Душевно. Читаем дальше

Жертва собственной глупости


Андрей Днепровский-Безбашенный

(дурнина)

Бронислав Злодеев, классик безысходного романтизма радовался с утра как ребёнок. Вчера ему удалось сделать то, что в его работе было большой редкостью. Вчера внутри него ярким лучиком проснулся особый талант, он такой шалман затележил... Как моторчик весь день носился. Оброс он вчера материальными благами, и ведь как оброс! Как мохнатый барбос мягкой шерстью оброс, так, что даже в пьяном сне не приснится… А что такое материальные блага? Правильно! Это есть объективная реальность, данная нам в ощущениях… Осчастливился он этими материальными благами, воистину осчастливился, аж весь засветился. На целые сутки и ещё почти двадцать четыре часа…
Он и сегодня бы был счастливый, но его сегодня, как говорится – запрягли напрягли так сильно, что глаза у него от этого стали красно кровавой пеленой застилаться, той самой, которая бывает у лося перед случкой, но об этом чуть позже…

Бронислав был обычный мужик без явных признаков клинического идиотизма. Любил жену, в которой просто души не чаял. Правда работа у него была, как бы это помягче сказать…, в некоторых не ладах с законом, она заставляла выплёскивать из себя такое понятие, как человеколюбие, что доставляло ему лёгкие душевные терзания. Его тонкая работа заключалась в том, что бы по наводке тщательно выследить богатенькую квартирку, вникнуть в расписание жизни хозяев дабы не допустить брак и огрехи, так как брак в его работе наказывался жестоко, от пяти лет лишения свободы и туда далее… Так что "косяки" ему были не на руку. В своей работе он был чуточку, как бы это выразиться, как бы психологом. В то время, когда всё было уже готово и нужно было решительно действовать, срабатывала давняя и насмерть забытая методика. В зависимости от обстоятельств, Бронислав по телефону или каким либо ещё способом, телеграммой там или факсом (на похороны или же ещё куда) заставлял свою жертву срочно покинуть квартиру в нужное ему время, что действовало всегда безотказно, в это время орудуя тихо, быстро и решительно, вынося ценности в большой сумке.
Вот и вчера у него выдался, ну просто очень удачный день, ну такой удачный, он столько взял всего ценного…, до конца б жизни хватило, что радовало и подбрасывало его душу под самые облака. Впрочем, любимой жене о своей работе он не распространялся, объясняя неожиданное приобретение ценностей просто удачной покупкой кофиската. Супруга же его работала парикмахером, и поверьте, любила она свою работу, так же, как муж её любит, в которой она тоже души не чаяла.

Утром, нежно проводив на смену жену и трогательно поцеловав её в щёчку, Бронислав решил прогуляться за хлебом. Он вяло сходил в булочную… Желая поскорее разобрать дома "добычу" вошел в подъезд и машинально открыл почтовый ящик, где лежало письмо без штемпеля адресованное на его имя. Насвистывая под нос отрывок симфонии Бетховена, Бронислав весело распечатал конверт и принялся читать содержимое, но по мере прочтения его лицо покрывалось белыми пятнышками, а глаза застилала, та самая красно кровавая пелена…
Текст письма был следующего содержания: - "Уважаемый Бронислав! Согласно своему гражданскому долгу я просто не могу не довести до Вашего сведения то, что Ваша супруга грязно и подло Вам изменяет! Сегодня ровно в три часа дня к ней на работу приедет любовник, (машина белая Ауди). С Уважением. Доброжелатель".
После прочитанного Брониславу стало совсем плохо, красно кровавая пелена совсем заполонила его глаза, ведь до этого любимая женушка ни разу не давала подобного повода. От прочитанного лицо Бронислава жутко перекосилось… В его мозгу происходила – страшная революция!
Бронислав бросил взгляд на часы, на которых было без двадцати два… - За час двадцать вполне успею – бежал он к своей машине. Бежать ему нужно было всего метров сто, но они ему показались километрами… - Только бы успеть, только бы мне успеть, уж я то им покажу, где раки зимуют…! – заводил Бронислав двигатель. – Я им обоим устрою такой шухер!

Он спёрся на другой конец города, рискуя жизнью проскочил два перекрёстка на красный глубокий, и таки успел… к трём часам уютно припарковаться невдалеке от парикмахерской где работала жена. В его душе бушевали страсти, (страсти, это такие штуки, которые выразить словами… не представляется никакой возможности. Кому приходилось устраиваться в подобном наблюдательном пункте, тот знает, что чувствуют в таких случаях).
Сейчас Бронислав сидел, сверлил глазами вход в парикмахерскую, искал белую Ауди и боялся только одного – умереть! Умереть для него сейчас было, самое страшное… Он закрыл глаза и на минуту себе представил свои похороны, потом, как жена снова выходит замуж за своего любовника, и всё "заработанное" им с таким великим трудом достанется… - но тут его мысли оборвала лихо притормозившая белая Ауди.
Бронислав внимательно присмотрелся…, но к его большому удивлению за рулём подъехавшей Ауди была – женщина, от чего у него на лице возникла непроизвольная улыбка. Белая Ауди чуть постояв, уехала и больше, до самого закрытия парикмахерской, до тех пор, пока не вышла из дверей жена, никого не было. Бронислав целых четыре часа просидел как дурак размышляя на тему, по-че-му так и не приехал любовник…? А ему так сильно хотелось, что бы любовник пррррриехал! Он сейчас представлял, как бы набил ему морду… Как бы отделал его вдоль и поперёк…! По почкам, по почкам бы ему натолкал…, и хариус весь раскроил. Наверное, и вправду так говорят, что даже самое мучительное ожидание много приятнее самой встречи. Надежда на эту встречу наполняла его сердце какой-то такой дикой радостью…

Встретив супругу с работы, Бронислав не стал ей объяснять, как он здесь оказался, сославшись на то, что он тут случайно. Жена плюхнулась в машину, и они весело покатили домой. Правда, у Бронислава от этого письма на душе всё равно было не спокойно, скреблись у него на душе кошки, видать страшная это штука – ревность!
- Ты чего сегодня такой перекошенный? – между делом поинтересовалась супруга.
- Да так, что-то не здоровится – отмахнулся от неё Бронислав.

Припарковав возле дома машину супруги стали подниматься на лифте, лифт послушно отсчитал этажи, подмигнув лампочками мягко остановился, открыл двери и выпустил своих пассажиров. Бронислав достал ключи от квартиры, и уже хотел ими открыть дверь, как увидел, что замок в двери сломан, что стало наводить его на разные мысли. Немного постояв, он осторожно толкнул дверь…, и стал свидетелем, ну просто потрясающей и душезахватывающей картины, которая его захватила и потрясла. Так Бронислав с женой поняли, что их просто – об-во-ро-ва-ли… Правда, Бронислав это понял минутой раньше, ещё продолжая надеяться на то, что это вовсе не так...
- Ой, батюшки… - всплеснула руками жена - Что же нам теперь делать…? – уставилась она на мужа от ужаса округлившимися глазами.
- Вот оно как обернулось-то, с человеколюбием, с ним-то теперь что происходит…? М-да… Постарались коллеги на славу – подумал про себя Бронислав.
Он ощутил на себе то, что чувствует человек когда узнаёт, что его обокрали…, и какое уж там человеколюбие…? Человеколюбием в такой ситуации и не пахнет.
Воры в их квартире постарались и вправду на славу! Они прихватили всё, что вчера Бронислав "заработал" с таким трудом. Он уже хотел совсем "завязать", ведь такого улова ему хватило бы на всю жизнь, и чего только в том портфеле не было… И "рыжьё" на несколько килограммов, и "брюлики" и купюры серьёзного достоинства…, и всё это у Бронислава увели воры коллеги, которые развели его как последнего лоха, его же собственным методом. Правда, Бронислав отправлял жильцов в основном на похороны, по горящей путёвке или на получение наследства, а этот "коллега" оказался, очевидно, более тонким психологом. Он безошибочно подловил его на ревности, на что Бронислав, специалист такого высокого полёта клюнул и купился как самый последний идиот!
- Ой блиннн…! – схватился Бронислав руками за голову.
От бессилия сложившейся ситуации он уже хотел рвать на голове волосы, но так как был лысоват, на голове рвать было уже особенно не чего, ему оставалось рвать волосы только в других места на своём бренном теле. Как ему быть, он не знал… Не подавать же заявление в милицию на то, что у него украли ворованное. Да и вообще с милицией вступать в какой-либо контакт он не хотел, ещё свежи были в памяти впечатления, когда он допустил "брак" в работе, за что отбывал наказание на лесоповале в не тронутых цивилизацией местах. Девственные это были места и совершенно не тронутые, где по ночам небо бросало на ладонь звёзды, а лагерь спал, погасив огни. Колыхнулась и зазвенела его душевная тишина…
- Сволочи! Крысы конопатые! Душегубы! Вторсырьёвщики! – никак не хотел Бронислав ставить эмоциональную точку в этом совершенно безнадёжном деле. Жена рыдала, а осень в саду за окном мусорила…
Тяжело переживал Бронислав, что его обнесли, ой тяжело… А самое главное, он совершенно не знал, что ему делать…?
После внимательного осмотра квартиры, где у него были ещё какие-то там тайники, он понял, что его коллег кто-то просто спугнул, поэтому кое-что у него осталось.
- Может быть, ещё и придут… - подумал про себя Бронислав, хотя как профессионал он был твёрдо уверен, что по два раза в одно и тоже место люди его профессии – не ходят. Хотя бывают и исключения…
Так он принял твёрдое решение поставить у себя дома тайное, даже от жены видеонаблюдение, что на завтра, проводив на работу супругу, и сделал, благо, что это делалось быстро.

Но утром в почтовом ящике как бомба замедленного действия его поджидал новый сюрприз! Сюрпризом на этот раз оказалась повестка в милицию, чему Бронислав просто несказанно "обрадовался". Он справедливо подумал, что ему повестку подкинули воры в надежде, что он на неё клюнет, а они в это время…
- Уууу… гады! Теперь я вас раскусил, эвона до чего додумались…
Вновь проводив на работу супругу, Бронислав с самого утра стал задумчивым. Но перед тем как её проводить, дабы не спугнуть "коллег", он решительно заявил жене, что его сегодня целый день не будет, уедет де он далеко по очень важному делу…, на что жена как-то странненько так хихикнула и чуточку улыбнулась.

Запасясь бутербродами Бронислав занял место возле монитора в машине не далеко от подъезда. Экран маленького черно-белого монитора, на котором всё время была одна и та же картинка, утомительно мерцал и Бронислав от нечего делать принялся тщательно изучать повестку в милицию. Он долго крутил повестку в руках, внимательно изучая все подписи и печати, на которой сурово было написано… "сегодня к десяти явиться к следователю в качестве свидетеля по какому-то там пустяковому делу…".
- Вот гады до чего же додумались! И печати милицейские и номер отделения, всё сходится, прямо как… настоящая – в непонятках чесал он затылок.

Около десяти утра у него зазвонил сотовый.
- Аллоууу… - схватил Бронислав трубку.
Звонила его жена.
- Броня, ты где, как там у тебя дела мой милый…? – ласково прощебетала супруга.
- Да… я далеко, скоро не жди… - ответил ей Бронислав, удивившись её заискивающему голосу.
- Ну, давай дорогой, смотри осторожненько, целую… - отчаянно булькая в трубке, на прощанье сказала жена.

Он бросил взгляд на экран монитора, на уже надоевшую ему картинку, сладко зевнул и снова принялся представлять, как он поймает воров, и будет разбираться с ними.
А где-то через пол часа картинка на экране монитора вдруг стала меняться…, Бронислав перестал жевать бутерброд и с интересом уставился на происходящее. Вдруг на экране монитора…, хихикая появилась его супруга, а следом за ней в квартиру вошел и любовник. Они быстро отправились в спальню…, Бронислав резко переключился на спальню и увидел такое, чем не каждый *****фильм может похвастаться. Он даже не сообразил, что происходит…
Сначала там начались вялые телодвижения, потом разогрев стал потихонечку проходить, а потом началось такое…, от чего у Бронислава снова на глаза начала опускаться красно-кровавая пелена…
- Ба… Вот это змеюшки-колотушки… - от неожиданности открыл рот Бронислав. – Охотился на воров, а поймал – жену с любовником, видать написанное в письме тогда было - правда, а может быть это случайное совпадение, которое наложилось одно на другое…? – снова находился он в непонятках.
С этими мыслями Бронислав не досмотрев "кино" пулей вылетел из машины и приступил к задержанию жены и любовника.
- Дурнина какая-то… – поднимаясь негодовал взбешенный и ничего не понимающий Бронислав.

Вихрем взлетев на этаж он открыл дверь квартиры, тут же закрыв её изнутри ключом, дабы не убежал любовник, пока он будет разбираться с супругой.
Не будем в подробностях описывать сцену ревности, так как в жизни каждого их было, наверное, предостаточно… Скажем лишь, что пока Бронислав бил морду неверной, голый любовник ретировался к двери делая отчаянные попытки покинуть квартиру, и такие отчаянные, что в запале оторвал у двери ручку, когда Бронислав так не него посмотрел, что самому стало страшно.
Жена плакала и кричала… - Броня! Только, пожалуйста, без всех этих пошлостей и театральных сцен…! Ты давным-давно уж меня не любишь… – закрывалась она от него подушкой.
А какие тут были пошлости и театральные сцены, когда это был самый обыкновенный мордобой с пристрастием. А подлый любовник тем временем, вместо того, что бы мужественно заступаться за любовницу, всё продолжал и продолжал неоднократные попытки смыться с места пришествия, что совершенно не красило его поступок, как мужчины.
Тем временем, закончив с женой, Бронислав яростно набросился на бедного любовника, который к тому времени серенькой мышкой забившись в угол, у двери плакал горькими слезами от безысходности, он так не хотел, что бы его голого били. Но по-другому сейчас просто никак не могло получиться. Любовник попал под раздачу, он ещё долго бы под неё попадал, если бы его участь не облегчил неожиданный и спасительный звонок в дверь.
Бронислав перестал бить извивающегося любовника, достал из кармана ключи и открыл дверь… Он ожидал увидеть кого угодно, почтальона, слесаря водопроводчика, дворника, соседа по этажу…, но только не наряд милиции…, коим они вместе с любовником были взяты и доставлены в отделение до выяснения обстоятельств, на великое горе и радость супруги, которая одновременно боялась и радовалась. И что ей сейчас было делать, она теперь тоже не знала…

В отделении милиции задержанным, прежде всего дали остыть и опомниться, а только потом по очереди доставили к следователю. Первым к дознавателю попал Бронислав.
- Тек-с… Ты кто там у нас… - перелистывал за столом бумаги следователь. – Ты у нас… Бронислав Злодеев, который пару дней тому назад обнёс квартиру очень уважаемого человека, заслуженного и почетного деятеля искусства. При проникновении в квартиру был заснят скрытой камерой видеонаблюдения… Хоть бы маску-то на лицо одел, что бы тебя не узнали… - на секунду оторвался от стола следователь – В мире современной электроники живёшь, а работаешь всё по старинке. – Мы тебя почти сразу же вычислили по видеонаблюдению, но пока личность установили, то да сё… Повесточку тебе послали, что бы ты сам пришел… Чо по повестке-то не явился? – посмотрел на него следователь. – Обязательно надо наряд высылать и государственный бензин жечь, ведь всё одно у нас оказался. Да, где краденые вещички-то? А? Куда ты их подевал? – глядя на Бронислава, как от яркого солнца щурился следователь.
- У меня, их нет… - сухо ответил ему Бронислав, искренне сожалея о том, что так глупо попался, совсем позабыв про это видеонаблюдение, став жертвой своей собственной глупости. А ещё он удивился тому, что повестка, оказывается, была самая настоящая.
- Как нет…? А где же они? – с удивлением переспросил его дознаватель.
- У меня, их… украли…
- Ха, ха, ха… - рассмеялся следователь Брониславу в лицо. – Вот это да, вор украл у вора… Бывает же так… Дас-с, милейший, хочу вас маленько обрадовать… Этот ваш, так называемый любовник вашей супруги тоже оказывается вор, который может быть и украл ваше краденное. Вы с ним по одной схеме работали, так сказать – конкурировали. Правда, у нас пока ещё нет прямых доказательств, но письмо, что он вам подбросил, было написано именно его рукой. У нас таких писем много. Тоже по старинке работал…, но нашел таки предлог, как к вам в квартиру попасть, оказывается в качестве любовника, вашу жену охмурил, слабовата жена оказалась… Ну, ладно, потом разберёмся.

