я успел эту ёлку-красавицу поставить дома, и нарядить её. Знали бы вы, как мой сын вечером радовался!
А еще через два дня, к нам в дверь постучалась Эми. Дверь открыла жена. Эми попросила позвать меня, я вышел, и было уже совсем принялся опять извиняться, как Эми меня остановила, чмокнула в щеку, и пожелала счастливого Нового Года. Потом вручила мне конверт с моими 40 долларами, и попросила на неё не сердиться за то, что она так отреагировала.
Сказала, что два вечера потом читала про русские новогодние традиции, и все поняла. Я её тоже чмокнул в ответ, и сказал: «Большое спасибо. С Новым Годом Вас! »
А мой сын, конечно, не усидел, и позвал посмтреть тётю-соседку на его замечательную ёлку, которую ему папа принёс.
А та елка и сейчас у нас дома стоит. В доме пахнет хвоей и Новым годом.
Много у нас дома раньше ёлок было, но эта, пожалуй, самая лучшая.

"Вы выбрали слёзы"

Маленький рыжий котёнок вдруг остановился.За ним котята играли на пёстром лугу, гонялись друг за другом понарошку. Всё выглядело так радостно, но перед собой, в чистой и спокойной воде пруда он увидел всою маму. И она горько плакала. Он ступил лапой в воду и попробовал прикоснуться к ней, и когда у него не получилось, он прыгнул туда. И вот, он был совсем мокрым, а мамино отражение, танцуя по волнам, удалялось.
"Мама,"-позвал он,-"что-то не так?". Маленький рыжий котёнок обернулся. Какая-то дама стояла на краю пруда с грустными, но полными любви, глазами. Маленький рыжий котёнок вздохнул и выкарабкался из воды. "Это, должно быть, ошибка",-сказал он,-"я не должен быть здесь". Он оглянулся на воду, и облик его мамы снова отразился в ней. "Ведь я ещё малыш. Мама говорит, что это ошибка. Она говорит, что мне вовсе нельзя сюда".
Дружелюбная дама вздохнула и села на траву. Маленький рыжий котёнок взобрался к ней на колени. Это были не колени его мамы, но на них было почти так же хорошо. Когда она начала гладить и чесать его под подбородком именно в том месте, где он это особенно любил, он замурлыкал почти невольно.
"Я боюсь, что это не ошибка. Тебе суждено быть здесь, и твоя мама глубоко в своём сердце это знает",- сказала дама. Маленький рыжий котёнок вздохнул и прислонил голову к ноге дамы.
"Но она очень грустная. Мне больно слышать, как она плачет. И папа тоже грустный"
"Но они знали с самого начала, что это случится".
Это поразило маленького рыжего котёнка. "Разве я был болен?"
Никто об этом никогда не вёл речи, а он часто подслушивал, когда они думали, что он спит. Они постоянно говорили лишь о том, какой он славный и как он быстро вырос.
"Нет, они не знали, что ты болен",- сказала дружелюбная дама,- "но тем не менее они знали, что выбрали слёзы".
"Нет, они не знали они",- сказал маленький рыжий котёнок,- "разве кто-то выбрал бы слёзы?"
Нежно поцеловала дама его головку. Он чувствовал себя в безопасности, тепле и любви, но всё ещё очень беспокоился о своей маме.
"Я хочу рассказать тебе одну историю",- сказала дама.
Маленький рыжий котёнок взглянул и увидел, как к ним приближались другие звери. Кошки- Биг Бой и Снежок, Шамус и Абби, а также маленький Клео и Робин. Мерлин, Тобби и Игги и Захар, Свити, Каматта и Оби. Собаки тоже- Сэлли, Бейби и Морган, Рокки и Красотка. Даже одна ящерица по имени Клайд и несколько крыс и хомячок по имени Одо. Все легли в траву вокруг дамы и смотрели на неё в ожидании. Она улыбнулась и начала:

В стародавние времена отправились маленькие ангелы к старшему ангелу просить его о помощи, потому, что они были так одиноки. Старший ангел привёл их к высокой крепости со множеством окон и дал им взглянуть из первого окна на всевозможные вещи- куклы и мягкие игрушки и игрушечные машины и многое другое. "Здесь есть кое-что, что вы могли бы любить",- сказал старший ангел,-"эти вещи прогонят ваше одиночество".
"О, большое спасибо",- сказали маленькие ангелы,- "это как раз то, что нам нужно".
"Вы выбрали удовольствие",- пояснил им старший ангел.
Но через некоторое время маленькие ангелы возвратились. "Вещи вообще-то можно любить",- сказали они,- "но им нет дела до того, что мы их любим".
Старший ангел подвёл их ко второму окну. Они глянули оттуда и увидели всевозможные виды диких зверей. "Вы можете любить этих зверей",- сказал он, -"они будут знать, что вы их любите".
Маленькие ангелы пришли в восторг. Они выбежали к зверям. Один основал зоопарк, другой заповедник, некоторые кормили птиц. "Вы выбрали удовлетворение",- сказал старший ангел. Но через некоторое время маленькие ангелы вернулись. "Они знают, что мы их любим",- сказали они, "но они не любят нас в ответ. Мы хотим, чтобы нас тоже любили".
И так подвёл их старший ангел к третьему окну и показал им людей. " Здесь люди для любви",- пояснил он. Маленькие ангелы поспешили к людям. "Вы выбрали ответственность",- сказал старший ангел. Но вскоре они снова вернулись. "Вообще-то людей можно любить",- пожаловались они,- "но часто они перестают любить нас и нас покидают. Они разбивают нам сердца".
Старший ангел покачал головой. "Я больше не могу помочь вам. Вы должны быть довольны тем, что я вам дал".
Тут один из маленьких ангелов обнаружил ещё одно окно и увидел маленьких и больших собак и кошек, ящериц, хомяков и хорьков. Остальные подбежали илюбовались ими.
"А с этими что?",- закричали они. Но старший ангел отодвинул их от окна.
"Это- тренажёры чувств",- сказал он,- "но у нас сложности с их оперативной системой".
"А они знали бы, что мы их любим?",- спросил один.
"Да",- ответил старший ангел неохотно.
"И они тоже нас любили бы?",- спросил другой.
"Да",- ответил старший ангел.
"И они когда-нибудь перестали бы любить нас?",- закричали они. "Нет",- признался старший ангел,-"они будут любить вас всегда".
"Тогда они и есть как раз то, что мы так желаем!",- восклицали маленькие ангелы. Но старший ангел был очень взволнован. "Вы не понимаете",- объяснял он им,- "Вы должны будете их кормить. И вы должны будете чистить место их обитания и всё время о них заботиться". " Это мы охотно сделаем",- кричали маленькие ангелы. И они не слушали. Они наклонялись и брали на руки прирученных животных, и любовь в их сердцах отражалась в глазах животных.
"Они не хорошо запрограммированны",- кричал старший ангел,- "на них нет гарантии. Мы не знаем, как долго они продержатся. Некоторые прекращают работать очень быстро, а некоторые служат дольше".
Но это уже не заботило маленьких ангелов. Они прижимали к себе тёплые, мягкие тельца и их сердца наполнялись любовью так, что чуть не лопались. "У нас есть шанс!",- кричали они.
"Вы не понимаете",- попробовал старший ангел в последний раз,-"они так устроены, что даже тот из них, у которого срок годности самый большой, не переживет вас. Вашим уделом станет страдание от этой потери".
Маленькие ангелы разглядывали животных в своих руках и чуть не плакали. Они сказали мужественно:" Это ничего. Это- честный обмен на любовь, которую они нам дарят".
Старший ангел посмотрел им в след и покачал головой. "Вот вы и выбрали слёзы",- прошептал он".

"И так и повелось",- сказала дружелюбная дама,- и каждая мама и каждый папа это знают. И когда они привязаваются к вам своим сердцем, они знают, что однажды вы их покинете и им придётся плакать".
Маленький рыжий котёнок преподнялся. "Почему же тогда они берут нас к себе?",- спросил он удивлённо.
"Потому, что даже краткий срок вашей любви достоен их печали".
"О",- сказал маленький рыжий котёнок и снова пристально посмотрел на пруд. Там всё ещё было плачущее отражение его мамы. "Она когда-нибудь перестанет плакать?"
Дама кивнула. "Видешь, старшему ангелу было жаль маленьких ангелов. Он немог заставить изчезнуть их слёзы, но он любил их особенно",- она окунула руку в пруд и дала каплям сбежать по пальцам,- "Он сделал лечебные капли из этой воды. Каждая капля содержит немного счастливого времени. и мурлыканья. и ласки, и радости с тобой. Когда твоя мама плачет, заживает её сердце. На всё нужно время, но благодаря слезам она чувствует себя лучше. Через каое-то время она больше не будет такой грустной и, думая о тебе, будет вспоминать только прекрасное время. И она снова откроет своё сердце для другой кошечки".
"Но ведь она потом снова будет плакать!"
Дама улыбнулась и встала. "Но она потом снова кого-то будет любить. Об этом она будет думать".
Она взяла Биг Боя и Снежка на руки и почесала Моргану ухо как раз в том месте, в каком ему это нравилось.
"Посмотри, мотыльки прилетели. Не пойти ли нам поиграть?"
...Другие звери побежали вперёд, но маленький рыжий котёнок ещё не хотел покинуть свою маму. "Мы когда-нибудь будем вместе?"
Дружелюбная дама кивнула.
"Ты будешь в глазах каждой кошки, на которую она будет смотреть. И она будет слышать тебя в мурлыканье каждой кошки, которую она погладит. И поздно ночью, когда она заснёт, ты будешь с ней рядом и с вами будет мир. И однажды скоро ты пошлёшь ей радугу, чтобы она знала, что ты в безопасности и здесь её ждёшь".
"Мне нравится это",- сказал он и бросил последний долгий взгляд своей маме. Он увидел её улыбку сквозь слёзы и он знал, что она вспомнила, как он чуть было не упал в ванну. "Я люблю тебя, мама. Ладно, поплачь".
Он обратился к другим, которые играли и смеялись вместе с мотыльками. "О, мама! Я сейчас пойду играть, ладно? Но я всегда буду с тобой, я тебе это обещаю".
И он повернулся и побежал за другими...

Август девяносто шестого

Листраткин Виталий

Около двенадцати ночи услышал шаги в коридоре. Сердце бешено заколотилось – я ждал и боялся этих неминуемых шагов. Дверь камеры открылась, в камеру вошли двое офицеров. Мне приказали встать лицом к стене и подать руки назад.
- Куда идем, командир? - спросил я, предательски дрогнувшим голосом.
- Ваше прошение о помиловании отклонено, - буднично ответил офицер и защелкнул наручники у меня на запястьях.
Тюрьма спала. Или думала, что спала. Да и разве тут уснешь, когда в любой момент могут простучать каблуки по твою душу… Пустынными коридорами меня вели в подвал. Естественно, подумал я с горькой рациональностью – самое удобное место.
В подвале сюрприз: дружной кучкой курят начальник тюрьмы Макаров, прокурорский, врач в грязно-белом халате и еще какой-то очкастый хмырь с тетрадью под мышкой. Отдельно от всех задумчиво мял папиросу контролер по фамилии Немейко. Поскольку у него единственного из присутствующих в кобуре «наган», я предположил, что он и есть палач. Мое воспаленное сознание схватывало малейшие детали: капли пота на жирных щеках начальника тюрьмы или, например, мертвенную бледность контролера Немейко. И еще вкусный запах отменного табака, от которого текут слюни и смертельно хочется курить.
Возле стены двое. В таких же полосатых робах, как у меня. И меня поставили к ним же, третьим. Мордой в стену. Сняли наручники. Оглядываться запрещено, но я чувствую страх своего соседа - его колотит так, что зубы клацают, как у волка, попавшего в капкан.
Чуть скашиваю на него взгляд. Нет, он явно не волк. Обрюзгший толстяк на коротеньких ножках, с маленькими поросячьими глазами-изюминками бормочет дрожащим шепотом: «Господи… Святый боже… Святый крепкий… Сохрани и помилуй мя, грешного…»
Нет, думаю, не помилует. Отсюда дорога только одна – вперед ногами. Мы ждали, рассматривая трещины в стене, и гнет ожидания смерти усилился будничностью обстановки, этого грязного пола и пыльных стен.
Команда обернуться. В голове так стучит кровь, что я не могу даже определить, от кого именно. А в спину, наоборот, тонкими иглами колет холод.
Вперед выступает начальник тюрьмы:
- Внимание, заключенные! По одному проходим в кабинет!
Мы безмолвно стоим. Глаза у Макарова честные, голубые. Лицо скуластое, открытое. До синевы выбритый подбородок. «Кабинетом» он называет глухой кирпичный отсек, размером два на три метра, скупо освещенный жиденьким желтым светом.
- Что застыли? - повышает голос Макаров и тычет рукой в моего соседа. – Ты! Давай первым.
Тот сделал лунатический шаг вперед, взвыл, захлебнулся слезами. Конвойные подхватывают его под мышки, волокут в сумрачную кирпичную нору. Толстяк совсем раскис. Руки растопырил покорно, безвольно. Я вижу, как в соседнее с «кабинетом» помещение входит Немейко, на ходу расстегивая кобуру. И тут же закрываются обе двери.
Время тянется буквально резиной. Гулко стукнул выстрел. И спустя мгновение - сырой звук рухнувшей туши. Немейко с дымящимся револьвером выглянул из своей каморки:
- Давай следующего!
Конвойные открыли «кабинет» и деловито поволокли толстяка за ноги прочь, в темный угол подвала. За тушей тянулся кровавый след. Я заметил, куда попала пуля: в левую затылочную часть головы в левого уха. Немейко бил наверняка…
- Вот ты, значит, какой… Кабинет на тот свет… - бормочет мой новый сосед, высокий костлявый человек, поправляя тонкую оправу очков.
Макаров опять делает приглашающий жест, и опять моему соседу. Сосед прерывисто вздыхает. Но держится – не ноет, не плачет, на колени не падает. Неожиданно подходит тюремный врач, показывает ему на нос:
- Снимите.
Сосед немного наклоняется, и я вижу его тонкое, истонченное лицо в обрамлении интеллигентной бородки.
- Но как же я без очков? Ведь я тогда стенку не увижу.
Конвойные даже захохотали: было в этом вопросе что-то наивное, детское. Хохотнул даже сам Макаров, солидным, коротким смешком, похожим на кашель бультерьера.
- Вы не волнуйтесь, - говорит он. - Мы вас подведем, куда надо… А очки все-таки придется снять.
Сосед отдает очки доктору, делает два неуверенных шага в направлении «кабинета» и неожиданно просит закурить. Конвойные неуверенно смотрят на начальника тюрьмы. Тот морщится, сплевывает, неохотно кивает. И тюремный врач вручает «соседу» уже прикуренную сигарету.
Тот начинает экономно затягиваться дымом, всячески оттягивая момент, когда ему придется войти в «кабинет». Он случайно повернул ко мне голову, и я увидел его глаза - уже мертвые, расширенные от ужаса. Немейко, между тем, уже занял свою позицию.
И все повторилось. И стук выстрела, и падение тела и этот кровавый след по полу… А ведь все мы - каждый по-своему - мечтали жить и кем-то быть. Но стоит ли об этом говорить, когда от каждого останется не больше центнера парного мяса?
Конвойные деловито присыпали кровь известью. Макаров с доктором вопросительно- угрюмо посмотрели на меня. Я сглотнул слюну – теперь мой черед покочевряжиться перед смертью.
- Прошу стрелять меня в лоб, - говорю я.
Вместе с ощущением колкого холода в руках и ногах, во мне рождается странное чувство, как будто мне предстоит путешествие в новые горизонты, трудное, но избавляющее от чего-то больного и нудного. Это необычное предвкушение новизны, как будто даже искупает такую необходимую вещь, как пуля в мозг.
Макаров категорически ответил:
- Инструкцию нарушить не могу - только в затылок. Приказываю войти в кабинет.
Не драться же с ним. Иду. В «кабинете» встаю лицом к кирпичной стенке. Я знаю, откуда придет смерть – из маленькой форточки за моей спиной. А пока я вижу много-много маленьких дырочек в кирпичах. И мне очень хочется стать маленькой, маленькой мушкой, проскользнуть в одну из этих дырок, спрятаться, а потом найти в подвале какую-нибудь щелку и вылететь на волю.
Уверен – к этим дыркам присматривался любой «посетитель» этого «кабинета». И каждый раз, та дырка, которая была облюбована, вдруг становилась огромной дырой, в которую так легко прыгнуть и умереть. Теперь вот пришла моя очередь.
Обостренным сознанием чувствую не только направленный мне в затылок стол револьвера, но и щелчок взводимого курка, кашель начальника тюрьмы и то, как в подвал кто-то вбегает и начинает шуршать какой-то бумагой.
Но возникает какая-то заминка. Ожидание настолько невыносимо, что я буквально начинаю молить Немейко о том, чтобы он побыстрее нажал на спусковой крючок.
Неожиданно открывается дверь «кабинета» и лично сам начальник тюрьмы Макаров произносит невероятные слова:
- Выходи… Повезло тебе…
Я выхожу, вижу стоящего незнакомого мне прапорщика с гербовой бумагой в руках. Мои ноги подкашиваются, в голову становится душно и темно, я падаю и теряю сознание…

Август 1996 года.
В России объявлен мораторий на смертную казнь.