В камере Брониславу было до ужаса горько, больно и обидно. За пару дней он потерял всё. И жену, и свободу, и деньги, и будущее…, будил он свою усохшую совесть.
- И как же это я так… лохонулся…? Старею, наверное я, старею… - И почему всё глупо по дурному совпало…? - тяжело вздохнув, спросил судьбу Бронислав.
- Плииииииз… - ехидно улыбаясь, ответила ему та...

Забытый слон

Сергей Магалецкий

Лето ушло, сбросив старую пыльную одежду. Зеленые декорации обрушились ворохом пестрых листьев. Ветер гонит их по парку разлетевшейся рукописью. Перебираю цветные страницы - срезы ушедшего времени. Извилистые прожилки, как линии жизни и судьбы. Рука блуждает по этим дорогам, унося в воспоминания…

Мать... Ты была очень доброй и всех жалела. Узнав, что кто-то из соседей нездоров, пекла пирожки и шла навестить больного. Не могла смотреть фильмы, где кого-то обижают. Горько плакала. А еще до ужаса, до обморока боялась лягушек, а других животных любила.

Однажды мы с братом-близнецом сдуру напоили канарейку водкой. Птица всю ночь пела песни и не давала спать. Под утро уснула, но тебе показалось, что умерла. Ты долго рыдала над ней, cогревая в ладонях, и птаха ожила. Потом несколько дней отпаивала пичугу от тяжелого похмелья. Нас даже не наказала, лишь взглянула с укоризной. Правда, отец все равно выпорол старым солдатским ремнем.

Отец... Помню, как ты повел нас с братом в зоопарк. Слона смотреть. У автоматов с газировкой мы пили воду, от которой ломило зубы. А ты налегал на другие напитки. Слона я помню плохо, зато хорошо запомнил наше возвращение: тебя покачивало, как тяжелый груженый корабль, ведомый двумя ревущими буксирами. Постовой милиционер остановил машины, чтобы мы спокойно перешли дорогу, и погрозил тебе кулаком. Ты много пил, но воспоминания об этом стерты. Забыл. Помню другое: я болел ангиной, и стоило кашлянуть ночью, как ты приносил мне воды и гладил спину теплой ладонью.

Бабушка... У тебя были загорелые дочерна, мозолистые руки. Простая и неграмотная, но очень мудрая женщина. С бедой или радостью в деревне бежали к тебе. Мама рассказала страшный случай: подросток - сын соседки, защищая свою мать, убил пьяного отца. Прибежали за тобой. Ты пришла и сделала все так, будто пьяный мужчина полез на яблоню, упал и ударился головой о камень. Приехала милиция, провела расследование и остановилась на версии несчастного случая. Парень остался на свободе.

Друг... Натура жизнерадостная, творческая и веселая. В минуту отчаяния, непонятной депрессии, шагнул в окно третьего этажа. Почему ты не позвонил мне? Мы нашли бы другой выход…
Помню на охоте смешной случай. Твой сеттер Джим бросился в воду за уткой, проплыл несколько метров и вернулся, дрожа и поскуливая. Ты снял с себя бушлат, укутал пса и всю ночь отогревал у костра, приговаривая, что у собаки слабое здоровье. Как мы хохотали тогда!

Перебираю листья, как поминальные записки, в которых будто изнутри горит лампада. Хорошо и покойно, как в храме. Вспоминаю дорогие лица и перечисляю имена...

Ветер выхватывает цветную охапку из рук, кружит и уносит в небо. Там листы сложатся снова в рукопись. Читая книгу жизни, Бог будет то улыбаться, то хмуриться. Выпорет, конечно! Но ведь потом согреет и пожалеет. И может быть позволит быть рядом.

Я думаю, что в этой волшебной стране живет и слон, которого я плохо запомнил. Стоит, улыбается и качает головой, недалеко от автомата с газировкой и поющей на нем веселой канарейкой…

Отец

Виктор Йог

Отче наш, Иже еси на небеси!
Да святится имя Твое,
да приидет Царствие Твое,
да будет воля Твоя,
яко на небеси и на земли.
Не отринь спасения души ради,
и не дай помереть лютой смертью,
дай нам слышать тебя во всем,
искупи первородный грех наш,
хлеб наш насущный даждь нам днесь,
и прости нам долги наши,
яко же и мы прощаем должникам нашим,
и не введи нас во искушение,
но избави нас от лукавого.
Ибо ты есть Царь Силы
и славы нашей вовеки. Аминь.
(Молитва «Отче наш»)

В верхнем ящике письменного стола лежит небольшая чёрно-белая фотография. На ней изображён мой отец в компании пятерых подвыпивших мужиков. Он стоит с краю, едва доставая до плеча приятелю, который смотрит в объектив так, как будто хочет взглядом прожечь его. Четвёрка резко отличается от отца. Каждый нацепил серьёзную маску и приготовился к фотографированию. И только отец стоит, уперев левую руку в бедро, слегка отведя полу клетчатой рубахи, распахнутой на груди. Майка с глубоким вырезом обнажает волосатую грудь. Он улыбается, горизонтальные морщины пересекают высокий лоб. На голове две глубокие залысины, из нагрудного кармана рубахи выглядывает пачка «Беломорканала». Ему явно хорошо, потому что он уже подвыпил по случаю привезённого сена.

Он умер, когда мне было семнадцать, и я учился на первом курсе института. На похороны не успел… Пока дошла телеграмма, и ехал двести двадцать километров, всё было уже кончено. Отца, как мне тогда казалось, я не любил. Но чем больше живёшь, тем больше понимаешь, что не всё так просто с этой пресловутой любовью… Он был алкоголиком. В нем таились хорошие задатки, но он их не реализовал. Учился в мединституте, но его выгнали за участие в кружке истинных коммунистов. Отец очень любил читать книги. Во время войны его ранили в ногу. Работал учётчиком, бухгалтером, заведующим чайной, грузчиком. Однажды он занял казённых денег своему родственнику на строительство дома. Растрату обнаружили и его посадили. На зоне он так грамотно писал прошения за сидельцев, что дела некоторых из них пересматривали, и они оказывались на свободе.

Мы жили в селе. Отец пьянствовал и дрался с матерью. Однажды он бросился на мать и чуть не задушил её. Соседи едва его оттащили. Мать частенько сама его провоцировала. Но когда он бывал трезв, на провокации не поддавался, а читал, курил и молчал. А вот когда выпивал… Как-то раз он стал избивать мать, и я с ножом кинулся на него…Двенадцатилетний тощий кощей. Мать едва меня успокоила.

Он ничего не хотел делать руками. Поэтому в деревенском хозяйстве всё разваливалось. К моменту моего рождения был построен дом. Но что это был за дом?! Крыша резко отличалась от всех остальных, так как была покрыта чёрным прорезиненным шифером, плохо спасавшим от дождя. Углы дома имели выпиравшие неровно брёвна. Печи пожирали массу дров и не могли согреть в лютые сибирские морозы две убогие комнатки. Стайки для живности были какими-то покосившимися и сделанными на скорую руку. Изгородь свободно пропускала куриц в огород. Туалет был сделан в стайке и сиял дырками. По-моему, материальный мир вообще не существовал для него.

Однако папа многому научил меня. Он пил и говорил, чтобы я не шёл по его пути. Папа часто повторял, что его сын станет Человеком. Он рассказывал, что за свою жизнь выпил цистерну водки. Я до сих пор не люблю вкуса алкоголя. Самое неприятное для меня на работе – это всевозможные праздники, дни рождения и юбилеи. Однажды он напоил меня и соседскую девчонку бражкой. Ему было скучно пить одному, и он подключил нас. Этот, казалось бы, антипедагогический акт привёл к тому, что я до двадцати одного года на дух не мог переносить спиртное.

Папа привил мне любовь к книге, и я стал читать с пяти лет. Я до сих пор помню его завораживающие рассказы об Алексашке Меньшикове и царевиче Петре. Он упоминал названия книг, которые звучали для меня как музыка: «Пещера Лейхтвейса», «Белый клык», «Граф Монте-Кристо»…Он ещё до школы научил меня считать и решать примеры в пределах начальной школы. Уходя на работу, прикалывал листок с примерами на гвоздик, а когда приходил, проверял и ставил мне оценки. У него за плечами была десятилетка, и он помогал мне решать задачи до восьмого класса. Благодаря ему я научился играть в шахматы. Папа был хорошим рассказчиком и своими историями возбуждал во мне тягу к знаниям.

Он не воспитывал, не наказывал, не формировал, но я каким-то образом научился отличать доброе от дурного. Учёба давалась мне легко, и я вместе с пацанами самостоятельно учился плавать, играл в карты и лапту, шлялся по лесу, травил анекдоты, пытался курить, лазил по огородам…Он почти не обращал на меня внимания. Он осознанно давал мне свободу или просто не мешал жить? У меня были постоянные обязанности. Я должен был дать коровам сено, убрать навоз, привезти воды. Быстро сделав домашние работы, бежал в библиотеку. Библиотекарь давала мне книги и на отца. Я был у неё любимым читателем.

Папа умер легко, во сне. После того, как подгулял у соседей, сел дома за столом, уткнулся лицом в ладони, уснул и ушёл.

И только, когда мне исполнилось тридцать три, на одном из тренингов, выполняя технику «Зеркало», в изменённом состоянии сознания, я попросил прощения, принял и простил его. Во время процесса побывал в шкуре своего отца. Я чувствовал его боль в ноге при ранении. Я понимал, как при каждой очередной сталинской «сотке» спиваюсь, но ничего не могу с собой поделать. Иначе выдержать весь этот ужас было невозможно. Я под градом пуль и осколков, ежедневно рисковал жизнью, доставляя деньги солдатам.

Он сделал всё, что мог. Ну, не умел он жить по-другому. Это была его жизнь и судьба. Мне кажется, он чётко осознавал, что происходит в стране. Его не стало в шестьдесят два года. Тогда-то я и понял, что он ни в чём не виноват.

И НИКТО НИКОГДА НИ В ЧЁМ НЕ ВИНОВАТ. Или все всегда во всём виновны...

НечтоЖило-было на свете Нечто.
Оно тихонько жило в глубине Души. И, в общем-то, никому не мешало.Однажды в Душу зашло Чувство. Это было давно. Чувство Нечту понравилось. Нечто очень дорожило Чувством, боялось его потерять. Даже дверь на ключ закрывать начало.
Они подолгу бродили по закоулкам Души, разговаривали ни о чем, мечтали. По вечерам они вместе разводили костер, чтобы согреть Душу.
Нечто привыкло к Чувству и ему казалось, что Чувство останется с ним навсегда. Чувство, собственно, так и обещало. Оно было такое романтическое.
Но однажды Чувство пропало. Нечто искало его везде. Долго искало. Но потом в одном из уголков Души нашло прорубленную топором дырку. Чувство просто сбежало, оставив огромную дырку.
Нечто во всем винило себя. Нечто слишком верило Чувству, чтобы обижаться. В память о Чувстве осталась одна дыра в Душе. Она не заделывалась ничем. И ночами через нее залетал Холодный и Злой Ветер. Тогда Душа сжималась и леденела.
Потом в Душу пытались заглянуть еще другие чувства. Но Нечто их не пускало, каждый раз выгоняя веником через дырку. Мало-помалу чувства и вовсе перестали заходить.
Но однажды в Душу постучалось совсем странное Чувство.
Сначала Нечто не открывало. Чувство не полезло в дырку, как это делали предыдущие, а осталось сидеть у дверей.
Весь вечер Нечто бродило по Душе.
Ночью улеглось спать, на всякий случай положив веник рядом с кроватью. Прогонять никого не пришлось.
На утро, заглянув в замочную скважину, Нечто убедилось, что Странное Чувство по-прежнему сидит возле двери. Нечто начало нервничать, понимая, что нельзя прогнать того, кто еще не зашел.
Прошел еще день. Смятению Нечто не было предела. Оно поняло, что до смерти хочет пустить Странное Чувство. И до смерти боится это сделать.
Нечту было страшно. Оно боялось, что Странное Чувство сбежит, как и первое. Тогда в Душе появится вторая дыра. И будет сквозняк.
Так проходили дни. Нечто привыкло к Странному Чувству у Двери. И однажды, по хорошему настроению, впустило-таки Странное Чувство. Вечером они разожгли костер и впервые за столько лет отогрели Душу по-настоящему.
- Ты уйдешь? - не выдержав, спросило Нечто.
- Нет, - ответило Странное Чувство, - я не уйду. Но при условии, что ты не будешь меня удерживать и не будешь запирать дверь на замок.
- Я не буду запирать дверь, - согласилось Нечто, - но ты ведь можешь убежать через старую дырку.
И Нечто рассказало Странному Чувству свою историю.
- Я не бегаю через старые дырки, - улыбнулось Странное Чувство, - я другое чувство.
Нечто ему не поверило. Но пригласило на прогулку по Душе.
- А где твоя старая дыра? - полюбопытствовало Странное Чувство.
- Ну вот, - горько усмехнулось Нечто.
И показало место, где располагалась дырка. Но дыры на месте не было. Нечто слышалo, как ругается Злой Холодный Ветер с внешней стороны Души.
Нечто посмотрело на Странное Чувство, улыбнулось и сказало только, что не будет запирать дверь НИКОГДА...

Листок календаря

Андрей Днепровский-Безбашенный

(Береженого бог бережет, а не береженого - конвой стережет…)

Была ранняя весна. А места вокруг были, ну просто вдупель кислородные, и с природой, что называется, от Христа. Из тайги веяло запахом весны, талого снега, не обычной свежестью, и полнотой просыпающейся природы…. И всё это с каждым днём чувствовалось всё сильнее после долгой и суровой зимы.
И в душе зэка Иванова, то же стали открываться тихие такие радости, особенно при мысли, что скоро ему на волю. Он досиживал свои последние дни из двенадцати лет, на которые и загремел в общей сложности, и где-то в глубине души надеялся, что судьба больше не распорядится так, что бы он сюда ещё вернулся….
Ему осталась, оторвать то всего один листок календаря, чтобы прозвенел «звонок», своей условной трелью возвещающей о конце срока.