Однажды не такой мудрый отец давал наставление своей дочери.
– Милая доченька. Вот ты стала юной привлекательной девушкой. Ты свежа и аппетитна как спелый персик, а это очень привлекает мужчин. Хочу тебя предостеречь. Может случиться такая ситуация, что какой- нибудь мужчина на улице начнёт восхищаться твоей красотой, будет без устали хвалить тебя. Потом он пригласит тебя погулять с ним. Когда вы пойдете гулять, он предложит посидеть на лавочке. Потом окажется, что эта лавочка как бы случайно оказалась около его дома. Он пригласит тебя выпить чая, отдохнуть и послушать музыку. Вы зайдёте к нему домой, будете пить чай и вести беседы, и он снова будет восхищаться твоей красотой. Тебе это будет приятно. Потом он ляжет на тебя сверху, лишит невинности, и тем самым обесчестит тебя и всю твою семью. Доченька, никогда не допускай этого.
Через некоторое время дочка приходит к отцу и рассказывает.
– Как ты был прав, папа. Мне на улице действительно встретился мужчина. Он начал меня хвалить и восхищаться моей красотой. Когда мы пошли гулять, он предложил посидеть на лавочке, и эта лавочка как раз оказалась рядом с его домом. Потом он пригласил меня попить чая и послушать музыку. И вот когда мы оказались у него дома, я вспомнила твоё предупреждение, и поэтому я первая легла на него сверху, лишила его невинности, обесчестила и навлекла позор на всю его семью.

Чудак

Николай Борисов

Улица проснулась, вздрогнув от крика.
Сонные люди прильнули к оконным стеклам.
- Лю-юди-и! - звенело по улице. - Лю-юди-и! Я нашел, нашел формулу, формулу счастья!
Лю-юди-и! Теперь вы все будете счастливы! Я нашел! Я нашел! Нашел! – кричал молодой человек, раскинув руки и запрокинув голову.

Он был в белой сорочке с распахнутым воротом, в черных брюках и бос. Его кудрявые золотые волосы лохматились, ниспадая на плечи. Он встряхивал ими, словно пытаясь сбросить с головы, а слова летели по пустынным улицам, ударялись о стены домов, переливались с гулким эхом ища, на ощупь, людские сердца.

-Что он кричит? А? – спросил, прошамкав беззубым ртом, старик не то себя, не то старуху. – О чем он? – замер, приставив ухо к оконному проёму, сгорбившись спиной.
- Да так, - заворошилась на постели старуха. – Кричит, что счастлив, что нашел что-то. Вот и рад. Вот и спать людям не даёт. Закрой окно, старый, вставать ещё рано.- И, что-то забормотала себе под нос вздыхая.

- Молодость, молодость, вечно ей не спиться, - проворчал старик, прикрыл окно, улыбнулся морщинистым ртом и закряхтел о чем-то своем, зашаркал к постели.

А человек бежал призывая: Лю-юди-и! Проснитесь, я нашел! Нашел! Вы будете счастливы! Проснитесь! Люди! Я нашел!

Дворник, шаривший метлой тротуар, прислушался, навострился.
- Что он мог там найти, я же все подмел, - и с неудовольствием повел взглядом по улице.
- Эка, незадача, знать проглядел я что-то. Ишь, как буйствует, знамо, от радости распалился,- и с ещё большим остервенением принялся размахивать метлой. Заглядывая в мусор, тайно надеясь, что может быть и ему что-нибудь подвернется.

- Лю-юди-и! Любите друг друга! Живите с собою в мире! Лю-юди-и! Делайте то, что велит вам сердце! Люди! Я нашел! Вы будете счастливы!

- Что? Что? Уже пора?- встрепенулся юноша.
- Нет, дорогой, - зашептала женщина, это какой-то влюбленный кричит, что они нашли друг друга, как мы с тобой и шумит от счастья. – И прильнула к его губам долгим поцелуем.

А по улице неслось, удаляясь:
-Лю-юди-и! Лю-юди-и! Слышите меня, проснитесь! Вы все будете счастливы! Все! Слышите! Все-е-е!- И эхо вторила замирая. – Все-е-е! Е-е-е!

- Что это он? Раздетый? Босиком на холодном асфальте? – спросил мужчина в пижаме у женщины в бигудях, выглядывая в окно.
- Влип что ли? – И хихикнул, словно что-то вспомнив.
- Может, ограбили? – Женщина сползла с кровати и ухватилась за телефон.
- Позвони, позвони, похоже, и впрямь с человеком несчастье приключилось, - и мужчина, прикрыв окно, полез в постель, путаясь в одеяле, сладко зевая и прислушиваясь о чем говорит жена в трубку.

Приехала машина и человека забрали. Город погрузился вновь в растревоженный сон, но так и не смог заснуть. Люди думали каждый о своём и о том человеке.
А поутру они друг у друга спрашивали: Что же это было? – И сейчас же отвечали: Какой-то чудак, не то нашел что-то, не то потерял. Так переживал, волновался, бедняга. Да, что и говорить, чудак он и есть, чудак.

Но, что-то тоскливо - щемящее вселилось в их души.
Они знали, о чем-то ещё кричал тот человек. О чем- то главном для каждого из них, но спросить об этом друг у друга не решались. Стыдливо опасаясь, в глазах других, самим сойти за чудака.

Рекс, или Знакомство, Дружба, Разлука

Станислав Яковлев

О том, что через две заставы от моей у начальника заставы имеется эта собака, я знал, но не видел его до этого никогда. Говорили, что собаку эту он привёз с собой с прежнего места службы. Породу собаки никто точно назвать не мог, так как она была смешанной. Говорили, что это смесь костромской гончей с одной стороны и восточно-европейской овчарки с волком с другой стороны. Характер у собаки был своеобразный и не походил ни на волчий, ни на других своих сородичей, но с качествами всех этих пород сразу. Масть имел в целом тёмно-жёлтую, но с чепраком от овчарки и серостью от волка. О его охотничьих качествах тоже ходили легенды, которые я слышал от навещавших меня время от времени охотников. Охотникам, а тем более, когда они после удачной охоты за рюмочкой крепкого чая начнут рассказывать были-небылицы, верить трудно, но это подтверждали и наши офицеры, бывавшие на той заставе и видевшие там Рекса.

Я охотой не увлекался, хотя всё необходимое для этого имел. Должность начальника заставы не та должность, на которой можно заниматься охотой, но при случае, если надо было пополнить запасы мяса на заставе, я мог добыть зверя. Зверья в округе было достаточно, с егерем Геннадием Ивановичем у нас были доверительные отношения, можно назвать их и дружескими, но за стаканом мы не сидели никогда, хотя сам Геннадий Иванович любил принять немного на грудь, когда к нему на кордон приезжали гости поохотиться. За своим хозяйством егерь смотрел исправно, знал где и в какое время можно встретить того или иного зверя. Бывало, что одновременно к нему и ко мне приезжали коллективы охотников. В таких случаях мы с ним разделяли районы охоты, чтоб одни охотники не мешали другим. Разделение было очень простым и никто никогда не оказывался в зоне охоты другого коллектива. Они даже и не предполагали, что в округе кто-то ещё охотится кроме них. Почти к самой заставе вела асфальтированная дорога от ближайшего населённого пункта, куда я каждое утро отправлял своих детей в школу. Протяжённость этой дороги была шестнадцать километров и она нигде не пересекалась с другими дорогами. Вот эта дорога и была тем разделом, за который охотники не должны были заходить. Одни охотились справа от дороги, другие охотились слева. А уж кто оказывался справа или слева, мы с Геннадием Ивановичем договаривались всегда полюбовно. Ограничением по глубине для охотников служила наша контрольная система со своим высоким забором. За системой охотиться никто никогда и не просился, эта зона оставлялась для нужд заставы. Нужды эти возникали крайне редко, так как на заставе было крепкое подсобное хозяйство в составе нескольких дойных и молодых коров, нескольких телят и свиного поголовья, которого в разное время было больше или меньше. Для мяса мы использовали свиней и подросших бычков, было много молока и производных от него продуктов, поэтому ущерба природе мы не наносили, а если и брали что-то от неё, то не часто. Егерь знал, что мы не хулиганим и дорожил тем, что благодаря такой нашей слаженности на его участке не браконьерничали, а нам тоже было хорошо, так как, если появлялся кто-нибудь чужой в округе, то мы об этом немедленно узнавали от него.