Нет. Не был Иванов, ни вором рецидивистом, ни убийцей, не было у него ни каких злых умыслов, ни чего такого и откровенного, за что другие тянули тяжелый срок. Просто видать - судьба, карты видать так выпали…
Он совсем не был согласен с тем, что в тюрьме сидят только одни звери.
- Нет, звери на свободе. А здесь в основном те, кому откупиться было нечем или же просто в жизни не повезло - досиживая последний день, делал выводы Иванов.
Он сидел на лавочке возле барака, курил, смотрел на закат солнца над тайгою, и придавался размышлениям, свойственным, наверное, только зекам. Думал…. Почему одни всю жизнь на свободе живут, про милицию только книги читают да кино смотрят, а другие из тюрьмы не вылезают? Ведь не рождаются же все с заранее начертанным путём жизни. И статью не всегда преднамеренно схватить можно, не обязательно с умыслом, и не обязательно надо затевать подстатейное дело, что б на неё родимую налететь, можно ведь и так, от вольного срок схватить, вполне достаточно просто оказаться в нужное время и в нужном месте. Только от чего это всё зависит, он не знал. А ведь от чего-то же, всё это зависело…?
- Ох, и сколько же этих статей в уголовном кодексе?.. на все случаи жизни - плыли мысли в его голове.
- Это только кажется, что они все, статьи эти, для кого-то написаны, пока тебя самого не коснётся. На самом деле, они для всех написаны, так, на всякий случай, и на все случаи жизни - домысливал зэк.
- Вот родился, к примеру, человече, стукнуло ему четырнадцать от роду, и тут закружились вокруг него все эти статьи из УК, завертелись - как пчелы вокруг улья. Да только человек их не видит, и где бы он, не находился, и чего бы такое не делал, в какое бы время не жил, они всегда будут рядышком, да так и смотри, что б не ужалили и больно не укусили...
- Вот едет, к примеру, мужик трезвый на машине, думает о чем-нибудь, планы строит, а тут пьяный в темноте на пешеходном переходе решит из-за куста с разбегу дорогу ему перебежать, за водкой поторопится, да не успеет…. и готов. И поехал водитель в места не столь отдалённые, лес там валить или же шить тапочки на резиновом ходу. Или как ещё судьба со статьёй перекрестится, одному богу известно, да мало ли случаев? - вздыхал Иванов, по привычке жадно до конца дотягивая цигарку.

Когда-то и он был молод, и жил, как все законопослушные граждане, учился, влюбился, женился…. Удивлялся, радовался большим и маленьким радостям жизни, и не о чем таком плохом не думал вовсе и не помышлял. И не знал, что впереди ему такое светит. Просто как-то ехал он с дачи домой на электричке поздним летним вечером, вёз картошку, морковку и прочие снадобья, а тут контролёр, и откуда он только взялся, зараза, покажи ему билет да покажи, пристал. И билет этот у Иванова был, да вот затерялся он куда-то. И потащил он безбилетного пассажира на остановке вместе с рюкзаком и овощами в линейный отдел, протокол составлять за безбилетный проезд, вышли они из электрички, и не то, что бы Иванов там сопротивление оказывал, будучи трезвым, молодым и перспективным инженером, а вот получилось, как-то так совсем не удачно. Потянул его контролёр, за рукав. Да вцепился точно клещ, будто опасного преступника поймал, да и поскользнулся на перроне на мазуте, и головой прямо об пикетный столбик, об металлический стержень из него торчавший, тут наряд милиции, и билет этот проклятый потом нашелся. А Иванов по двести шестой восемь зим отхватил. Контролёр так и остался калекой, довыслуживался. И зачем он дурак, такое усердие на старости лет проявил?
И случилось как-то так, что ни под амнистию он не попал, ни под условно - досрочное. Так и «отпыхтел» от звонка до звонка. Туда ж только попади, ворота широкие. Адвокаты «бабки» то, как потянут, все вытянут. А Иванов жил только от получки до получки, и на адвокатов у него особо денег то и не было. Вот и схватил срок, как говорится - на «полную катушку».
Жена понятное дело, не дождалась, из квартиры выписали. Возвращаться было некуда. Походил он под окнами своей квартиры после «демобилизации», погоревал, посмотрел на бывшую благоверную. Да взгляд при встрече она что-то отворачивала, говорила, не приходи сюда больше, не мешай, мол, мне дальше жить, за друга его замуж вышла. Успокаивал её друг, успокаивал, да и женился на его жене. Оба его и предали. А письма-то, какие писала поначалу, дождусь, да на полгода то её и хватило.

Месяц на свободе побыл Иванов, позаливал горе водкой. И снова попал под раздачу. Оказался не в том месте и не в то время…. под вечер на улице прямо в центре жестокой драки, проходя возле ресторана, что-то там мужики крутые после торжества не поделили, один пошел на четырёх, видать был военным моряком. Он даже разнять их пытался, да вот справку об освобождении обронил. Итог боя, четыре трупа. Видать нападавший крепкий был мужик…
Но Иванов об этом ничего не знал. Он даже и значения то этой драке как-то и не придал, и не скрывался вовсе. Подрались крепко мужики, да и всё тут. А его вычислили, и дело повернулось так, что видел и не сообщил, и поехал он снова за соучастие ещё на четыре зимы опять лес валить, с учетом своей прежней судимости.

- Вот так-то, брат - сказал зэк Иванов вслух самому себе, тяжело поднимаясь со скамейки. Рядышком-то они статьи, с каждым из нас живут и вокруг всё время ходят. И никому не известно, где и как они могут с человеком встретиться…. Человек ли на статью налетит - или же она на него…. так и сопровождают они друг друга потом до самого последнего шага, до могилы, до гробовой доски, совсем без шансов на реабилитацию.

Сосульки, свисающие с крыши барака, под вечер подмёрзли, и весёлая капель прекратилась. Зэк Иванов встал, и не спеша, побрёл в свой отряд. И на душе у него, от мысли, что сейчас весна и что через день «прозвенит звонок», немножко потеплело и прояснилось…
А завтра…. он оборвёт последний листок календаря…

Яблоко раздора ...

- Натаска, дай куснуть? Ну пазалуста… - Ленка заискивающе посмотрела в голубые Наташкины глаза.

Наташка смерила Ленку равнодушным взглядом и с хрустом впилась молочными зубами в яблочную мякоть.

- Ладно-ладно, задина-говядина, я тебе плипомню! – прохныкала Ленка, встала с горшка, натянула трусики, оправила платьице и пошла в группу, где дети старательно рисовали домики.

Так началась вражда Ленки и Наташки. Поначалу она была немудреной и наивной: Ленка запорошила Наташке глаза песком, Наташка сломала ленкин совочек, Ленка вылила суп на голову Наташке, Наташка растоптала ленкину куклу, Ленка порвала Наташкин рисунок, Наташка плеснула киселем на новое Ленкино платье, и так далее в том же духе, до самой школы.

В школе вражда обострилась, девчонки взрослели и гадили друг дружке все более изобретательно. От банальных кнопок на стуле они перешли к брызгалкам с чернилами, потом настал черед склеенных страниц в тетрадях и дневниках, маленькая мышка в портфеле довела Ленку до истерики, а телефонный звонок маме с ябедой на кол по литературе доставил массу неприятных ощущений Наташкиной заднице. Девчонки изощрялись в пакостях, чуть ли не ежедневно одна из них злорадно хихикала, глядя на расстроенную соперницу, а та, в свою очередь, уже обдумывала план мести.

В старших классах, когда вчерашние девчонки с косичками стали молодыми девушками, вражда Ленки и Наташки перешла в новую фазу. Наташке нравился Сережка, Ленка всеми правдами и неправдами старалась понравиться ему первой, на школьных дискотеках девчонки даже несколько раз подрались, выясняя, кто с ним будет танцевать, Ленка однажды натравила толпу своих приятелей-хулиганов на парня, который провожал Наташку домой, в ответ та подкупила двух десятиклассниц, и они в женском туалете разбили Ленке нос. Разумеется, регулярно продолжали происходить и обычные мелкие подлянки: надпись “сука” мелом на спинке стула, которую потом так трудно оттереть со школьной формы, затяжка на колготках, сделанная ловким движением руки в давке на перемене, использованная прокладка, подброшенная под парту соперницы, красной от смущения, подножка на физкультуре во время разбега перед прыжком. Да мало ли способов досадить, когда желание отомстить полыхает в груди сверхновой звездой?

Школа осталась позади. На выпускном вечере Наташка злорадно пролила полбутылки красного полусладкого на белоснежное Ленкино платье, но не успела насладиться триумфом, как села задом в шоколадный торт…

Ленка пошла учиться в ПТУ на закройщицу, Наташка попыталась поступить на истфак пединститута, провалилась на экзамене по литературе, с которой у нее всегда были проблемы, и теперь коротала год до следующей попытки, работая курьером в типографии.

Обе девушки встречались с парнями. Дима, друг Ленки, осенью должен был уйти в армию, а Наташкин Вадим учился на математическом факультете, у него была отсрочка. Парочки время от времени пересекались на дискотеке в единственном клубе их маленького городка. Серьезная стычка произошла всего один раз, когда Вадим в толпе ненароком толкнул Ленку, за что тут же выхватил в торец от Димки, усиленно занимавшегося боксом в ожидании грядущей дедовщины. К чести Вадима, он ответил ударом на удар, да и Наташка тоже не стала наблюдать, как избивают ее парня, и с визгом вцепилась Ленке в волосы. Драка мгновенно разрослась, замелькали кулаки, подвыпившей молодежи было плевать, за что и кого колошматить. Подъехавшие менты распихали особо буйных по машинам и повезли в райотдел. Среди схваченных оказался и Вадим. Бумага, отправленная из милиции в институт, перечеркнула его планы на отсрочку, он был отчислен и с ужасом думал о предстоящем призыве в ряды СА.

Через полгода после того, как молодых людей забрали в армию, Наташка сфотографировала Ленку, обнимающуюся с каким-то парнем на вечеринке, и отправила фотку своему Вадиму, который служил с Ленкиным Димкой в одной части. Вскоре Ленка получила из армии письмо, после чего неделю рыдала, заперевшись дома, забив на ПТУ и вообще на все в мире, а потом подпоила тех самых приятелей-отморозков со двора, и через пару дней изнасилованная Наташка лежала в больнице. Разумеется, весточка об этом событии была немедленно отправлена в воинскую часть, и планы Наташки на Вадима растаяли, как дым…

Ленка вышла замуж за слесаря местного ДРСУ по имени Анатолий. В ресторан, где гудела свадьба, ввалилась пьяная Наташка и устроила жуткий скандал, сопровождавшийся битьем посуды и невестиного лица. Через пару месяцев Ленка проколола ночью шины на автомобиле Дениса, с которым Наташка жила гражданским браком. В ответ Наташка отравила собаку, охранявшую частный дом молодоженов, и подожгла забор, ограждавший их двор. Ленка незамедлительно отреагировала, разбив ночью все стекла в квартире Дениса и Наташки. Наташка написала анонимку в управление ДРСУ, в которой обвиняла Анатолия в сексуальных извращениях, и пустила по городу слух, что он педераст. Ленка позвонила Наташкиным родителям и сообщила, изменив голос, что их дочери сделан аборт, после которого у нее никогда не будет детей. Мама Наташки слегла с инфарктом. Наташка, работавшая в налоговой инспекции, организовала в ответ проверку магазина тканей, в котором трудилась Ленка. Недостача оказалась внушительной, и Ленка едва не получила срок.

Толик с Ленкой купили RAV4. Наташка и Денис приобрели подержанный “Ландкрузер-Прадо”. Ленка заставила мужа продать частный дом, а на вырученные деньги супруги приобрели трехкомнатную квартиру, в которой и поселились с двумя своими детьми. Денис взял кредит, продал свою двушку, и на десятилетие встречи подарил беременной Наташке четырехкомнатную квартиру в центре. Ленка поехала отдыхать в Египет. Наташка на следующий год полетела в Австралию к какой-то дальней родне мужа.

Закончилась вражда просто и банально. Однажды на светофоре авто Ленки оказалась рядом с Наташкиным джипом. Соперницы обменялись гневными взглядами, моргнул желтый, и две машины рванули с места, визжа покрышками. Гонка продолжалась около получаса, и закончилась на загородной трассе, когда “Прадо”" вылетел на встречку, совершая обгон, и лоб в лоб поймал груженого углем КАМАЗа. “Равчик” мог бы объехать аварию, но скорость была так высока, что Ленка не успела среагировать и воткнулась в обломки джипа соперницы на 160-ти км/ч.

В реанимации женщины лежали на соседних койках. Денис и Анатолий, галопом примчаавшись к разбившимся супругам, понатащили им фруктов и соков, но им это было уже не нужно, и та и другая почти не имели шансов. Перед смертью Наташка пришла в сознание, и шепотом попросила мужа дать ей яблоко. Денис зашуршал пакетами, суетливо отыскал яблоко и протянул его жене.

- Ленка…- чуть слышно прошептала Наташка. – Ленка… Яблоко… Ты просила откусить, помнишь?
- Да… - так же шепотом ответила Ленка, - помню…
- Держи, - рука с яблоком с трудом протянулась в сторону Ленкиной койки.

Ленка протянула руку навстречу, ее пальцы почти дотянулись до яблока, и в этот момент жизнь покинула ее. Через несколько секунд умерла и Наташка, пальцы ее разжались, яблоко упало на пол и закатилось под койку.