В понедельник с утра на УАЗике я повёз детей в школу, попутно с нами поехали моя жена и жена лесничего, мимо хозяйства которого мы проезжали. Пока дети отправились в школу, женщины посетили почту и магазин, сделали покупки и мы отправились в обратный путь. Сзади спокойно разговаривали женщины, а мы с водителем наблюдали за дорогой. Проезжая мимо остановки автобуса, которая была с другой стороны дороги у перекрёстка, ведущего к охотничьему хозяйству, я заметил лежащую там собаку. Несмотря на то, что собака лежала, видно было, что она была довольно крупной, такой я в наших местах не встречал. Остановились, стоим, а собака никак не реагирует на наше присутствие. Жена лесничего мне сказала, что эту собаку тоже раньше не встречала, да и не слышала, чтоб такие были у кого-то из ближайших посёлков. Выйдя из машины, я подошёл к собаке ближе и увидел, что она лежит в луже крови, натёкшей из ран на голове и груди собаки. Собака никак не реагировала на моё приближение, но она была действительно очень крупной, и я с опаской остановился метрах в трёх-четырёх перед ней. Откуда здесь могла взяться эта собака? В голове промелькнула мысль о том, не тот ли это Рэкс, о котором я слышал. Я знал, что того начальника заставы срочно перевели в другой отряд и предположил, что собака осталась на заставе, но не прижилась, вот её и решили вывезти подальше в лес. А нам действительно, по дороге в село встретилась отрядная хлебовозка, развозившая хлеб по заставам. Могли собаку на этой машине и вывезти с глаз долой, чтоб не убивать. Сделав пару осторожных шагов к собаке, я позвал: - Рекс! Собака открыла глаза и посмотрела на меня, но головы не подняла. Видя, что собака реагирует на кличку, я подошёл ещё ближе, но остановился и попросил водителя, чтобы он из озера, которое было рядом, принёс воды. Женщины дали водителю целлофановый пакет и в нём он принёс воду. Взяв пакет в руки, я ещё приблизился и поднёс пакет к голове собаки так, чтоб Рексу было можно попить. Пёс похлебал немного воды и смотрел на меня, но не вставал. Решив его забрать с собой, я дал ему команду: - К машине! На наше удивление, он с трудом поднялся и направился к машине. Открыв заднюю дверцу и попросив женщин подвинуться, я жестом и голосом дал собаке команду «Место!», показав при этом на пространство в ногах у женщин. Видя, что Рексу тяжело самому выполнить эту команду, я помог ему забраться в салон машины и мы поехали. Высадив по дороге жену лесничего возле её дома, мы приехали на заставу и остановились возле домика, в котором жили семьи офицеров. Вышли из машины, а Рекс лежит и не выходит, видимо сил уже нет, настрадался бедняга. Вынимать его на руках было страшновато, поэтому я дал команду, чтоб инструктор привёл свою собаку, у которой как раз в это время была течка. Привели эту Пальму и открыли двери машины с двух сторон. Я был прав, когда подумал, что если пёс не умер, то за течкующей сучкой пойдёт обязательно. Так оно и случилось. Пальма резво забралась по команде инструктора в машину в одну дверь и выскочила через другую. Направление движения этой целительницы было от хвоста лежащего пластом Рекса через его туловище и к голове, которая свешивалась с другой стороны машины. Рекс заворочался и поднялся, выполз из машины и поковылял за инструктором, уводящим свою собаку. Я был рад этому, так как если пёс побежал за сучкой, то умирать ему ещё очень рано. Проводив Пальму до питомника, где инструктор запер её в своём вольере, Рекс не торопясь прошёлся вокруг территории заставы, постоял немного у подсобного хозяйства и вернулся ко мне. Похвалив его, я попросил жену принести еды для Рекса, чтоб покормить его и дать мне перекись водорода, чтоб обработать его раны. Немного поев, Рекс нехотя позволил мне осмотреть его раны. В ходе осмотра выяснилось, что было две раны на лбу, рана на затылке и рана в районе правой лопатки. Полив раны перекисью водорода, я показал Рексу место, где он мог поспать и поставив перед ним миски с едой и водой, я попросил жену понаблюдать за ним, а сам отправился на заставу по своим делам.
В положенное время привезли из школы наших детей и я решил их познакомить с Рексом, чтоб они не испугались незнакомой собаки. Я стоял, приобняв руками детей, когда Рекс вышел из сарая и подошёл к нам. Все молча ждали, как себя поведёт Рекс, увидев детей. Немного подумав, он спокойно подошёл к нам и начал своим корпусом и хвостом оттирать детей от меня, чтоб самому стать рядом со мной. При этом он не ворчал, а что-то бурчал на своем собачьем языке, но без агрессии. Я его тоже прижал поближе к себе и он довольно повилял хвостом, как бы соглашаясь с таким положением. Моя жена подошла к нам и мы так спокойно постояли все вместе, чтоб Рекс привык немного к ним и к своему положению среди нас. После этого знакомства Рекс всегда старался быть рядом со мной. Если я его когда-либо не брал с собой, он отправлялся к дому и там ждал моего возвращения. Со временем он спокойно игрался с моими детьми, принимал ласку и от моей жены, признав в ней хозяйку. Со всеми остальными он тоже вскоре познакомился, прижился в нашем небольшом коллективе.
Когда приехал приглашённый мною ветеринар из колхоза, чтоб осмотреть и при необходимости вылечить собаку, Рекс его к себе не подпустил и нам пришлось ограничиться визуальным осмотром, после которого ветеринар успокоил меня, что раны собаки не тяжёлые. Дав рекомендации по уходу за собакой, ветеринар оставил мне мази для обработки ран и сказал, что со временем раны начнут заживать, тогда можно будет попытаться вытащить картечь из них, если это будет нужно. Действительно, раны заживали быстро, а картечь из них я полегоньку выдавил, когда поглаживал Рекса.
Мне было интересно, как Рекс оказался на автобусной остановке и потихоньку картина прояснилась. Его бывшего начальника за упущения в работе срочно перевели в другой отряд, Собаку он взять с собой не мог и оставил его на заставе, попросив старшину найти для Рекса нового хозяина. Рекс к себе никого, кроме солдат допускать не стал и его решили вывезти в лес, а там – как повезёт. Посадили его в кабину хлебовозки и прапорщик, который развозил хлеб, высадил Рекса на том месте, где я его и увидел. Машина уехала, Рекс стоял и видимо, раздумывал, что ему делать, когда от егеря начали разъезжаться охотники. Геннадий Иванович в добром расположении духа и в крепком подпитии проводил их до асфальта, а там увидел стоящего в раздумье пса. Сочтя такого бездомного здорового пса за угрозу для всего живого в его заведовании, егерь взял у охотников ружьё и выстрелил картечью в Рекса, который сразу упал. Охотники посоветовали Геннадию Ивановичу добить собаку, но тот не захотел этого делать, сказав, что после его выстрела ни один зверь не выживет. После этого охотники уехали, а егерь ушёл домой, оставив подстреленную собаку у дороги. Рекс добрался до автобусной остановки и лег в тенёчке, ожидая своей участи. Там я его и увидел.

Так состоялось наше знакомство, переросшее в крепкую дружбу.

Рекс полюбил меня и, если позволяла обстановка, находился всегда рядом. Очень ему нравилось, когда я его брал с собой, выходя на проверку линии границы. Он всегда бежал немного впереди, постоянно оглядываясь на меня, чтоб не оторваться далеко. Когда чуял зверя или находил его след, давал мне знать об этом, ждал только моей команды, но команды долго не было. В один раз я взял рабочую группу и с ними отправился проверить КСП и систему, попутно прокашивая необходимые участки и пропаивая скрутки, которые частенько попадались. В группе было два человека с автоматами и радиостанцией, у остальных были только рабочие инструменты. Работая на одном из участков, я заметил за КСП стоящего метрах в двухстах лося. Решив, что надо пополнить запасы мяса, я взял автомат и выстрелил, стараясь попасть лосю в шею. Попасть в шею зверя не всегда удаётся, поэтому лось дернулся, но убежал. Будучи уверенным, что я попал в него, немного подождал и с двумя солдатами пошли проверить то место, где стоял лось. В случае хорошего попадания лось не должен был далеко уйти, в крайнем случае он мог залечь где-то, не в силах уйти дальше, поэтому мы не торопились. На месте, где стоял лось, оказались капли крови и Рекс сразу взял след. Идя вслед за ним, мы вскоре увидели лежащего лося, а возле него стоял Рекс и ждал нас. Солдаты бросились к лосю, но я остановил их, так как надо было убедиться, что лось убит и не сможет никого ударить. Лось не двигался и солдаты стали подходить к нему, но Рекс зарычал и дал понять, что он их не подпустит. Зная о том, что некоторые собаки приучены подпускать к зверю только хозяина, я подошёл один. Рекс подпустил меня к лосю, но не отходит, а солдаты боятся подходить. Надрезав шею лосю, я набрал в пригошни лосиной крови и поднёс её Рексу. Он несколько раз хлебнул из моих рук языком, а потом отошёл в сторонку и лёг, тем самым дав понять, что теперь всё сделано правильно и его заслуги нами учтены. Пока солдаты готовили тушу к транспортировке, я вызвал машину, потом отправили лося на заставу, а сами доделали свою работу. Такие эпизоды с охотой случались и в дальнейшем, но наградить Рекса всегда надо было обязательно. Бывало, что и другие просили дать им Рекса поохотиться, но всегда Рекс подпускал к убитому зверю только того, кому я его давал, получив при этом своё вознаграждение, а потом и всех остальных.
Канцелярия заставы была довольно большая, там стояли мой стол, стол зама и стол старшины, под стенкой стоял диванчик, на котором мы отдыхали между выпусками нарядов ночью. От двери до моего стола, стоящего напротив двери, было метров шесть или семь. Когда я сидел за своим столом, Рекс обычно ложился рядом со столом и контролировал дверь. Если в дверь кто-либо заходил, Рекс поднимался и вопросительно смотрел на меня, как бы спрашивая, пускать вошедшего ко мне или нет. Если я приглашал вошедшего подойти, Рекс садился рядом со мной и ждал окончания разговора, после которого провожал уходящего до двери. Так было всегда, если я не спал или не лежал на диване. В таких случаях Рекс вставал на ноги и легонько рычал на вошедшего до тех пор, пока я не встану с дивана и не разрешу ему войти. После этого он снова спокойно ждал окончания разговора, провожал уходящего до двери и только тогда ложился снова. Зная это, дежурные ночью старались сначала позвонить с дежурки в канцелярию, а когда я снимал трубку, заходили для доклада. Если я находился дома, то Рекс отдыхал на своём месте, которое я ему показал в первый раз. Бывало, что среди ночи он приходил к часовому заставы и они несли службу вместе, но часовой ходил по двору заставы, а Рекс сидел на крыльце или ходил вместе с часовым, чутко реагируя на звуки ночи. Прибывающие наряды Рекс встречал у калитки, провожал их до места проверки оружия и снова продолжал службу с часовым. Если кто-то выходил с казармы по нужде, которая бывает в ночное время, Рекс встречал выходящего, провожал его до туалета, а потом вдвоём возвращались обратно. Всем было хорошо, все были довольны, пока не случилось на заставу приехать замполита комендатуры. И человек он был вроде не вредный, и с Рексом уже давно был знаком, а вот на нём всё и застопорилось.
В тот раз замполит ночевал на заставе в комнате приезжих и среди ночи решил справить малую нужду. На улице уже было прохладно, но одеваться не хотелось, поэтому замполит засунул ноги в сапоги, накинул на себя полушубок, которым укрывался поверх одеяла и вышел на крыльцо. Там в это время сидел Рекс, который потянулся носом проверить, что за чудо вышло в таком наряде. Рука замполита почувствовала холодный нос собаки и от неожиданности рука дёрнулась в сторону. А какова реакция собаки, если что-то резко двигается? Правильно, надо хватать! Вот Рекс и схватил эту руку, а замполит ещё резче её выхватил, при этом задев за зубы Рекса. Укуса не было, получился удар рукой по клыкам собаки, но последствия этого были паршивыми. Утром этот случай мне рассказал вначале часовой, потом дежурный, а в конце всего я услышал страшный рассказ замполита комендатуры, на которого якобы набросилась собака начальника заставы. Успокаивать истеричного политработника было бесполезно, тем более, что Рекса он и на прежней заставе побаивался, а может быть и с его нелёгкой подачи были злоключения у нормального пса.
После отъезда замполита было несколько звонков от коменданта, начальника политотдела, только начальник отряда отнёсся к этому случаю спокойно, видимо он знал о странностях истеричного политработника. Суд да дело, настаивают на том, чтоб я собаку держал у себя дома на привязи или они пришлют кого-нибудь, чтоб собаку застрелили. Начались у нас с Рексом чёрные дни. Пока никого чужих не было, всё шло так, как к этому мы все привыкли, а если приезжал кто-нибудь из вредных особ, Рексу приходилось находиться у меня в квартире, так как к ошейнику он не был приучен, а тем более к сидению на цепи.

Так закончился период нашей дружбы, настал черёд прощания, которого никто из нас не хотел.

Истязать собаку, привыкшую жить вольготно, сидением на цепи было для меня кощунством, поэтому я стал искать возможность пристроить Рекса в хорошие руки. Вспомнил, что как-то прапорщик, который был начальником полигона танковой дивизии, страстный охотник, с завистью посматривал на моего Рекса, когда мы встречались с ним по каким-то делам. Позвонил я ему, а он с радостью согласился принять Рекса, обещая ему всяческие блага. Зная о том, что на полигоне Рексу действительно должно быть лучше, чем иметь гонения у нас, я и отвёз к нему своего друга. Рекс там прижился, все им были довольны. Прапорщик позванивал мне периодически, рассказывая о новых подвига Рекса, а вскоре и мне самому подвернулась оказия и я уехал принимать заставу на морском участке недалеко от города, чтоб удобней было учиться детям.

P.S.
На этой грустной ноте история не закончилась. Через два года на сборах начальников застав я услышал трагический финал всего этого. Рекс жил на полигоне припеваючи, никто его не обижал. Будучи частенько задействованным в охоте, он там иначе, как Профессором не назывался, а соответственно этому были ему и почести. А вот последний случай был из ряда вон выходящим. Во время охоты Рекс загнал крупного кабана и, подоспевшим охотникам оставалось только добить секача выстрелом из ружья, что они и сделали. На радостях от такого трофея, один из охотников в чине полковника, будучи в изрядном подпитии и забыв о предупреждении, что первым должен подходить хозяин, подбежал к сидящему возле убитого кабана Рексу, схватил его за уши и попытался поцеловать того в нос. Рекс такой фамильярности не ожидал и вцепился этому полковнику в нос. Полковник этого не стерпел и застрелил Рекса. Так закончилась жизнь замечательной собаки.

Жулька

Николай Борисов


Тургайская степь, утопающая в дрожании далекого горизонта, сливающаяся с небом, звала в себя своей миражной прозрачностью.
Зенитное солнце палит, обжигая землю, иногда погладит уставшим дыханием ветер и стихнет все, замрет, вслушиваясь в неустанную песнь поднебесного певца, столь же неутомимого, как и неисчерпаемого в своей мелодии.

Степь, с прядями седого ковыля и томного марева, пропитанного трелью жаворонка, раскинулась без начала и края. Посредине знойно-палящего безбрежья, игрушечными домиками стоял целинный совхоз.
Прямые улицы, окантованные рукотворной зеленью, еще чахлой и местами не до конца прижившейся, были прострочены бетонными опорами линии электропередачи.

Дома, деревянно-щитовые, аккуратные, под шифером с ровной строчкой свежеструганного штакетника, ровнялись единой шеренгой, словно макетики на столе обозрения. Это была новая часть совхоза, его гордость, его будущее. А его настоящее стояло здесь же, через дорогу.
Понурое и уставшее, не так чисто и свежо, оно еще было довольно крепко, с буйной зеленью, протоптанными дорожками и местами не тронутой пустошью.