Берег надежды

Андрей Днепровский-Безбашенный

(искушение)

В прежние времена на Руси было очень много действующих монастырей. Некоторые из них полностью или частично сохранились и до нашего времени, некоторые нет. Если вы когда-нибудь окажетесь на их территории, то, не спеша побродите по ним и окунитесь с головой в историю их начала, и вы вполне возможно ощутите на себе говорящие камни, вам наверняка покажется, что у этих стен есть сердце и вены, ведь здесь каждый камень дышит вечностью…
Разные легенды связаны с существованием и возрождением монастырей, но все они, как правило, покрыты глубокой тайной жизни…
Один из таких частично сохранился и был восстановлен в Москве не далеко от станции метро Таганская, он прославился тем, что в нём захоронены мощи святой Матрёны, обладающие духовной силой благоговения. Говорят, помогают они людям в бедах. Слухом земля полнится, и тянутся сюда людские души, кто с чем, кто приходит прощение просить у святой Матрёны, кто исполнения желаний, кто взывает о помощи. Людская молва быстро разносится, говорят, многим Матрёна помогает, если же сочтёт их просьбу бескорыстной и искренней. И стоят там очереди из человеческих судеб неиссякаемым людским потоком, как когда-то у мавзолея Ленина.
Вот и в этот августовский день с утра верующие и просто сочувствующие, с цветами, свечами и надеждами выстроились в очередь к её мощам и иконе, стояли кто с чем. Кто-то просил у Матрёны счастья, кто здоровья для себя и своих близких, кто-то молился о смягчение приговора родственника осужденного, а кто-то просил тому же родственнику наоборот накинуть срок за его злодеяния, а кто-то просто хотел улучшить свою и без того прекрасную жизнь. Всех их привело сюда сила желание, не смотря на то, что каждый из них жил своей жизнью, и каждый по-своему.
Говорят, что святая Матрёна всевидящая и никому не отказывает. (Вот я пишу сейчас этот рассказ, а сам думаю, что она его вместе со мной как бы читает, и честно говоря, малость побаиваюсь, как бы и у самого чего не вышло. Но надеюсь, что она не обидится, что я малость чего и преувеличил, так как в писательской работе без этого никак нельзя).
С утра в этой длинной очереди вместе со всеми стоял и дисциплинированный бухгалтер из Подмосковья по имени Венедикт. Правда, прибывал он здесь без особой нужды в надежде улучшить свою и без того не плохую жизнь. Августовское солнышко в душной Москве припекало, и мозги бухгалтера стали потихонечку размягчаться.
Телосложения Венедикт был худосочного, так как питался в основном плохо, но в надежде сильно разбогатеть, к деньгам относился скрупулезно, всё копил и копил их, и вид у него по той же самой причине был весьма затрапезный. Стоял он в этой очереди, как говорится не от противного, а с корыстным таким желанием – конкретно разбогатеть, в отличие от других желаний окружающих его сограждан.
Он как-то и раньше бывал у святой Матрёны, она ему тогда помогла, в должности его повысили и зарплату прибавили. Но этого ему оказалось мало, (говорят, что человек к хорошему привыкает быстро), так Венедикт сюда приехал снова, прикупив по случаю огромную такую свечку за сто рублей, в надежде, что это ему зачтётся особенным таким образом… А так, с виду в его облике угадывались удивительная простота и естественность.
Любимым его выражением была фраза – Кирдык монокль, а любимой книгой – «Пособие для бедных, как стать богатым», которую он читал сейчас как библию и помнил в ней всё наизусть, зачитав её до дыр.
- Как там курс доллара? – послышалось где-то в глубине очереди.
- Расцвёл сволочь! – тут же донёсся ответ. Венедикту от услышанного в душе стало приятно, так как все его накопления хранились в банке в погребе в зелёной валюте. Голова у него, как-то и положено бухгалтеру работала как калькулятор и он быстренько так в ней прикинул, на сколько сегодня увеличился его капитал. Его как-то не утомляло то, что впереди и сзади него стояли люди с куда более серьёзными проблемами, а не просто желанием разбогатеть. Что все они были несчастны по-своему, в отличие от него… Но, увы, это Венедикта совсем не смущало.
Люди здесь в основном искали духовное пристанище и стремились сюда, в надежде выплеснуть волны своих желаний на берег всё той же самой надежды, ибо для них они были сокровенными…
- Может быть, я и вправду разбогатею? – солнечным лучиком промелькнула мысль в голове Венедикта, озарив на какое-то мгновение его искушение.
В очереди стоять ему было ещё долго, в монастырских стенах, так успокаивающих своей тишиной ему было о чем подумать и что вспомнить. И Венедикт - вспоминал. Память на этот раз унесла его в прошлое, он стал анализировать, почему он развёлся с женой? Злоупотреблял тогда Венедикт, воистину злоупотреблял, и не просто так, а как скотина. Как-то после очередного крепкого возлияния, он спросонья, нет, не своего, а своей супруги наставил на неё охотничье ружьё и тихонько так сказал – Пух! Сердце у супруги оборвалось… Это была последняя капля терпения, после чего бедняжка стала заикаться и подала на развод. Венедикт до сих пор её любил, где-то там, на самом краю души, но это уже никак не повлияло на их дальнейшую жизнь…
Тем временем яркое солнышко ещё припекало из своих последних лучей, людям в очереди по прежнему было жарко и утомительно, и эта утомительность стала сбивать их с откровенных желаний, она давила на них и им хотелось побыстрее отдать свою дань мощам Святой Матрёны…
Сзади за Венедиктом стояли отец с сыном оболтусом, приехавшими из Архангельска в стремлении дать ума сыну. Отец сына, судя по всему, держал в крепкой родительской строгости, всё время навешивая ему подзатыльники.
- Смотри на икону Матрёны то, да мысленно с ней разговаривай, мысленно, да ума у неё поболее проси. Глядишь - человеком станешь, на хорошей должности пребывать будешь, при деньгах окажешься, всё ж легче тебе обалдую жить будет, а там глядишь и про родителя вспомнишь - наставлял отец его крепким очередным подзатыльником.
- А то всё на девок да на баб замужних засматриваешься! Мысленно разговаривай с ней, мысленно! А то, что там в твоей дурной голове роется, Бог его знает! Выросла женилка, и мысли за ней туда же! Благословения и ума у Матрёны проси, а больше ума! – очередным подзатыльником с тяжелой рукой наставлял отец отрока. Рука у помора была размашистая и суровая, от приклада которой отрок каждый раз едва устаивал на ногах.

Впереди Венедикта была смазливая молодая женщина, почему-то вопреки канонам в ярком красном платочке, она всё время молилась и молилась, краснея всё больше и больше, вероятно от таинства своих мыслей…
Тут мимо прошла сестра, (монастырь был женским), и молодая женщина, слегка потянув монашку за рясу, стала шептать ей на ухо свои просьбы, дабы знать, сбудутся они или нет, и не кощунственно ли с этим обращаться к святой Матрёне.
Но лёгкие порывы ветра открыли секрет и донесли до Венедикта суть разговора.
- Сестра - тихо обратилась к монашке молодая женщина с развратно накрашенными губами и откровенно подведёнными ресницами.
- Вы знаете, грех мною одолевает, грех - шептала ей на ухо женщина.
- А в чем он собственно кроется? – смущаясь, переспросила монашка.
- Да вот не берут меня мужчины, не одолевают… - громким шепотом высказывала откровения молодица.
- Вы, наверное, мне хотели сказать - мужчина, в единственном числе? - попыталась поправить её монашка.
- Да нет сестра, вы не ослышались - именно мужчины! Что толку от одного? Алкоголь их, наверное, погубил, алкоголь. А если же несколько сразу - вот это да…! - мечтательно водрузив взгляд к кресту на храме, молвила молодая женщина, от чего сестра засмущалась ещё больше.
- Напьются, и только потом пристают, а толку то что, толку? Который потискает, а потом и захрапит как увалень, а я как разойдусь, как разойдусь, и что мне потом делать? Хоть саму себя удовлетворяй? Скажите, можно ли об этом просить Матрёну? – посмотрела молодая женщина на сестру.
- О чем конкретно…?
- Ну, что бы их было много и все сразу…
- Ой, да грех это, грех… - ещё более покраснев, ответила ей монашка.
- Ну, а попросить-то можно? – никак не успокаивалась молодая женщина.
- Не знаю, наверное, можно, ну, если же только попросить – ответила покрасневшая монашка.
- Святая Матрёна всех принимает и никому не отказывает – откланялась она, тут же поспешив по своим богоугодным делам.

- Да, корысть и грехопадение движет человеком, сволочное видать это создание - человек, корыстное, всё в искушение живёт и в мыслях соответствующих пребывает… - оправдывался перед собой Венедикт.
Попутный ветер доносил до его слуха и другие голоса. Это были голоса двух других женщин, судя по всему, с одного и того же судебного процесса. Одна из них была мать сына, которого посадили за убийство, она пришла в Матрёне за помилованием и смягчением приговора, а другая - погибшего, жестоко убитого в пьяной драке. Обе пришли просить у Матрены совершенно противоположного, а потом разодрались, и никто даже не пытался их остановить и успокоить, пока не подоспела охрана.
Венедикт слышал ещё и другие просьбы, с призывом продлить жизнь умирающего ребёнка и прочими серьёзными мирскими проблемами. И ему где-то там, в глубине души стало совестно, что зря он занимает место в этой очереди, зря мол стоит - зря.
- И зачем я здесь? Мне ведь и так не плохо живётся… А то получится как в той сказке, про золотую рыбку, останусь у разбитого корыта… - думал про себя Венедикт, прекрасно зная ответ на свой вопрос…, за чем он здесь стоит.
Но были и такие, которые стремились попасть к Святой Матрёне и без очереди, она и их принимала.
- Да, деньги пошли мимо кассы – взбрыкнул в душе Венедикт, провожая взглядом людей шедших без очереди.
- Куда вы без очереди лезете? – мысленно пытался образумить он торопливых, призывая к порядку. Но тут услышал в свою сторону.
- Значит им срочно надо, она их и без очереди примет. Ей это виднее, может кому-то надо срочно жизнь продлить…
- Венедикт был твёрдо уверен, что у Святой Матрёны нет никаких оснований, ему, образцовому бухгалтеру, жизнь не продлевать, до самой, самой… бесконечности. Ведь портрет Венедикта даже на доске почета висел. Правда, подворовывал он иногда деньги, но это было так, самую малость, и совсем чуть, чуть. Может быть, он их ещё больше бы поворовывал, но, однако боялся, что в тюрьму посадят.

Тут он от нечего делать он стал в голове прикидывать, сколько собирает в день Святая Матрёна на паломниках, и в его голове нарисовалась довольно таки не плохая цифра, которую он тут же перевёл в американские доллары, помножив их на процент инфляции.
- Вот это да…! – удивился он про себя. - Мне бы такой доходец при жизни…
Его очередь за мыслями стала подходить, он зажег и поставил свою огромную свечку, но перед тем, как поцеловать гроб со святыми мощами, вдруг не заметно для себя стал просить много денег, и продлить жизнь как можно дольше. Вообразив себя живым да ещё с таким денежным потоком он не заметил, что мыслями оказался уже на её месте, а люди к нему всё шли и шли, шли и шли, и всё несли ему деньги и несли, а он эти деньги только считал и складывал…

В этой очереди были и такие, которые Святую Матрёну совсем ни о чем не просили, они пришли к ней просто так, а что бы в жизни им ещё хуже бы не было…

И вот знойная и длинная очередь для Венедикта закончилась, и он с облегчением отправился к троллейбусной остановке. Но перед тем, как до неё дойти, ему предстояло перейти улицу Таганскую на другую сторону на регулируемом светофором пешеходном переходе. Толпа людей на берегу улицы собралась стайкой и долго ждала желанный зелёный свет, а его всё не было и не было. Так его не дождавшись, толпа скопом ринулась на красный, благо машин не было…
А Венедикт, как человек дисциплинированный, со всеми не пошел, он даже где-то осуждал нарушителей правил дорожного движения, став терпеливо дожидаться зелёного сигнала светофора. Дождавшись зелёного, он смело ступил на полосатую зебру пешеходного перехода.
Уверенно идя на зелёный свет, он не посмотрел по сторонам и не заметил, как на большой скорости в его сторону неслась бешеная «Газель»… которая и сбила его насмерть.

До сих пор непонятно, было ли это решением Святой Матрёны, или же простым пренебрежением правилами дорожного движения, в частности, водителем бешенного «Газеля».
А может быть, Венедикту просто не нужно было отрываться от коллектива…?
Но в любом случае – мечтам и просьбам Венедикта, уже не суждено было сбыться…

Живите дальше

Андрей Днепровский-Безбашенный

(живите с Богом…)

(Не знаю почему, но мне нравится описывать жизнь старых людей…)
Старый Шаболтай жил с экономически правильной степенью точности, во тьме страстей прокладывая дорогу в светлое будущее. Он был человеком редкостного поэтического восприятия жизни. Родину любил. Нельзя сказать, что бы он изнывал от любви к конституции, но с каждой пенсии паразит, всегда светился изнутри как звезда. Прозвище у него было – агрегат, данное ему за должное трудолюбие. По жизни шел, как по млечному пути, от пенсии до пенсии, от весны до весны, с утра до обеда…, в общем, всё у него было, как у людей… Уверенно шел вперёд, иногда наступая себе на руки…
Всё на свете он повидал, да только не знал всё, впрочем, если бы всё знал, то не был бы такими… бедным. Он знал, даже как размножаются колобки. Для тех, кто не знает - колобки забираются в сусеки и потом там подолгу скребутся… Было время, когда старый Шаболтай боялся… Страх всегда делал человека изобретательным и дальновидным, именно эти качества намертво устоялись в характере деда.
Старому Шаболтаю намедни стукнуло восемьдесят три. Быстро пролетела его жизнь, ох как быстро. Зима – лето, зима – лето, зима – лето и так восемьдесят три раза. Но Шаболтай старым себя не чувствовал, он считал, что только вступил в рассвет зрелого возраста.

Когда-то в наивной юности он учился в цирковом училище на факира работая с коброй, правда была у него одна слабость, когда он "расслаблялся", всегда добавлял в водку змеиный яд, делая коктейль под названием "Атомный Удар", который сильно давал ему по башке. Но как-то раз "недобрал", налил водки, достал из лукошка кобру и принялся сцеживать из яд. Кобре это не очень понравилось и она стала шипеть, но юное дарование схватило её за хвост и ударило головой об угол, что бы не шипела зараза, сцедил из неё остатки яда, выпил коктейль, который так долбанул его, что Шаболтай на утро ещё долго ничего не помнил, а когда хватился, то кобры в лукошке – не было… Удрала она подлая. Шаболтай будучи на практике на гастролях в гостинице бегом рванул в администрацию, стал рассказывать так мол и так, народ из гостиницы повалил гужом и год после этого в гостинице не селился, как его туда не заманивали, гастроли сорвались, а Шаболтая за такие чудачества из училища в зашей выперли.

Было дело, он женился по молодости, потом развёлся по дурости, но налог на землю платил вовремя и…, как сам любил говорить, никогда не "просрачивал".

В той деревеньке, где доживал дед, осталось всего-то два дома, его, да ещё старого друга Рудольфа, что был его ровно на год моложе. Народ с этой убитой деревеньки давно уже поразъехался, и остались там только два дома на расстоянии ста пятидесяти метров, где под конец жизни два деда совсем разругались, оказалось, что один дед не там козу привязал. Мирились они, но потом снова ругались, а потом обратно мирились…
И вот в очередной раз старые друзья помирились и крепко подсели на телевизор, согласитесь, что эта штука имеет таки на людей определённое влияние. Вспомнили они тут былую жизнь при советах, и захотелось им уйти в мир иной, как говорили в деревне – "партейными".
Как раньше-то, идёт по селу коммунист, а люди ему в след поворачиваются и перешептываются между собой – гляди ка, партийный человек идёт, партия ему ярким солнышком светит.
Долго выбирали себе партию два старика, благо в последнее время партий стало много. Но их выбор пал почему-то на партию под названием ЛДПР (либерально демократическая рабочая партия). Прониклись они её идеями, вдохновились пламенными речами лидера, и захотелось им создать свою партячейку, да такую, что бы в соседнем колхозе люди не просто так пахали и сеяли, а непременно по либерально демократически, со своеобразным таким уклоном. Правда, они больше о своих похоронах думали, им хотелось, что бы их как "партейных" похоронили со всеми полагающимися почестями. Письма стали писать…, с просьбой принять в партию.

Шаболтая приняли сразу, а вот Рудольфу пришлось ходить в кандидатах, не произвёл он должного доверия, при вступлении на вопросах запутался, Арктику с Аргентиной от волнения перепутал…
Шаболтаю было чем перед Рудольфом гордиться, он был "партейный", у него был большой синий флаг, синяя футболка с буквами ЛДПР и кепка Жириновка, а Рудольф ходил ещё только кандидатом. Но всё равно, они оба были – партайгеноссе (товарищи по партии), хотя из обоих песок уже давно сыпался.

Как-то раз Рудольф после очередной пенсии в хлам упился, заиграли в его голове яркие эмоции как у шестидесятилетнего, стал делать выводы, что, мол, не совсем стёрлись клавиши его души, сделался он невыносимо высокомерным, слёзы текли и секли в кровь его сердце, гложило его и точило, что он всего лишь кандидат в партию, в отличие от Шаболтая, ощущение у него было такое, что ему динамит в душу бросили. Он руку порезал и стал на крови клясться, так захотелось ему в партию, ведь в ста пятидесяти метрах от его хаты победно реял синий флаг с буквами ЛДПР, который он созерцал вовсе не из упрямства, потом он взбесился не осознавая накал своего бешенства, трудно ему было не дать волю эмоциям, захлестнула его с головой волна слепого негодования, захотел он подкрасться тихим волком и сбросить флаг с Шаболтаевой хаты, но не смог, сил у него не хватило… Но Бог ему помог, ночью флаг за него сбросил ветер. Так Рудольф уснул прямо на улице при попытке предательски подползти по-пластунски.

Рудольф проснулся с утра от звука ручной циркулярной пилы, которая своим воем, выворачивала всего его на изнанку, и он тихонечко так пошел к Шаблтаю с намерениями узнать, что тот делает.
- Здоров Шаболтай! – вяло кинул ему Рудольф.
- Ну, здоров, если не шутишь… - бросил Шаболтай отпиленную доску. Доска ударилась, подпрыгнула и перевернулась.
- Да что же ты делаешь…? Ей же больно… - бережно поднял доску Рудольф. – Я сегодня проснулся и не пойму где…? – ковырял он носком сапога землю.
- А где проснулся-то…? – перестал пилить Шаболтай. – Наверное, опять вообразил себе танк вместо сартира и снова с гранатой на туалет ринулся…?
- Ой! Чего только не бывает по пьяни… - закурил дед Рудольф. С бодуна в его животе бурлило, как в бетономешалке, в глазах иногда темнело и блискало.
- Лесенку вот себе мастерю, что бы флаг прибить, оторвало его ночью ветром. Флаг давеча молодые прибивали, а мне без лесенки это дело никак не осилить. Негоже партийному флагу на сырой земле-то валяться, куры его с утра поклевали, и коза с угла пожевала, благо отогнал вовремя.
- А я с утра чего-то заболел до потери трудоспособности… - снова затянулся Рудольф. - Башку б поправить чем… Да не чем… Вчера мешок поднимал, а внутри меня чего-то щелкнуло, теперь там внутри плохо… Как ты думаешь, чего внутри-то щелкнуть могло…? Поломалось чего-то, наверное?
- Дааа… - протянул Шаболтай. – Похоже, что покой тебе не по карману… Не хочешь ты, что бы твоя душа в тишине побыла. Хотя мне все твои приключения, знаешь, как мокрый снег под каблуком. Давай доброхот, лучше флаг на место поставим. Ну всё, хватит бычиться, убирай из души колючки, цепляйся и давай браться за дело – поднимал новую лесенку Шаболтай, которая пахла свежераспиленной сосниной.
Дома у Рудольфа в гранёном стакане остался не допитый день, голова как сухой плетень трещала…
- Слушай, что бы нашей партии двигаться вперёд, нужно перестать думать о том, кто виноват… Давай, в руки бери молоток, в зубы бери гвозди, флаг я тебе снизу подам… А я стало быть, как старше по возрасту и по должности в партии, лесенку буду тебе придерживать, дабы она не уехала и ты не убился, а то те двадцать рублёв, что ты у меня занял, взыскивать будет не с кого… - подавал Шаболтай гвозди.
- Да я ж с дикого бодунища… - взмолился, было, Рудольф.
- Ничего, ничего, там наверху проветришься и протрезвеешь…

Старый Рудольф потихонечку стал набирать высоту, с каждой ступенькой поднимаясь, всё выше к святому синему небу…
- Молоток смотри, не оброни, а то припечатаешь мне по голове… - напутствовал его Шаболтай. – Крепше держи молоток-то, да смотри, что бы гвозди изо рта как сыр у вороны не выпали…

Тяжело поднимался старичелло Рудольф к святым небесам, два раза оступился на лесенке, два раза в диком ужасе матерился, но дотянул таки до верху, где зацепившись за крышу в идейном стремлении вскоре запросил флаг. Шаболтай подал с угла пожеванный козой флаг и стал давать устные распоряжения по водружению знамени на крышу, дабы тот реял, и его хорошо было видно с округи.
- Смотри, хорошенечко флаг-то прилаживай да прибивай покрепче…! – снова командовал Шаболтай как старший по партии.

Дед Рудольф с трясущимися с похмелья ногами, одной рукой приладил древко от флага, наживил вынутый изо рта гвоздь, в руку взял молоток, поймал момент между ударами сердца и уже было как в молодости размахнулся… Но молоток на взмахе старого назад перевесил…, и кандидат в партию с доброй такой высоты, как подбитый самолёт с запоздалыми возгласами душевного отчаяния медленно пошел вниз, крепко зажав в руке орудие пролетариата…

Нет! Шаболтай не сделал отчаянные попытки спасти своего товарища по партии и не подкинул ему соломки для мягкой посадки…, он влеченный низменными инстинктами самосохранения, оленем быстро отпрыгнул в сторону, предоставив товарищу свободную площадку для приземления, куда тот и звезданулся с шестиметровой высоты напоследок звучно громыхнув мослами. Летящий за ним флаг с надписью ЛДПР вскоре накрыл бедолагу на веки вечные. Дед Рудольф при падении даже не охнул, геройски приняв смерть вероятно по глубоко идейным соображениям. Жизнь в его сердце усохла…

На похороны деда Рудольфа из партии что-то никто не приехал, очевидно, в силу его малой значимости, его похоронили по скромным деревенским обрядам. Закатили поминки со слезами и стенаниями, сетуя на то, что жизнь загрузила его слишком сильно, загнув слишком мощную цену.

На поминках из товарищей по партии был только дед Шаболтай, а остальные прибились, кто откуда. Так же присутствовал настоятель маленькой церкви, но он к партии не имел совершенно никакого отношения и не относился к ней вообще никак. Он сидел, молча поминал раба Божьего сначала по маленькой, а потом чего-то стал злоупотреблять, и до тех пор злоупотреблял, пока не стало его развозить. Но он держался как мог, каждый раз принимая, за нас с вами и Бог с ними. А тут вдруг Старого Шаболтая прорвало.
- Как так, что делать, как быть…?! – стал загружать настоятеля Шаболтай. – Как же он так не во время Богу душу отдал…? Долг мне взыскать не с кого, кандидатом не выходил, идеи в жизнь не притворил, с лестницы упал, флаг не прибил…? - заваливал Шаболтай настоятеля сильными вопросами. – Что делать святой отец, что делать-то…? – в яростном порыве хватал дед за рясу святого отца, который уже мало чего понимал.
Потом настоятель встряхнулся, принял ещё самую малость и ударил кулаком по столу.
- Ничего дальше делать не надо! Всё уже сделано… Нужно жить… – дальше…
- Жи-ви-те да-льше, жи-ви-те с Бо-гом… - на распев протянул настоятель и уткнулся лицом в стол…

Безбожник

Андрей Днепровский-Безбашенный


Трудно сказать, может ли не правильно завязанный узел повлиять на судьбу человека, не верящего в Бога. Говорят, что может. Возможно узлы тут вовсе и не при чем, но кто его знает… Как правило, узлами пользуются: моряки, такелажники, альпинисты и люди прочих профессий. А человеку, изменившему отношение к вере, узлы эти, вроде бы и не к чему, не до них ему, не до этих узлов, если только шнурки на ботинках завязывать.
Но всё же, такой случай имел место на самой заре советской власти, в Сибири, в Приангарье, в деревушке с братским названием Ухтуй, названной по одноимённой речке, протекающей, если можно так сказать, в пригороде станции Зима.
Время тогда было тяжелое, бедное и голодное. Из обуви были в основном онучи. (Нога обматывалась тряпкой и обвязывалась верёвкой). Молодая советская власть, ещё только вставала на ноги, во главе со своим предводителем Ильичем первым. Человеком умным и рассудительным, и да прости его Господи, далеко не глупым. Тогда не нужны были молодой республики разные конкуренты, мешавшие ей выжить, которые оттягивали на себя умы рабочих и крестьян, без чего воплотить и претворить в жизнь идеи и решения ещё не окрепшей власти, было уже сложнее.
Элементом чужим и враждебным была в то время религия. До сих пор не ясно, чем она так помешала Ильичу первому? Но видно, чем-то видать помешала и, наверное, сильно. Пошли на неё советы в бой своим идеологическим фронтом, наступая и ломая уклады жизни многих людей, особенно зрелого возраста. Стали образовываться кружки атеистов, где членам выдавались одноимённые удостоверения и значки с надписью «Безбожник», что вызвало не мало гнева и возмущения среди люда того времени, особенно при появлении этакого откровенного «Антихриста» на людях.
Первый безбожник на Ухтуе был молодой, крепкий и красивый парень Кондрат. Никто не знает, что у него там, в голове творилось, но веяло от него чем-то таким, что было свойственно людям его возраста того поколения. Хоть он и ратовал за правое дело, склоняясь на сторону красных, но видать, не знал, что религия и была создана человеком, именно для борьбы со злом.
В начале прошлого века от хорошей жизни разросся Ухтуй, да так, что деревенское кладбище оказалось, почти за околицей. И вот в самом близком к кладбищу доме собралась как-то честна компания во главе с Кондратом сотоварищи, коротать время, за хорошей четвертью, крепкого сибирского самогона, где, изрядно захмелев, одного из друзей потянуло вдруг на подлую откровенность.

- Кондрат, а Кондрат, а вот скажи-ка ты нам. Ты что, и вправду в Бога не веришь?
- Нет! - твёрдо ответил Кондрат, выдвинув руку вперёд, как с того плаката про пьянство, где человек решительным жестом показывает, что он, не просто просит не наливать, а вообще не будет пить.
- А значит и в нечистую силу, бесов, чертей, упырей и прочих аспидов ты тоже не веришь? - продолжал поддевать его расспросами сотоварищ.
- Нет! - стукнув кулаком по столу, резко отрубил Кондрат. При том, поймав себя на мысли, что начинает выдавать желаемое за действительное. Правда, в его голове запоздало мелькнуло - что нет такого коня, на котором можно было бы ускакать от себя, но было уже поздно…
- А раз не веришь, то, значит, и не боишься…? - подняв палец к верху, победно умозаключил товарищ.
- Не боюсь, и могу поклясться! И даже на кладбище в полночь сходить! - возвысился над верующими в Бога Кондрат.

Дело было к полночи и его сотоварищ, дабы не усомниться и полностью удостовериться в сказанном, вдруг предложил следующее: Поставить бутылку самогонки прямо сейчас на кладбище, на могиле не давно усопшей бабки Авдотьи (которую все в деревне считали ведьмой), а Кондрату забрать ту бутылку ровно в полночь с известной ему могилы. А то, дескать, так каждый может молоть, что угодно и что вздумается. Ну, сказано – сделано.
Старые часы ходики показали двенадцать без четверти, идти было уже пора. Кондрат встал, под яркую полную луну вышел во двор, постоял немного, закурил, о чем-то подумал и решительной походкой отправился на кладбище, доказывать, что он настоящий безбожник, а не просто так «лясы точит».

До могилы бабки Авдотьи он шел твёрдым шагом, взял бутылку, развернулся и быстро зашагал обратно. Хоть и страшно было Кондрату, но он крепился и виду сам себе не показывал. Потом шаги его стали вроде бы как дублироваться, как будто кто-то за ним шел следом. Он остановился, огляделся, но кругом никого не было, кругом была - тишина…
- Кажется мне со страху, наверное… – подумал Кондрат, и уже не так твёрдо пошел дальше. Но его шаг стал дублироваться ещё больше, с каждой поступью сильней и сильнее. Кондрату стало не до сомнений. Теперь за ним гнался вроде как всадник-покойник на лошади, норовя достать его кнутом. Кондрат не то, что побежал, он рванул вперёд и полетел через могилы, и бутылку по дороге выбросил, но ему и это не помогло…
И вот уже спасительная дверь в родимую хату, где его с нетерпением ждут, а всадник всё свирепее делается, копыта его коня рядом за спиной землю бьют, конь в затылок ему дышит, а всадник кнутом почем попадя достаёт Кондрата. Рванулся, было, Кондрат в хату из последних сил, захлопнул за собой дверь, но перед тем, как потерять сознание почувствовал, что за ногу его сильно дёрнули...

Долго откачивали Кондрата. Потом решили на кровать перетащить. Взяли было, да за ногу его что-то сильно держало. Посветили керосиновой лампой, а у него с онуча оказывается, верёвка отвязалась и в дверь попала. Верёвочку высвободили, Кондрата на кровать положили. Ноги у него в кровь были разбиты, видно крепко он убегать старался, у страха-то глаза велики. А седых волос на его дурной голове заметно прибавилось.

Ох, и смеялись же потом, когда он рассказывал, как с кладбища возвращался. Страху-то было… А всё из-за того, что верёвка просто развязалась, узел не так был завязан на онуче, не правильно и всего делов-то. А то шаг дублируется, всадник с кнутом гонится... Верёвка просто болталась сзади, а когда он побежал, то и вовсе трепыхаться и доставать его стала.
Бедному Кондрату тогда было о чем грустить, как с верой быть, да ещё узлы не уметь толком завязывать...

Клавдия Никитична

Сомелер М. А.

Клавдия Никитична - типично одесская женщина, неунывающая оптимистка, несмотря на тяжелую, в общем-то, жизнь...