Все здесь говорило об устроенном постоянстве, дышало жизнью и трудом. Даже сараи, хозяйственная необходимость оседлости, нагруженные всякой всячиной, всем своим видом напоминали морские каравеллы, невесть какими ветрами сюда занесенные и готовые вот-вот поднять свои якоря и отправиться в путь. Они словно кричали о сытости и достатке, но были будто несколько смущены эдакими купеческими размерами.

А чуть в стороне, немного на отшибе, как бы стесняясь за себя и досадуя на свою судьбу, стояло прошлое. Три дома, покосившиеся и иссеченные дождями и буранами, иссушенные солнцем и суховеями, подпертые укосинами, стояли дряхлыми, морщинистыми старичками, опершимися от усталости на палочки. Это были первенцы целинного совхоза, они давно отслужили свое, но в них еще жили люди. Жили жизнью дружных соседей, сполна испытавших на себе тяготы и лишения первоцелинников. Люди, не привыкшие роптать и сетовать, они знали, что только от их труда и желания зависит происходящее вокруг, не говоря об этом, они сами творили свое счастье.

Подходил их черед переселяться в новые дома или переходить из прошлого в будущее. Они конечно же стремились побыстрее занять новые квартиры, но многим из них было грустно расставаться с частицей своей жизни. Может по прошествии времени, когда обживутся на новом месте, они будут вспоминать, каждый о своем, а в единстве об одном и том же, о том, что они совершили, преодолев трудности и сросшись с этой землей, но это будет гораздо позже. А сейчас люди просто жили, дома же доживали, выполнив свое предназначение до конца. Они стояли облупившиеся, обнажив замешанную на глине солому и она поблескивала белизной умудренного жизнью волоса.

В старых домах и жизнь текла как-то по особому, ни так, как во всем совхозе, люди так же работали, так же отдыхали, ходили в кино, в гости и у единственного на три дома телевизора, любили посидеть молча, пораженно. Так же радовались радостным вестям и так же печалились, если что приходило печальное, но было в их отношениях что-то не так, как у всех. Они могли друг к другу зайти в дом без хозяина и взять то, что нужно. Иногда забыть предупредить о взятом и часто хозяин взятой вещи пускался в поиски, а найдя не ругался, а посидев, если позволяло время, перебрав новости шел к себе и вовсе не думая о непорядочности своего соседа.

В сараях люди держали скот и птицу, многие разводили кроликов. И словно подражая человеку, животные и птицы жили мирно, не враждуя.
Особенно привольно жила собачья стая, а в ней насчитывалось не меньше дюжины, разных, непохожих друг на друга псов. Когда же стая, по естественным причинам, разрасталась, люди попросту отстреливали подвернувшихся под руку собак.

Но вот в стае появилась еще одна дворняга, и была принята. Откуда она пришла и чья - люди не знали, да и память особо не напрягали. Прибилась собачонка не злобная, не назойливая, игривая, о себе лишний раз не напомнит и ее приняли, как свою, не только собаки, но и люди. Кормили кто чем мог и, наверное, от того, что была она маленькой и вертлявой, прозвали Жулькой. Собачонка оказалась очень смышленой и отзывчивой на ласку. Серенькая, на тоненьких длинных ножках, с острой мордочкой, она всегда чуть скалилась, играя, и от этого казалось, что она чему-то улыбается. Ее никто не обижал и, наверное, каждый, немножко полюбил, а может просто жалел за ее хрупкий вид. Особая же дружба у Жульки сложилась с Лешей, белокурым мальчиком лет пяти. Леша часто болел и от этого был бледен и худ. После перенесенных болезней он бывал тих и замкнут, поэтому сторонился ребячьих игр, что вызывало тревогу у его родителей. С появлением Жульки все изменилось к лучшему. Он играл, бегал, смеялся и на лице его стал появляться розовый румянец. Родители с нескрываемым любопытством следили за их дружбой, и было непонятно радуются они произошедшим переменам или тревожатся, но как бы там ни было в эту дружбу они не вмешивались.

Целые дни друзья проводили вместе и порой казалось, что они чем-то схожи. Оба маленькие, колобкастые, они, играя, перекатывались по двору и часто смех с лаем сливались и чудилось, что смеются дети. Непонятно было, как Жулька узнавала, когда Леша выйдет из дому. В это время она бросала все свои дела и летела к нему, ничего вокруг не замечая. Подбежав, прыгала перед ним высоко и радостно, все, кто видел это, невольно улыбались. Леша стремился поймать ее, обнять, но она в своей собачьей радости не давалась. Только когда, по её убеждению, этот танец уважения был исполнен до конца, Жулька неожиданно затихала у его ног, переворачивалась брюхом вверх, сложа лапки на груди, и Леша гладил ее, а она лежала в удовольствии, прикрыв глаза.

Леша баловал ее, то кусочком вареного мяса, то конфетой, и в это время, когда он приходил со своим маленьким подарком, радости Жульки не было предела. Она носилась кругом, как безумная, а под конец, набегавшись до сыта, подходила к лакомству и тихонько, осторожно брала из рук. Бывало, что и Жулька приносила Леше кое-что из своих запасов, часто это была или косточка, или лапка забитой курицы, или утки, чем ее часто подчивали сердобольные хозяйки. В это время она подходила к Леше, клала возле него свое скромное подношение, садилась и смотрела на него, жалобно повизгивая. Ее мордочка и взгляд выражали любовь и покорность Леше, она как-то трогательно, с интересом смотрела на него, наклоняя свою головку немного, то на один, то на другой бок. Леша принимал подарок и она была рада, щерясь, показывая свои мелкие зубки, она поскуливала, вихляясь всем телом, словно, хотела ему что-то сказать и не могла, и вот так намаявшись с этим и расстроившись, неожиданно уходила, чтобы через неко-торое время появиться вновь.

Время шло, люди готовились к новоселью, но, неожиданно, сроки переселения передвинулись на более позднее время. А тут окончилось лето, прокурлыкали небом журавли, и наступили холода, и выпал долгожданный, для детворы, снег. Затем ещё и ещё. Он окутал землю тепло и надолго.

Пришла зима с темными, длительными ночами. Бураны мели сугробы и солнце, казалось, навсегда спряталось за толстой серостью неба.
Когда было очень холодно, или особенно вьюжно Леша брал что-нибудь из съестного и шел к Жульке. Она была здесь, недалеко, под старым крыльцом. Крыльцо Леша, еще до наступления холодов, утеплил, принеся из дома разное тряпьишко и аккуратно разложил его, стара-тельно затыкав щели так, чтобы ветер не задувал Жуль-ку.
Не всю зиму дули ветры и трещали морозы. Кружась, поутихли метели. Словно подустав опустили холода и выглянуло солнце, оно было необычным, его раскаленный шар, словно раскололся на мириады разноцветных лучиков, они играли в белизне снега, они вырывались слепя и жмуря прохожих, они швыряли в лица блики то жаркого, то холодного сияния.

День скрипел, слепя и радуя.
Леша был дома, когда что-то ахнуло, отдавшись гулким, низким ударом в стеклах. Бух! Ухнуло еще, и, словно догоняя в след, повторилось резким, нехорошим шлепком. Леша насторожился. Что это? Стреляют. Он кубарем скатившись с табурета кинулся на крыльцо. В носках и легких брюках, в вязаной кофточке, он появился на крыльце в тот момент, когда рослый мужчина в унтах, полушубке на распашку и огромной собачьей шапке кричал кому-то: «Слева заходи, слева! Ух, уйдет, шельма».

Он держал в руке сломанное пополам ружье, силясь вытащить из ствола пустую гильзу. Чертыхаясь, он загнал патрон во второй ствол и навскидку выстрелил. Бух! Густой, холодный воздух ударил Лешу в уши, лицо и он увидел то, во что стрелял верзила. Что-то маленькое, серенькое, кружило возле сараев, то стараясь припасть, притаиться, то вдруг припускаясь по кругу, не зная, где укрыться.

- Жу-улька-а-а! - вскричал Леша и бросился с крыльца. Да, это была она, его Жулька. Кровавый бисер стелился рубиновыми мазками по ослепительно белому снегу. Она кружила, ища защиты. Она не знала, куда ей деться. Она стремилась к крыльцу, к своему тихому, теплому домику, но туда было нельзя. Она видела своих убитых друзей и, не понимая, что происходит, Жулька кружила не останавливаясь.
А кровь стелилась за ней, сначала едва заметной струйкой, но вот уже широкая полоса, словно цепляла ее за задние ноги и они у нее отказывали. Но вдруг знакомое, родное, послышалось ей, она вскинулась, увидела бегущего к ней Лешу и, взвизгнув, радостно схватив зубами снег, кинулась к нему навстречу, едва волоча прострелянные ноги.