- Рита! Р-рита-а!
Сквозь сон слышу, как в дверь кто-то барабанит. Кого черт принёс? Нехотя зажигаю свечу. Иду к двери.
- Ну, кто там?
- Рита, не бойся, открывай, это я, тётя Клава.
Опять не дали выспаться. Ну что тут поделаешь? Придётся открыть.
Она входит, высоко подняв маленький огарок свечи. Среднего роста, довольно тучная женщина с огромными грудями. Ей около семидесяти. Она наша соседка по подъезду. В темноте Клавдия Никитична плохо ориентируется, и плечом чуть не валит шкаф, стоящий в прихожей.
- Темно, как в ж... у негра! - заявляет соседка, попав на кухню. Я улыбаюсь. Слышала эту её любимую фразу много раз, но Клавдия Николаевна так смачно её проговаривает!
- Отключают, отключают... Шоб у них руки повыламывало! Шоб у них ноги по лестнице упали. А я думаю, дай зайду к тебе, посмотрю, как ты тут.
- Да ничего, я нормально...
Ставлю чайник. Меня знобит, и я зажигаю вторую конфорку. Два ярких цветка загораются на кухне. Но этого мало. К своей маленькой достаю толстую польскую свечку. И через секунду по кухне разносится ванильный аромат. Клавдии Николаевне свечка явно нравится. Она принюхивается, и говорит:
- Вот ещё, придумали. И пироги печь не надо. Сиди, нюхай себе.
В окне темным-темно. Света нигде нет. И ещё час не будет. Завариваю чай. Одна мысль не даёт мне покоя...
- Тетя Клава, а как вы спустились ко мне? Без лифта...
- А так и спустилась. Правда, этаже на пятом бабка чуть не полетела вверх тормашками! Не правительство, а сволочи. Так и ждут, чтобы я копыта откинула, и пенсию не платить.
Смеётся. Надо же, какой подвиг! С восьмого этажа, в темноте, и только для того, чтобы помешать мне спать!
- Да, стара бабка стала! - она оглядывает свои груди, живот, опускает свой огарок и смотрит на тапочек.- А думаешь, я не была красавицей?
- Ну что вы, тетя Клава! Я видела ваши фотографии....
-Э, фотографии...разве могут передать фотографии? А я была... знаешь... такая женщина в соку. А следила как за собой! Волосы всегда красила. Таблетки такие большие раньше продавали, перекись... Никогда у меня не было видно чёрных корней. На работе мне так и говорили: "Клавдия Никитична, вы - прирождённая блондинка!". Только, знаешь, один раз как-то случилось со мной такое дело... Передержала я эту перекись. Ходила, стирала что-то, и забыла. Так представляешь, волосы-то у меня и пообламывались! Один ежик маленький остался!
- Как - ёжик? - с трудом сдерживаю смех - Что, совсем? А как же вы по улице ходили?
- А у меня парык был. Белый. Хороший такой парык. Немецкий. Помню, случился какой-то праздник... Наверное, это уже у Таньки, дочери моей, на работе. День рождения был у нее, а я торт обещала ей испечь и принести. Так вот, думаю, дай-ка я наряжусь. Пусть у неё на работе посмотрят на Танькину мать! Наклеила себе рысницы... У меня были такие красивые, густые ресницы. Ленинградские? Не-ет, это тушь ленинградская была. Может, польские? Тьфу ты, не помню. Короче, красивые, густые, черные рысницы. Так вот, наклеила я эти рысницы. Брови себе нарисовала под стать рысницам. Парык взбила хорошенько, он такой пышный стал, как безе. Надела я его, глядь в зеркало - красавица! И пошла к Таньке на работу.
А на работе у неё все меня уже ждали, чтобы праздник был с тортом. Стучу я в дверь, захожу... А комната у них большая, и они там сидят, человек десять. И все смотрят на меня. И в глазах у них я вижу, что они поражены. И все от этого поражения аж молчат. Тихо-тихо. И вдруг Танька моя как засмеётся! На неё напал такой, знаешь, истерический хохот. Это у неё такая реакция была на мою красоту.
Клавдия Никитична замолчала. Какое-то время она смотрела на огонёк свечи, припоминая дни своей молодости. Потом продолжила:
- Когда праздник закончился, мы с Танькой пошли домой. Мы шли по улице Советской Армии. А там - движение, народ шныряет туда-сюда... Трамваи эти так и трезвонят... И вдруг нас увидел какой-то пьяница. Он как закричит: "Люди-и! Смотри-ите, краса-а-вица идё-о-от!" И все начали оборачиваться. А он не унимается, всё кричит. Такая, знаешь, как весть по улице проносится. Даже, кажется, трамваи медленнее стали ехать.
Она снова замолчала, явно смакуя в своей памяти эту сцену.
- Да, красавица была... Один раз меня даже хотели снасиловать. Я тогда маляром работала. Помню, надо было скорее комнату закончить, я до ночи работала. Переоделась, выхожу. Темно. Трамвая не видать. Решила ехать на такси. Так эта сволочь меня завёз в какую-то подворотню, и лезет. Я как шварканула его об руль... А в кульке у меня валик был. И сверху валиком... И говорю ему: " Сейчас ножик в сумке найду, я тебе ещё и яйца отрежу". Не поверишь, он из машины выскочил. А я ещё и закричала: "Вернись, вернись сейчас же, сволочь!!!" Таки заставила его довести меня до дома бесплатно. Он же не мог машину бросить, а я не вылезала. А чего? Этого, думаю, уже прибила. А вдруг другой какой посильнее будет? Ничего, нормально доехали. Только краской его немного испачкала. Пакет порвался, а валик в краске был...
А мужу дома ничего не сказала. Муж у меня, Саня, ох и вредный. Эгоист. Из старых холостяков. Он у меня второй. Муж. Первый умер молодым.
Я когда Саню на пляже увидела, решила, что мой будет. Красивый такой, газетки всё читал. И такой, знаешь, наглый, внимания не обращал. Ну, ничего, со временем обратил.
А всё равно жил со мной, как холостяк. По хозяйству ничего не хотел делать. Возьмёт газету, и сидит. И кричи, ругайся, он и бровью не поведёт.
Мы жили на втором этаже, в старом доме. Тогда никакого водопровода не было. Сейчас хорошо, стирай - не хочу. А тогда надо было воду вёдрами носить. Я и говорю ему, мол, Саня, принеси воды. А он так гордо отвечает, что не водонос. Типа мы, орлы, летаем высоко. Уж как я разозлилась! У меня и так спина вся болела... Нет, думаю, хватит. Взяла цинковое ведро, нашла внизу на веранде большую палку. Перевернула это ведро, и давай по нему бить. Сижу, и бью. Минуту бью, десять, пятнадцать... Тут Саша влетает, выхватывает из-под палки это ведро - и за водой. И с тех пор всегда мне воды приносил. А сейчас и картошку, и помидоры приносит. Всё! Говорит, чтобы тебя, карга старая, не видеть, я готов жить на этом базаре. Давай, говорит, рассказывай, что купить, я лишний часок от тебя отдохну. Во как!
Клавдия Николаевна смеётся. Глаза у неё ясные, голубые. Молодые глаза. Она и на самом деле удивительная женщина. Младшая дочь подбросила ей на старости лет подарочек - двух двойняшек. Один похож на русского, второй - вылитый узбек. Дочь - наркоманка. Детьми не занимается, дома не бывает по месяцам. Появляется, чтобы что-нибудь украсть. Но Клавдия Никитична не обозлилась. Детей она любит, непутёвую дочь жалеет. Хотя может и побить.
- Сейчас приду, своим голодранцам каши наварю. Я теперь в воду растительное масло лью. Не поверишь - каша, как на сливочном. А позавчера мы с дедом большую каструлю капусты наквасили. Сегодня он принёс мне костей. Голые кости. А борщ какой наваристый получился! М-да... Вот так и делаешь из г...на конфетку.
Три дня назад Марина объявилась... Позвонила, в квартиру зашла, ни слова не сказала.
Шмыг в комнату! Слышу, смеётся. Захожу, говорю, чего ты? А она отвечает - не мешай, я телепатией занимаюсь. И показывает на плакат, где тётка с сиськами. Говорит, общаемся мы с ней, с певицей этой, но вам не понять. А потом колбасу из сумки достала, яблоки. На, говорит, на ужин. Это папа детям передал. Так ведь она и сама не знает, кто папа. Не помнит. А мне что? Мы уже десять дней колбасы не видели. А потом говорит, дай я тебе помогу, мусор вынесу. А сама в трусах. Надела спереди маленький передничек. Так с голой задницей и пошла. А я молчу. В прошлый раз она мне чуть руку не вывихнула. А кто стирать будет?
Пусть занимается, чем хочет. Хоть голая ходит. Главное, чтобы пенсию не крала.
Клавдия Никитична встаёт.
- Ну, пойду я, Риточка. Совсем я тебе голову заморочила.
Мне уже не хочется, чтобы она уходила. Но она стоит на своём.
- Пока я здесь, она там со свечкой мне всю квартиру перероет. Саня такой бессовестный, небось тиканул уже, как бабка за порог. А я всё думала, ты одна тут, в темноте, вот и ... Хоть не замучила тебя болтовней своей?
Мне немного стыдно за то, что негостеприимными мыслями встретила бабушку. Я даю ей в дорогу толстую польскую свечку. Клавдии Никитичне приятно.
- Ой, до чего же темно! - кричит она в чёрный, гулкий подъезд.- Как в ж... у негра!
- Вы там поосторожнее, - говорю я.
- Подниматься - это тебе не спускаться. Как-нибудь вскарабкаюсь.- говорит она.- Да и бог меня бережет. Он ведь знает, что у меня дети малые. Ну всё, закрывайся.
Я закрываю дверь. Теперь мне одиноко. Одиноко горит свечка на столе. Достаю из коробки маленькие огарки. Ставлю их в круг. Вскоре уже все горят. Становится немного веселее. Так, чуть-чуть.
Через десять минут дали свет...

Лунное затмение

Андрей Днепровский-Безбашенный

(не смотрите в глаза красивым женщинам - или же закон бумеранга)

Когда солнце уже совсем подкатилось к закату, озарив своими рыжими лучами кроны деревьев над древней Вязьмой, светом сделав на них «пожар». Когда поток машин на трассе Москва - Берлин уже стал потихоньку спадать, и водители дальнобойных фур стали думать, где бы им остановиться на ночлег, в надежде на спокойную и благополучную ночь, и когда произошло много ещё разных событий, в преддверии позднего вечера, и, казалось бы, такого тихого и спокойного…
Патрульному сержанту на посту какой-то гад в корень испортил его вечернее, тёплое и прекрасное настроение - своим упертым, непонятливым и тупым поведением. Он его не просто ему испортил, а поднял нервы сержанту так конкретно и так высоко, и так накалил, что у молодого милиционера по лицу пошли красные такие пятнышки, и ему стало не до красот вечернего заката…
Та злость и горячность у сержанта после «проверки документов» упёртого товарища ещё долго присутствовали, что и было свойственно молодым людям в подобных ситуациях. Сержант от этой злости весь просто кипел и клокотал, как чайник, который позабыли выключить. Патрульный сержант по имени Ефим нервно закурил и лихо взмахнув жезлом, выхватил из редеющего потока зелёный «Фольксваген» со звёздочкой на стекле, "Фольскваген" был весь грязный и не первой свежести. «Фольксваген» с запозданием остановился. Он не попятился услужливо назад к сержанту, и из него не выскочил как ошпаренный и заранее во всём виноватый водитель. Он просто спокойненько так застыл и стоял метрах в тридцати за перекрёстком, Ефиму пришлось к нему идти самому, на ходу постукивая себя жезлом по голенищу.

- Документы! - строго сказал сержант водителю, когда стекло в двери машины чуть приоткрылась. В маленькую оконную щель ему подали документы, и это его разозлило ещё больше. Правда, когда он их забирал, то краем глаза заметил мелькнувшие красивые тонкие пальцы с маникюром и понял, что водитель этой машины - женщина. Но и это его не остудило.
- А не могли бы вы выйти из машины? - не очень вежливо попросил Ефим водительницу, почему-то так и не взглянув на права.
Дверь «Фольксвагена» как бы не хотя и лениво открылась и из неё гордо вышла довольно таки симпатичная, но уже не молодая женщина. Она явно куда-то торопилась и смотрела на сержанта с недоумением, мол, чего тебе от меня нужно, говорила и показывала она всем своим видом.
- Так, так! Почему машина у вас грязная и ремень не пристёгнут? - не довольно пробурчал сержант. - Давайте-ка, посмотрим ваш багажник? Что вы там везёте? - продолжал он нервно постукивать себя жезлом по голенищу хромового сапога.
- Ничего… - пока спокойно ответила ему женщина, но уже ближе к раздражению, и нервно открыла багажник.
- А почему вы отворачиваете от меня лицо? - снова спросил её сержант.
- А мне что, целоваться с вами? - ответила ему совсем без заискивания красивая дама.
- Зачем же целоваться? Вы пили сегодня? - продолжал милиционер, пытаясь заглянуть ей в глаза.
- Смотря что? - вопросительно посмотрела на него дама с явным недоумением.
- Не прикидывайтесь дурой! Спиртное, конечно же! - уже начал срываться Ефим.
- Спиртное не пила! Я вообще спиртное очень редко пью, и вам не советую! - в том же тоне ответила ему женщина водитель.
- Ну-ка, посмотрите мне в глаза?! - Ефим хотел сказать, дыхните, но в последний момент понял, что это был уже явный перебор, и что зря он к ней так круто подходит, но было уже поздно.
Женщина, расправив свои симпатичные локоны, подошла и так посмотрела на него… а потом, приблизившись, словно хотев поцеловать - вдруг дыхнула. Мол, ты этого хотел? Нет, она не то, что бы ушибла его своим взглядом, нет. Своим взглядом она его просто пронзила. Этот взгляд запомнился Ефиму очень надолго. Это был взгляд решительной и мужественной женщины.
Ефим запоздало понял, что явно перегнул палку и зря обидел такую красавицу. И если сведи судьба с ней, ни здесь на посту, а где-нибудь в другом месте, то, вполне возможно, было бы всякое. Он на ней может быть - даже женился…
- Интересно, кем же она работает? - подумал после про себя Ефим. Но его вопрос, повиснув в воздухе, остался без ответа…

Милиционер отдал документы, даже не извинившись, хотя извиниться хотел… но потом что-то его сдержало. Возможно, то зло, которое у него осталось ещё от встречи с тем, предыдущим упёртым водителем.
Нервно хлопнув дверцей женщина села в свою машину и сорвалась с места…
А Ефим ещё долго провожал взглядом её зелёный «Фольксваген» со звёздочкой на стекле, который быстро становился силуэтом в лучах вечерней зари уходящего солнца…

Прошло не мало времени, он уже стал как-то подзабывать эту женщину, правда, в целом и в образе. Но её взгляд, память цепко хранила.
Был праздник, на котором Ефим так упился и так надрался, погрузившись в мир иллюзий - аж до полной «отключки» и потери памяти, пребывая на том пике алкогольного кайфа, когда больше было уже много, а меньше - ну никак нельзя…

На следующий день голова с утра у него просто раскалывалась, и ещё дико болел зуб, чего с вечера не было. Он залез рукой в рот и нащупал пальцами, что коренной зуб у него сломился и просто горел, пыхав во рту огненным жаром. К врачу Ефим идти побоялся, а сил терпеть дальше просто не было. Он пытался спастись анальгетиками, но те не помогали, а под вечер так и вообще, сержант совсем сник, и ему было в пору, хоть на стену лезть… Он понял, что до утра ему уже точно не дотянуть…
Мысли в его голове судорожно бились и искрились, Ефиму хотелось орать, кричать и делать всё что угодно, лишь бы избавиться от этой невыносимой зубной боли. Но делать было ничего, больше ничего не оставалось, как сесть в машину и поехать в посёлок, где была какая никакая, а стоматологическая клиника.

На дверях клиники висел ржавый амбарный замок. Напротив, на завалинке пили водку два припозднившихся мужика. Ефим подошел к ним. Те повернули головы в его сторону и сразу же по гримасе на его лице поняли, что парня крепко припёрло, но они этому не удивились. Видать таких клиентов мужики видели часто, живя здесь рядом, с зубной поликлиникой по соседству. Они знали адрес врача Татьяны Ивановны… на самый тяжелый случай. А один из мужиков так и вообще сочувственно сказал Ефиму - «Лучше поздно, чем мимо» махнув рукой в сторону дома, где жила врач.
- Там, за магазином второй дом налево с синими воротами. Мол, только бы она была дома, она там одна живёт… - хоть и пьяно, но вполне обнадёживающе заключил один из мужиков.
И Ефим поехал, он быстро нашел тот дом, из окон которого бил прозрачный подающий надежду свет…
- Слава тебе Господи, дома - как ребёнок обрадовался он.
Ефим вышел из машины и постучал в окошко. Залаяла собака. Но, перед тем, как к нему вышла врач, он в ограде увидел тот самый… зелёный «Фольксваген» со звёздочкой.
- Ну, блин, кажется - я попал! - сразу же бросило в холодный пот милиционера. Он уже подумал, было рвануть отсюда, как дверь открылась, и на крыльце появилась та самая красивая женщина…
- Что, с острой болью? - с порога спросила она в темноту, пока ещё не видя Ефима, который где-то в глубине своего сознания ещё тешил себя надеждами, что она его не узнает. Но она сразу же его узнала. Ефима снова бросило в пот, но на этот раз уже от какого-то стыда и неловкости положения. Он понял, что теперь целиком и полностью в её руках…
- А, старый знакомый. Судя по всему, вы, таким образом, решили облегчить себе положение? - не очень приветливо улыбнулась ему Татьяна Ивановна.
- Ну что ж, поехали. Я сейчас, только двери закрою. А обратно-то привезёте? Не беспокойтесь, всё будет хорошо - сказала она, и Ефим снова наткнулся на тот самый взгляд, который так цепко хранила его память. Только в этот раз он был более сильный и колючий.
- Угу, привезу - в ответ только и смог промычать Ефим, держась рукой за скулу.

Возле клиники врач вышла, со скрипом привычным движением открыла амбарный замок. По длинному коридору Ефим шел за ней, по пути разглядывая стены с зубными плакатами.
- Да, сервис у вас тут не навязчивый - подметил он про себя.
- Да, у нас тут скромно - словно читала его мысли Татьяна Ивановна.
- Подвёл я себя под монастырь, с этим окаянным зубом - тяжело вздохнув, подумал про себя Ефим.
Врач кивком головы указала ему на кресло.
- Оно у нас не работает, так что вы опускайтесь в низ, как сможете.
Ефим сел и спустился, кресло было явно для него высоковато. Он чувствовал, что страшно боится, и зуб этот проклятый у него теперь вроде бы, как и болеть перестал…
- Да не тряситесь вы так, милиционер вы или кто, где же ваш героизм? Откройте рот! - прижала она его к креслу.
- Боже, и чем это от вас таким несёт? Перегаром каким-то, что ли? Я ведь вам советовала не пить вообще! Тоже мне, милиция называется - поморщилась Татьяна Ивановна, осматривая через зеркальце больной зуб во рту пациента.
- Вы знаете, что с такого бодуна вас никакой новокаин не возьмёт! - вдруг твёрдо и решительно заключила врач, положив руки на колени.
- Ну что ж, в милиции у нас крепкие ребята служат, держитесь… Это вам не женщину на дороге обижать - начала готовиться к удалению стоматолог.
- И что за стервы эти бабы, ведь без укуса жить не умеют - огрызнулся про себя Ефим.
Потом она слегка постучала ему по больному зубу зеркальцем.
- А,ааа… - беспомощным телёнком замычал сержант.
А Татьяна Ивановна продолжала разговаривать с пациентом, явно надеясь его успокоить.
- Глаза только не закрывайте, и всё время смотрите - мне в глаза! Мне всё время нужно видеть вашу реакцию! - уже не просила, а приказывала она.
Теперь Ефим точно знал, у кого бывает такой взгляд. Такой взгляд бывает - только у хирурга стоматолога.
- Вот дурак, и зачем я тогда так лишка задвинул, и чего меня так занесло, в глаза просил смотреть. Вот идиот… - потел в кресле Ефим.
- Так бы хоть какое обезболивание сделала, ведь есть же у них что-нибудь для себя, а теперь - только держись родная милиция! Сдохну я тут, наверное, позорной смертью… И даже ведь не на боевом посту! - продолжал потеть и жмуриться Ефим.
- Да, теперь отольются кошке Мышкины слёзы! - ёкало у него в сердце.
- Ну что вы так переживаете? У нас детишки малые, и то так не бояться - как могла, успокаивала его врач.
- Ну что? Готовы? Руки себе за спину заложите! - решительно приказала Татьяна Ивановна, умело разрабатывая руками страшные щипцы.
И вот её профессиональное, молниеносное и точное движение... Ефим взвыл и вывернулся в кресле от дикой боли, успев ударить по рукам женщину. Искры из его глаз полетели и рассыпались по всему кабинету…
- Да что же вы наделали?! Благодаря вашим отважным действиям, часть зуба у вас осталась в десне! Мало того, что вы достали меня тогда на трассе и испортили настроение, так теперь ещё и дерётесь! Вот возьму и расскажу всё вашему начальнику! А ну-ка, заложите руки обратно и терпите! Мужик ты или кто?! - опять прижала его врач к креслу.
- Вы знаете, что сегодня будет полное лунное затмение? А ну-ка! Глаза не закрывать! Смотреть мне в глаза!! В глаза!!! - громко продолжала настаивать врач, при том одновременно продолжая говорить и о лунном затмение, и о чем-то там ещё. Как будто бы сейчас ничего курьёзного не происходило. А Ефиму казалось, что весь мир должен сосредоточить всё своё внимание только на его больном зубе и воспринимать эту боль как свою собственную… У него в глазах всё закружилось и завертелось…
Искры летели из глаз, потолок вместе с лампой качался. Он где-то там, в глубине души даже поймал себя на мысли, что зря раньше осуждали всяких там предателей из кинофильмов, теперь он сам понял, почему те под пытками выдавали своих товарищей и явки с паролями, и ещё много чего важного…
Рукой врач сделала резкое движение…
- Аааооуууу!!! - тигриным рыком жутко разнеслось в кабинете.
Этот не человеческий и душераздирающий крик вылетел в отрытое окно и полетел дальше по посёлку, от которого спящих жителей в близлежащих домах покоробило, передернуло и перевернуло, по ним пошли крупные такие мурашки.
- Ну, вот и всё! Молодец! Экзекуция окончена.
Я же вам говорила, что всё будет нормально. Умница - заложив сухую вату в рот Ефиму, спокойно сказала ему красивая женщина.

Ефим, шатаясь глубоко и жадно дыша, выходил на улицу, на свежий воздух.
- Ну что ж - до свидания. Похоже, вы меня обратно не отвезёте… - сказала ему на прощанье врач и быстро растворилась в темноте.
Ефим сел на лавочку и облокотился головой о стену. Ему сейчас было так плохо и так хреново, вокруг себя он всё просто возненавидел…
- Наверное, в следующий раз придётся их спрашивать, баб этих, кем они работают, а то ещё раз попадёшь - тоскливо рассуждал про себя Ефим, обращая взор к небу...

А там над ним, там… там высоко-высоко, среди ярких звёзд был диск луны, который уже почти полностью накрыла земная тень. И вправду, сегодня было - самое, и что ни на есть, настоящее полное лунное затмение, да будь и оно не ладное, до которого Ефиму сейчас совсем не было никакого дела…
И в его голове было примерно тоже самое… полное затмение…

- Мама, а давай попросим у Деда Мороза нового папу!
Катя рассмеялась, этим словам своей пятилетней дочери, но, увидев такие серьезные глазенки Полюшки, осеклась. И уже просто с улыбкой спросила: «Как же он принесет нам нового папу? Уж не в мешке же!»
- Ну не знаю, - девчушка пожала маленькими плечиками, - может он его у двери оставит?
Кате стало грустно. Она так старалась заменить Полинке папу, зарабатывала деньги, что бы доченька ни в чем не знала отказа, возила ее на море, покупала дорогие игрушки, красивую одежду, а оказывается, дочке нужен просто папа… Ну, где же его взять-то - этого папу? И ведь не абы какого, а нужен самый лучший… А самый лучший папа, это… родной папа, только… где же его теперь найдешь? Да и найдешь ли?
Дочурка уже давно тихо посапывала в своей кроватке. А Катя все сидела у окна и смотрела, как, кружась и обгоняя друг друга, летят снежинки к земле. Катя всегда любила смотреть, как падает снег, ей казалось, что снежинки прилетают из самого-самого космоса, и несут в себе какую-то тайну…
«Полинке нужен папа… - подумала вдруг она, - настоящий, родной папа…» Она смотрела на снег и не заметила, как уснула…

Она торопилась… ведь у нее сегодня столько дел!! Во-первых, ей сегодня надо непременно купить елку, потому что до Нового года остается два дня, и потом привести Полину из детского сада и нарядить эту самую елку. И тогда в доме будет пахнуть свежей хвоей и будет ощущение праздника. А потом они с Полиной сядут у елки, нальют себе теплого молока и будут придумывать чудеса, которые могут произойти под Новый год. А потом Полина ляжет спать, а Катя будет работать, потому что… потому что это просто необходимо, что бы хоть какие-то из загаданных детьми чудес - исполнялись… но вот только найти папу... очень сложно. Она торопилась, и погруженная в свои мысли не замечала ничего вокруг. Наверно поэтому, столкнувшись с каким-то человеком. Она даже не поняла, кто же это был? Мужчина или женщина? Из рук ее выпал и раскрылся легкий чемоданчик-кейс, странички с только что откорректированным и напечатанным набело договором моментально разлетелись по дороге. Ни кто не спешил помочь ей собрать труд всего целого ее дня, да и надо ли было? Бумага намокла, и подавать договор в ТАКОМ виде для подписания было просто невозможно. От обиды ей захотелось заплакать… Она понимала, что не будет сегодня у нее ни елки, ни запаха хвои в доме, ни теплого молока на ночь. Ей необходимо срочно восстановить испорченный договор. Ведь завтра утром он должен быть подписан.

- Мама, Мама, ты уже купила елку? - вместо приветствия спросила дочь, когда Катя прибежала за ней в детский садик. Катя виновато опустила глаза. Как ЭТО можно объяснить пятилетнему ребенку?..
- Нет, - честно призналась она.
- П-почему? У нас не будет Нового года? – губешки девочки задрожали, казалось она вот-вот расплачется...
- Что ты такое говоришь?! - нахмурилась Катя, - как это - не будет Нового года? Конечно будет! Завтра мы пойдем и купим самую красивую и распрекрасную елку! - пообещала она.
- А их не раскупят? – с тревогой спросила девочка.
- Нет, я думаю, мы успеем купить, - успокоила ее мама…

И снова ночь… Катя открыла свой ноут… Так, где же этот договор? Ага, вот он… на панельке засветился значок конвертика - значит ей пришло письмо... Интересно, кто бы это мог быть? Кто-то поздравляет ее с новым годом? Она щелкнула мышкой по конвертику.
«Здравствуйте, кажется, мы нашли вашего одноклассника… - гласило письмо, ну и дальше как обычно, «перейдите по ссылке...» Катя кликнула мышкой по предложенной кнопке… Так… Так, что у нас тут? Она быстро пролистывала фотографии, и вдруг ее рука замерла. Нет, этого просто не может быть! Что бы Он был тоже на этом сайте?! Нет... ей надо успокоиться… Может, она ошиблась? Листая страничку Интернет-портала, она видала его фото просто какую-то невероятно малую долю секунды, и все же она была уверена, что не ошиблась… Катя встала и прошла на кухню. Достала из шкафчика бутылку «Мартини» и налила себе чуть больше трети высокого тонкого стакана, потом добавила туда апельсинового сока и сделала маленький глоток. Коктейль теплом разлился внутри. Решительно она вернулась в комнату и села перед ноутом. Страница медленно подтягивалась наверх. Найдя нужную фотографию, она с интересом стала рассматривать изображенного на ней мужчину. Медленно, с наслаждением потягивая мартини, она смотрела на фотографию, но видела сейчас перед собой совсем иную картинку…

...Ей двадцать пять, уже не девочка, но еще и не старуха. К этому времени Катя успела окончить довольно-таки приличный институт и устроиться на хорошо оплачиваемую работу… Она «сходила замуж», но вовремя поняла, что это не ее «мужчина». С мужем расстались почти друзьями. Даже свой развод отмечали вместе. Она уже не помнит названия этого кафе, да и зачем оно ей? Для нее важным стало не название того самого кафе, а то, что именно там Она вдруг увидела Его. Это был стопроцентно ее мужчина: крупный, но не толстый, с коротко стрижеными темными волосами и какой-то чертовщиной в глазах… Ее (теперь уже бывший) муж к тому моменту куда-то делся, и она сидела за столиком одна. Он заметил ее, и подошел к ней.
- Почему такая девушка и вдруг одна? - спросил он, садясь на стул рядом. От него исходила такая мужская сила, такое обаяние, что Катя просто растерялась, - она, с ее острым, как бритва язычком не нашлась, что ответить!!!
- Видимо, я жду Вас, - произнесла она, улыбаясь.
- Пойдем? - он с легкостью поднялся со стула, и протянул ей руку. Катя, оперевшись об эту большую, широкую мужскую руку, встала из-за стола.
Нежно приобняв Катюшу за талию, он наклонился и тихо спросил: «Ко мне? К тебе?».

Это было нечто потрясающее! Никогда Кате еще не было ТАК хорошо с мужчиной… Он был сильным, но ласковым… требовательным и в то же время терпеливым… ей нравилось откликаться на его ласки, но и самой тоже хотелось подарить ему наслаждение…
- Я никогда себе не позволяла такого… - тихо прошептала она, когда они лежали обессиленные и удовлетворенные друг другом.
- Ты просто потрясающая женщина, я всю жизнь искал такую. Оставайся, - тихо произнес он.
- Но... ведь мы даже не знакомы! - вдруг с ужасом прошептала она.
- Ерунда, - ухмыльнулся Он, - как говориться: «Постель - не повод для знакомства».
Кате вдруг стало обидно... и очень стыдно, - нет, не стыдно, было какое-то странное чувство. Быть может, поведи Он себя иначе, все и сложилось бы тогда… Тогда… Она встала, долго плескалась в душе, и, собираясь уходить, специально тянула время: ей хотелось, что бы он попросил ее остаться. Но… как-то иначе, по-другому… Он молча наблюдал, как она одевается, и даже помог надеть плащ. Но больше не проронил ни слова. Только когда она открыла входную дверь и тихо произнесла «До свидания», он просто поцеловал ее в щеку и шутливо произнес: «Заходи, если что…»… Ровно через девять месяцев у Кати родилась Полинка…

И вот теперь она смотрела на Его фотографию в Интернете и читала о нем. Его зовут Роман Крутов. Хорошая фамилия... Значит ее Полинка - Романовна, что ж, звучит неплохо… Полина Романовна.
Ее пальцы быстро забегали по клавишам. Ей нечего было терять, ведь он должно быть даже и не помнит ее? И, в худшем случае, просто не ответит на ее письмо, но… все же… вдруг?

...Они так и не купили елку… Утром следующего дня Полина проснулась с температурой… И Катя просто побоялась оставить дочку одну дома. Целый день она лечила дочку, поила ее молоком. Давала какие-то таблетки и очень надеялась, что ни чего страшного у Полюшки нет…
- Мама, как ты думаешь, подарит нам Дед Мороз все же папу? - тихо спросила Полина. - Завтра – Новый год, а у нас нет елки, Дедушка Мороз не будет знать, куда положить подарки! - взволнованно произнесла девчушка.
Катя не знала, что ответить. Она набрала полную грудь воздуха, и тут прозвенел звонок в дверь… и Катя поспешила ее открыть…
Первое, что она увидала - была пушистая, зеленая елка.
- Что это? - изумилась она.
- Это - елка, ты что, не видишь? - мужской голос был приятным и очень-очень знакомым…
- Мамочка, кто это? - Полина вылезла из кроватки и теперь стояла рядом с мамой, босыми ножками на полу. Катя поспешила взять дочку на руки.
- Можно я все же войду? - спросил мужчина, - а то мне на лесенке как-то неудобно разговаривать...
- Да, конечно, - Катя опешила, но посторонилась, пропуская мужчину в коридор.
- Ты кто? - просто, с детской непосредственностью спросила Полинка, когда мужчина занес елку в квартиру и оглянулся на Катю с ребенком.
Катя узнала его… ОН смотрел на Катю и улыбался…
- Я? - Мужчина перевел взгляд на девчушку, - Я… Я... твой папа. Ты же просила у Деда Мороза папу? - мужчина развел руки, - Вот он меня и прислал к тебе…
- А не уйдешь? - с интересом спросила Полина.
- Нет… Ведь Папы приходят навсегда, - засмеялся мужчина и посмотрел на Катю.
- Иди ко мне! - он протянул девочке руки, и Катя передала ему ребенка.
Полина прижалась к мужчине и погладила его маленькой ладошкой по щеке. «Папочка! А как ты узнал, что у нас нет елки?» - прошептала она.
- Ну… - было видно, что мужчина растерян, - Дед Мороз сказал, он же …это… предупредил меня, чтобы я захватил елку… - нашелся что ответить мужчина…
Странно, но Полинкина болезнь как-то сразу прошла, и они все втроем нарядили елку. Слава Богу, Кате не пришлось ничего говорить или объяснять Полине. То, что это ее папа, которого ей подарил Дед мороз, она приняла сразу и безоговорочно, и весь вечер не отходила от него. Утомленная всей этой предновогодней неразберихой, она и уснула на руках у мужчины. Он сам уложил девочку в кровать и подошел к Кате…
- Здравствуй, - тихо прошептал Он, - мы так и не успели познакомиться тогда, - он поцеловал ее в щеку.
- Но ты же сказал…
- Я был не прав, но теперь у нас, как я понимаю, есть повод для знакомства...