- Пацана! Пацана! Убери! - орал кому-то верзила, а сам, вскинув двустволку, ахнул из нее белым пламенем. Жулька вспрыгнула, словно натолкнулась на что-то невидимое, и уткнулась носом в снег, как бы желая последний раз зачерпнуть оскалом холодную белую массу. Глаза ее были открыты, она еще видела, как к ней бежал Леша, как упал на нее, обнимая и пачкаясь в ее теплой крови. Но вот глаза ее померкли, подернулись холодной, безжизненной дымкой и полузакрылись.

Жулька не слышала, как Леша целовал ее в нос и звал. Она не видела и того, как люди, еще минуту назад, разгоряченные охотой на нее, теперь стояли пораженные. А верзила, что-то сказав своим напарникам, повернулся, и тяжело опустив голову, побрел, уходя все дальше и дальше от этого места.

Со всех сторон бежали люди, это были те, кого она знала, они были в ярости, кого-то ругали. Здесь были и родители Леши. Он уже не кричал и не звал Жульку. Весь в снегу и в крови Леша хватал открытым ртом морозный воздух.

Его унесли домой, и был вызван врач. Леша заболел тяжело и надолго. Больше двух недель врачи боролись за его жизнь, потом болезнь понемногу отступила и родители увезли его к бабушке, где он провел лето и зиму, и только на другое лето Леша вернулся к родителям. К тому времени многое переменилось, и тех домов уже не стало. Только Лешу тянуло на старые развалины, и он бывал там. Тихо побродит, повздыхает или просто посидит. О чем он думал в эти минуты? – Не знаю. Наверное, о многом. Вот только о Жульке никогда и ни с кем не говорил, словно и не было её вовсе.

Иногда во сне, вдруг заволнуется, завсхлипывает и зашепчет жалобно и страстно: Жуля, Жулечка.- И тогда его мама с тревогой присаживается у изголовья. Нежно погладит Лешу по голове приговаривая: - Спи, мой маленький, спи.- И ей самой видится смешанный с кровью снег и маленькая серенькая собачонка, словно хотевшая сказать что-то людям, но так и не успевшая, будто захлебнувшаяся белым, с кровью, снегом.

Братан

Николай Борисов


Поезд опаздывал. Наверстывая время, вагоны будто летели сквозь грозовую, июльскую ночь, неистово гремя на стыках. Пассажирский люд, измученный дневной духотой, спал, безмятежно разметавшись на полках. Торчащие в проходе голые ноги, свесившиеся руки, резкий запах потных тел - все казалось неестественно неподвижным, отдельным от мчащегося во тьме поезда.

Мне не спалось. Я сидел за столиком боковой полки, смотрел, как за окном бушует гроза, и наслаждался неожиданной прохладой.

-Слышь, братан, ты спать вроде не собираешься? Давай поговорим, а?
Передо мной возник парень в спортивных брюках, голый по пояс. Он напряженно улыбался, прижимая руками к животу бутылку водки, два граненых стакана и прозрачный пакет с солеными огурцами, куском колбасы и брикетом хлеба.

- Братан, понимаешь... Тоска одолела... - И нерешительно подсел, напротив, на самый краешек сиденья.

Его внешний вид - крепкий торс, коротко стриженые волосы на лобастой голове, наколки на плечах - настораживали. Мелькнула догадка: "Наверное, бывший зек. Отсидел. Домой, бедолага, возвращается. Поговорить захотелось. Душу излить. Накипело, небось. Ишь, тоска одолела. Судя "по фактуре", лет десять отбарабанил. Точно убивец. Какого черта я спать не лег!

Но нательный крест, на капроновой нитке и глаз незнакомца.…Говорят, что бывает у людей глаза светятся от счастья, а здесь, наоборот. Глаза отрешенно-усталые, мне почудилось, что вокруг них словно образовалась пустота, как бы невидимая воронка, втягивающая в себя свет. Или же это впечатление создавали едва заметные тени под глазами. Встретившись с ним взглядом невозможно было отказать, я поспешно кивнул:
- Присаживайся, - я едва пожал плечами.- Не гнать же тебя. Ты уже и так сидишь.

- Братан, я знал, что не отворотишь. Вы, очкарики почему-то часто похожи друг на друга – мягкие, и нерешительные. Добрые... одним словом. Нет, нет! не спорь. Знаю, что говорю. Если я, не дай Бог, стану инвалидом, милостыню просить буду только у очкариков...
Говоря, он с*****, по-хозяйски раскладывал на столике закуску. Я тоже полез за своим провиантом. Пить, правда, не хотелось. Но отказать этому парню с его доверчивым радушием, вовсе не похожим на дежурно-дорожное поведение попутчиков, я не мог.

- Давай, братан, по маленькой, за знакомство, – он поднял граненый стакан. - Куда путь держим?
- В Казань. - Я тоже взял стакан.

- А! К татарам? Вам там обрезание ещё не сделали? Не мусульманин часом? Им вроде пить нельзя. Хотя я повидал в Чечне разных. Некоторые и пьют, и анашу шмалят, и убийством не гнушаются... И все именем Аллаха. И не в бою, не в схватке на равных. Глумятся над женщинами, детьми, с пленными страшно расправляются. Несколько моих друзей посмертно стали "мусульманами". Только обрезание у них было нестандартное - ничего не оставили в том месте.

Я от неожиданности растерялся:
-Да нет, я русский, да и у нас не Чечня.

- Ну-ну. Я шучу. Знал я двоих татар, воевали вместе. Плохого ничего сказать не могу, смелые ребята. Одного духи окружили, уговаривали сдаться. Откуда только узнали, что татарин. Мол, ты мусульманин и мы мусульмане, иди к нам - вместе русских убивать будем. Долго уговаривали... И уговорили. Вышел он к ним, израненный весь, где только силы взялись. Они ему улыбаются, "Аллах Акбар!" кричат. Он им тоже "Акбар! Акбар!" - и рванул чеку гранаты... Пятерых с собой забрал. Правильный парень был. Давай, братан, за знакомство и за таких правильных ребят выпьем. - Он привстал из-за стола. - Сергей Гладышев, десантура. Нахожусь в отпуске. - И резко, одним глотком опорожнил налитое. Сел. Тут же, не закусывая и не глядя на меня, вновь плеснул на донышко и выпил молча. Искоса глянул и, заметив немой вопрос, выдохнул:

- Ты пей, братан... бр-р-р…во гадость, а? Смерть не люблю теплую водку. Пей за знакомство, - сам так скривился, что меня всего передернуло. Я с опаской посмотрел на содержимое в стакане, а он смачно захрумкал огурцом.

- Да, ты, пей, пей... не отравленное. Один я выпил не от жадности, это за друга своего, Степана Пономаря... Он перед смертью... просил: если где придется употреблять горькую, вспомни... и пару раз опрокинь.

Я понимающе кивнул:
- Ну, значит, за знакомство. Василием меня зовут.- Я протянул ладошку, но Сергей не сделал встречного движения, не сказал обычной фразы: "Очень приятно". Будто вовсе забыл обо мне. Я выпил теплую, горькую жидкость и захрустел соленым огурцом за ним вдогонку.

Мы некоторое время хрумкали огурцами молча.

- Братан, а ты знаешь, что такое жизнь? – Он перестал жевать. - А? Не-ет, ты не знаешь, что такое жизнь, - отложил свой огурец. – Ни ты, ни… они, - Сергей взглядом окинул вагон. – И я не знаю. Одному Богу известно, что есть жизнь, а что есть смерть. – Его пальцы отщипнули мякиш хлеба, размяв в катышек, бросило на газету. Лоб покрылся крупными бороздами морщин.

Он вдруг рывком наклонился через столик, почти к самому моему лицу и с жаром, с пугающей страстью громко зашептал:

- Братан, ты когда-нибудь видел, как уходит из человека жизнь? Когда в него, в мягкие ткани тела врывается металл. Холодный и безжалостный…чтобы убить. Когда живое сильное тело последним усилием сопротивляется, трепещет, будто не веря, что маленький кусочек железа уже отделил его от мира живых? И этот последний ужас в уходящих глазах...

Когда конвульсиями тело стремиться освободиться, соскользнуть с лезвия.…А ты ему не даешь,…придерживаешь. Вот оно еще живо и вот уже нет. Только последняя судорога…мелкая дрожь, словно кто-то там внутри ухватился за острие ножа. Невидимая связь передалась на рукоятку, ты её чувствуешь своей рукой, своим телом! – Он осекся, замер, словно только что увидел меня.

- Может быть, это и есть жизнь…чужая жизнь? Может, она, она цепляется за нож в нежелании уходить из тела? Или же смерть, таким образом, говорит:
- Вот я и пришла за тобой. Ты готов?

Он откинулся на перегородку, глаза его сузились охотничьим прищуром, словно пытался что-то разглядеть у меня за спиной. Я не знал, что сказать, да он, казалось, и не ждал моих слов. Но я ошибся. Взгляд вновь сосредоточился на мне, и он настойчиво вопросил:
- А, Василий? Ты такое видел?

Я в недоумении уставился на него. Ну, думаю, начинается. Собеседничек подсел. Сейчас точно от души наговоримся, до икоты. Что будет, если он ещё выпьет? С вывихом парень, что ли, а может контужен? Смысл его слов как-то не доходил до меня. Лишь неясная тревога поселилась внутри, хотелось убежать. Вновь промелькнуло в голове: и какого черта я не лег спать?"

В вагоне выключили свет. Душе моей и вовсе стало неуютно.

- Не люблю, когда темно, - будто уловив мое состояние, произнес Сергей. - С Грозного к темноте аллергия. Обязательно какая-нибудь пакость произойдет. - Он встал и, покачиваясь в такт вагона, побрел в сторону первого купе, где обосновались проводники.
Через несколько минут, пощелкав выключателями, они зажгли ночники - бледное подобие света.

- У них там настоящий балаган. Ты бы видел, Василий! Весь стол бутылками уставлен. Проводники, наверное, со всего поезда сбежались. Человек десять. А гонору – то, гонору…да ладно. Я завтра с ними потолкую - Он плюхнулся на свое место и, сощурясь, пытался через серо-сизое марево света заглянуть мне в лицо:

- Ты че, Василий, загрустил? Не вешай носа. Давай еще по маленькой махнем.
Это был совсем не тот человек, что некоторое время назад присел за мой столик. Я не мог понять этой перемены. Неужели водка всему виной?

- С проводниками-то чего не поделил? Мужички тоже решили напряжение снять. Что здесь зазорного?

- Э-э, нет, братан, шалишь. То мы, а то они. С коробейников деньгу срубили и теперь оттягиваются. А пить им, Василий, нель-зя-я. Они на службе. Если хочешь, на посту. Они за нас с тобой в ответе и за коробейников этих... - Он говорил, а сам разливал водку.
- А ты сам как к ним относишься?

- К кому? К коробейникам? - Сергей хотел, было разлить по стаканам остатки, но отставил бутылку и махнул рукой в сторону вагонных полок:

- Ты глянь на них, на эту челночную братию, с их тюками и баулами. Вон, одни ноги торчат. Ты думаешь, они мотаются по доброй воле? Не-ет, братан, у них хлеб не так сладок, как некоторые считают. А проводники... сущие коты, как на Руси говаривали - тати, обирают челноков. Здесь их вотчина, они тут хозяева... - Лицо у него посуровело, сделалось жестким, что щучьим, глаза словно остекленели. У меня мелькнула мысль: наверное, с таким вот лицом и взглядом убивают, а он зачеканил слова:

- За наших с тобой братишек. За наших русских парней убитых, искалеченных, замученных. Которых жгут, которым выкалывают глаза, которым живьём отрезают головы, с которых с живых сдирают кожу, которых …которые не отомщены и …Эх! Вася, Вася, мирный ты человек и ничегошеньки ты не знаешь, как не знают миллионы таких же, как ты. Зря в отпуск я отправился, зря. Мать вот волнуется. Ну и решил: поеду, покажусь, что живой. Но тем, кто там, в грязи и крови под смертью ходит, лучше не видеть этой так называемой мирной жизни. Почему все так неладно, я понять не могу. А ты, Василий, небось, немало книжек прочел? Скажи, ты понимаешь?

Жадными глотками водка ушла в горло, только кадык дважды колыхнулся. Он не скривился, не поморщился. Желваки на скулах напряглись, огрубели, он зло, с лютой ненавистью бросил в черное окно, исхлестанное дождевыми прутьями:
-Уверовали. Думаете, на вас нет суда? Ничего, вы ещё рыгнете своей кровушкой…мало не покажется. Под самую завязку. Мы уж позаботимся.

Мне стало не по себе. Кого он предупреждал, бросая угрозу в ночь? Тех, против кого воевал, или тех, кто его туда послал?

Я торопливо и молча выпил. Водка показалась мне ещё более горькой и противной. Сердце вдруг захлестнула щемящая обида за десантника Серегу, за измученных пассажиров, за то, что происходит у нас в стране. Мне захотелось сказать парню что-нибудь утешительное, я ощутил, что исчезло нечто, разделявшее нас, будто я в бою был с ним рядом, и тоже стрелял, и хоронил друзей...

Сергей вдруг тихо, вполголоса запел:

То не ветер ветку клонит, не дубравушка шумит, То мое сердечко стонет, как осиновый лист дрожит. . .

Дождавшись паузы, я попросил:
- Сергей, расскажи про наших ребят, там...
- А что рассказывать? Вот, как ты думаешь, если я не нужен государству, нужно ли тогда оно мне? То-то и оно. – Он тяжело вздохнул. - Ты, небось, по телику уже все видел... Примерно так вам объясняют: "Сегодня обстреляли федералов десять раз, убито трое, одиннадцать ранено". Вася, ты мне скажи, откуда они взялись, из каких закутков повылазили? Это надо же так ненавидеть свою армию... Да может, мы и впрямь не их армия? Какие-то непонятные Федералы... Ждут, не дождутся, когда нас, нашу армию вывезут грузом «двести. «Твари! - Он разлил водку и нехорошо усмехнулся: - Да, мы, русские, все пьем и пьем, словно на чужих поминках, а это поминки по нам самим... Да, Василий, странные это поминки, на которых одинаково плачут и о павших, и об оставшихся в живых. Потому что и те, и другие просто жертвы, а не герои войны. А никакой войны и не было. Есть гласно разрешение на убийство российских воинов. Если бы шла настоящая война - неделя, и в Чечне установились бы мир, тишина и покой... Только вот кровь и смерть были настоящие...

В купе у проводников забренчала гитара, раздались пьяные возгласы, кто-то настойчиво предлагал тост за "Тех, кто в море".

Сергей плеснул в свой стакан, сказал:
- Прости, братан, я тебе не предлагаю. За него всегда пью один... Он был мне другом с детства. Пусть, Степан, земля тебе будет пухом. - Глотнул, отломил ломтик хлеба, макнул в соль и зажевал, сумрачно глядя в окно.

- Степан? Он что, тоже погиб? - спросил я. - По-оги-иб. Вернее, погибель свою нашел. И печально вывел;
Расступись, земля сырая, Дай, мне молодцу, покой.
Приюти меня, родная, в тихой кельи гробовой…

Что-то в его голосе, когда он говорил о друге, насторожило меня. Да и лицо Сергея, хоть и горестно-задумчивое, вдруг сделалось жестким, складки у губ обозначились черным. Он исподлобья глянул на меня и, не дожидаясь вопросов, сказал:
- Мы учились с ним вместе десять лет, за одной партой сидели, в одном доме жили на Вишенке, есть такой район в Виннице... на Мозепавщине.
-Не понял. А это где? Что за местечко?

- Вот- вот. Есть такое местечко. Сначала Малороссией называлось, Потом Украиной или окраиной государства Российского, а сейчас Мазепавщина. Нет больше ни малороссов, ни украинцев, ни хохлов, а есть теперь…ма-зе-пин-цы.

Он вдруг умолк отвернулся и несколько минут смотрел в черное окно, где метались грозовые всполохи. Я тоже молчал. Настроение попутчика резко изменилось. Его бесшабашность, поначалу так пугавшая меня, куда-то вдруг исчезла. Я почему-то и жалел Сергея, и одновременно завидовал ему. Эти противоречивые, непонятные ощущения бередили мне душу, и я вдруг протянул руку за стаканом и впервые за эту ночь по собственному желанию, не дожидаясь Сергея, сделал глоток... И ничего не почувствовал, ни вкуса, ни крепости. Будто то была вода.