- ?! - Наша дочь… Меня зовут Роман Андреевич Крутов, тридцать лет, есть дочь…
Катя удивленно посмотрела на Романа, а он, увидев, что добился желаемого результата, продолжил: есть дочь. Зовут Полина. Пять лет. Живет с женщиной, на которой я собираюсь жениться… - и он рассмеялся так весело и задорно, что Катя не смогла не улыбнуться. Она приняла его правила игры и, смеясь, представилась: "Екатерина Михайловна Исайкина. Есть дочь, зовут Полина… И…" - она вопросительно посмотрела на Романа.
- Ты согласна?.. Выйти за меня замуж?
- Но мы же не знаем друг друга, - прошептала она.
- Не волнуйся, у нас еще вся жизнь впереди, - он крепко поцеловал ее в губы, потом руки его быстро высвободили ее из платья и… И ровно через девять месяцев в семье Крутовых родился сын - Денис…

Неудавшаяся часть одной и той же пьесы

Юррррррр

//Я знаю, все кошки отправятся в рай,
Ведь кошки на крыше поют о любви... //
С.Кудашова


Маша вполне отдавала себе отчет в том, что обоюдная любовь к собакам, Пастернаку и музыке Листа роднит и объединяет её с этим мужчиной, и с каждым днем эти уютно-малые встречи заполняются все более значимым смыслом. Но понимала она и другое, что есть и те жизненные плоскости, в которых они не могли существовать и понимать друг друга...
Его жена была одной из тех плоскостей, что как-то не совсем правильно находилась, хоть и невидимо, но рядом с этим мужчиной. Она могла позвонить в тот момент, когда разговор как раз заходил в щекотливый и приятно возбуждающий диалог.
Жена словно кошачьим чутьем чувствовала присутствие Маши рядом с ее мужем. Голос в телефонной трубке звучал воркующей трелью: «Котик, я скучаю, ты скоро?». И котик Саша, то есть Александр Евгеньевич, приглушенным честным голосом врал своей чутко бдящей жене: «Да тут работы еще на часик, а может и на два,… конечно скучаю, милая…». Потом, слегка смущаясь и стараясь побыстрее убрать телефон, говорил что-то вроде «она не любит быть вечерами одна». Он никогда не говорил слово «жена», нейтрально заменяя его на «она».
В это мгновение в голове Маши что-то начинало лихорадочно пульсировать, ей было в тягость невольное свидетельство таких разговоров. Но при этом, она жадно вглядывалась в лицо Александра, как будто могла прочитать по его глазам, по их выражению, по взгляду, что жена – просто чудовищный розыгрыш и недоразумение.... Маша смотрела с отчаянностью приговоренного к казне, цепляясь за взгляд, как цепляются за карниз побелевшими пальцами, выпав с десятого этажа.

Весь отдел с нескрываемым любопытством наблюдал за романом Маши, год назад принятой на должность регионального менеджера, и их начальника Александра Евгеньевича, прозванного подчиненными Санженем.
Его радиоактивное обаяние распространялось от технички до генерального директора. Его обожали за умение поддержать разговор, за легкий характер и за то, что успевал позвонить, позаботиться, поздравить и сделать комплимент.
Машу не любили, не принимали и с удовольствием обсуждали за ее спиной все ее недостатки, коих она особенно не имела, но с легкой руки коллег была ими награждена. Ее замкнутость и неумение болтать о пустяках воспринимались всеми гордыней и заносчивостью, неулыбчивость истолковывалась как пренебрежение коллективом, а шашни с главным просто возмущали своей распущенностью. А тут еще и Санжень все чаще стал вызывать её в свой кабинет и при взгляде на молодую старлетку загадочно и лукаво улыбаться.
Все были уверены в том, что за дверями кабинета творится полный разврат, и как только Маша выходила от начальника, взгляды приковывались к ее внешнему виду: а не помята ли юбочка, не сбита ли прическа, и этот яркий румянец на щечках просто истолковывался как последствия недавнего блуда...
Взгляды, ах, эти взгляды! Маша видела, чувствовала, все понимала, принимала и терпела. Когда кто-то из коллег, не стесняясь, достаточно громко для других ушей, иронично спрашивал её: « А наш Санжень говорят еще может молодых кобылок обихаживать, правда, Мэри?» или, проходя мимо, словно в никуда, бросалось: «Скромность украшает девушек…», Мария просто молчала, и этим еще больше раззадоривала любопытство и раздражение коллег к своей персоне.

Это произошло в среду, за час до окончания работы. В отдел вошла молодая женщина, и все вдруг заволновались и оживились. Кто-то кинулся навстречу, кто-то уже целовал ее руку, и гостья просто была усыпана комплиментами полными обожания и наигранного восторга.
Маша не понимала, отчего сердце забилось чаще и стало невыносимо душно в комнате, захотелось выйти на улицу. Постепенно из обрывков фраз, наглых ухмылок, обращенных почему-то на нее, она поняла, что эта женщина жена Саши. Совсем на недолгое время взгляд гостьи задержался на лице Марии, глаза их встретились. С нескрываемой иронией и любопытством та рассматривала Машку в упор.
В висках застучало, а в горле появилась колючая сухость, и зачем-то произнеся вслух: «Мне надо на второй этаж к экономистам», Мария схватила первые попавшиеся под руку бумаги, на полуватных ногах вышла из отдела.

Уже на улице, присев на первую попавшуюся скамейку, она стала вспоминать эту женщину, что была не намного старше самой Маши. Красивая, холеная, с ухоженной кожей и одетой с недешевой простотой, она производила впечатление уверенной и знающей себе цену. И этот цепкий взгляд хозяйки, обращенный к Марии, не был взглядом наивной простушки...
Не хотелось Маше признавать, что это не тот образ супруги Саши, что придумала она для себя. В ее воображении жена была брюзгливая, страшная и, конечно же, старая и толстая, с редкими волосиками на голове и, естественно, с ярко накрашенными дешевой помадой губами. Она просто обязана была быть тупой и старой бабой, ведь этого так хотелось Машке.
Как же было горько и обидно, но обида эта была не на Сашу, не на его жену, а на себя глупую и наивную. Ругая себя и сглатывая слезы, как назло вспомнилось Марии о своей предыдущей любви в человека намного старше её.

На третьем курсе влюбилась она в преподавателя, что вел у них историю и был предметом полного поклонения всех студенток и женской половины учительского состава. Влюбилась истошно, до тупого непонимания происходящего. Соловьиная песня её вожделенной любви грянула убийственно и разрушающе всё на своем пути. Ни жена, ни его трое детей Марию не останавливали.
Машу несло, и как-то, подкараулив преподавателя возле института, она, схватив его за руку и глядя в глаза, выплеснула свой поток страстных признаний. На удивление, предмет ее обожания ничуть не удивился и не смутился. Он был словно готов к такому монологу.
Игорь Николаевич был из тех мужчин, что желают нравиться девушкам и молодым женщинам, их это бодрит и приятно стимулирует к позитивному настроению. Встречая на своем пути такую влюбленную дурочку, с наслаждением садиста, начинают они играть в кошки – мышки, доводя мышонка до полуобморочного состояния.
Как же он тогда покуражился, душонку Машкину детскую и наивную помотал. Флирт и игра слов на грани страстных признаний вдруг сменялись умудренными поучениями о правильности жизни и ее целях. Не доходило тогда до влюбленной мышки, что старый кот просто разнообразит так свою жизнь, импульсы бодрящие для себя в этой игре находит.
А кончилась эта игра не по-детски: в какой-то момент, выжатая и измученная своей соловьиной песней и напряженно рефлексирующая Машка наглоталась таблеток. И уже в больнице, с наивностью дитя, все ждала, что «принц» навестит ее. Да только испугался «принц» и быстренько перевелся в другой институт. Примерно через год, увидев Машу на улице, он трусливо перебежал на другую сторону.
Были потом у неё и другие увлечения: интимные, и просто с поцелуйчиками в подъездах, да как-то не зацепили они , дружно пронеслись мимо...

А вот когда Санженя, Сашеньку увидела, словно изумленный жар по телу ее проплыл. Робким, дрожащим голосом что-то отвечала Маша этому немолодому, но такому притягательному мужчине и чувствовала, как сердечко пульсирует зыбким счастьем от взгляда его.
Он почувствовал всё, да и сложно было не увидеть этих преданных и влюбленных глаз.
Их разговоры все чаще были не о работе, а интересы и пристрастия иногда совпадали до приятного изумления обоих. Если нравилась музыка, то это конечно Лист или Вивальди, если стихи, то это был Пастернак и, конечно же: «скрещенье рук, скрещенье ног, судьбы скрещенье…».
Через месяц он поцеловал ее. Машка в полуобморочном состоянии вышла тогда из кабинета, да так и просидела на своем месте до конца работы, бессмысленно глядя в бумаги.
И тогда, когда весь отдел был уверен, что Санжень и эта вертихвостка - карьеристка занимаются за дверью развратом, между ними был только один поцелуй и желание...

Маша сидела на лавочке и не знала что делать, возвращаться на работу не хотелось, идти домой тоже не было никакого желания. Телефонный звонок прервал её грустные размышления, и она услышала голос Саши: «Ты где, малыш?». Он искал её! Он волновался, и даже жена не отвлекла его от мыслей о Маше.
Санжень предложил через два часа уехать с ним на дачу, а на завтрашний день взять отгул... Машка пролепетала «да», и он пообещал заехать за ней через два часа домой: «Малыш, ровно в девять я буду ждать возле подъезда».
Мария влетела в отдел и, с несвойственной ей улыбкой, оглядела всех присутствующих. Схватив сумку, рванула к выходу и услышала вдогонку: «До окончания работы еще десять минут, разве вам это не известно?».
Это одна из местных дам, с вечными замашками престарелой эсэсовки, обратилась к ней. Маша резко обернулась, и нарочито громко, ответила: «А мне можно! Я тут на особом счету! Разве вы этого не знали?» И уже, не глядя на обалдевших коллег, она посмотрела с ухмылкой в искривленное лицо эсэсовки: «Вам не идут эти синие тени, вы выглядите вульгарно, а ваша юбочка слишком короткая, зачем вы выставляете целлюлит на всеобщее обозрение?» Не дожидаясь, когда шокированная публика очнется, а кто-то пробормочет, что у овечки выросли клыки, Машка выпорхнула из отдела.

В блаженной оторопи, с арфообразными переборами душевных струн и дрожащими коленями, ровно в девять часов Маша ждала Санженя у подъезда. Он появился, опоздав на десять минут. До дачи они ехали около трех часов, и всю дорогу Саша не переставал шутить, рассказывая истории из своей жизни, и Машка с ощущением полного до краев налитого счастья слушала его и не могла вспомнить того дня, когда ей было лучше чем сейчас. Почти осязаемое благоговеянье, что дрожжевым тестом распирало Марию изнутри, поселяло в ней абсолютную уверенность и защищенность...

На даче было по-мужски уютно и, словно угадав мысли Маши, Санжень вдруг сказал: «Моя здесь не бывает, ей на даче не нравится, предпочитает Багамы...» Маша не ответила, лишь подумала, что Саша, её Сашенька теперь будет здесь не один.
«А ты знаешь, малыш, что Вальтер Скотт сочинял свои гениальные произведения в окружении орущих детей, играющих в войнушку, а я и не пишу, и детей мне мои три жены не родили…». Саша после этих слов замер, задумался над чем-то своим тревожащим его. Машка в порыве жалости прижалась к его спине всем телом: «Бедный мой Сашенька, да ты только скажи,….. да я для тебя,… да сколько хочешь,… я же люблю тебя, я вся до капельки твоя...».
Мария продолжала нести этот любовный бред, когда Александр Евгеньевич повернулся к ней, жадно и властно начал ее целовать, а потом, слегка отстранившись, сказал: «Я котел в ванне подключил, если тебе туда надо, то сходи». И уже более ласково добавил: «Там мой халат, переоденься в него, малыш».
В ванной комнате, раздевшись догола, Маша долго рассматривала свое отражение в зеркале и боялась только одного, а вдруг она не понравится ему... Закутавшись в его огромный халат, она спустилась к камину. Саша молча протянул руку, и уверено притянул её к себе….

Из этой паузы полного безвременья в реальность их вернул телефонный звонок. Маша увидела, как Санжень потянулся к трубке, и предчувствуя худшее, прошептала: «не бери, прошу, тебя здесь нет...».
А потом, словно это происходило не с ней, наблюдала, как Александр бегал по комнате. Принес ее вещи, что-то убирал, задвигал и постоянно повторял: «Маша быстрее одевайся,... она сейчас приедет,... черт её дернул,... донёс что ли кто-то,... ну поживее, малыш...»
Уже на пороге, небрежно одетая, не до конца пришедшая в себя Машка удивленно спросила: «Так ведь там ночь, и я совсем не знаю куда идти, и как я доберусь до города?». Но Александр Евгеньевич суетливо запихивал ей в руку деньги и нервно торопливо объяснял о попутных машинах, о дорожке по которой надо было идти, не сворачивая примерно десять минут, чтобы выйти на тракт, о том, что всё будет хорошо, и завтра он конечно же ей позвонит....

Маша вышла к дороге, что вела в город, через час. В легком платьице её начинал бить бешенный озноб. Как назло, ко всему произошедшему с ней, добавился моросящий нудный дождь. Мария стояла на пустынном шоссе и, трясясь всем телом от холода, не знала в какую сторону ей идти и уже ничего не ждала. Но еще через час ее, полузамерзшую, в полуобморочном оцепенении, подобрал водитель фуры. Он накинул на её плечи свой свитер и попытался разговорить, но услышал только одну фразу: «Мне в город надо, вы же в город?» и девушка, разжав свою ладонь, протянула ему деньги. Водитель взял мокрые и смятые купюры и, внимательно разглядев ее, решил вдруг, что этой оплаты будет недостаточно. Не стесняясь, придавив всем телом, он полез к ней под юбку....
Как крутым кипятком обдало Машку, словно что-то щелкнуло и включилось в ее голове. Замахала нелепо беспризорными руками, взвыла, как оркестр из тридцати иерихонских труб, да с причитаниями, словно хоронила кого-то близкого, захлебываясь сквозь слезы закричала: «Сдохнуть хочууууу, нет сил моих больше, и меня нет,... господи, да за что,... кошка я, что хвост собственный ловит, что же я по одному и тому же кругу бегаю,... не могу большееее, дяденька, убей меня лучше, убей...».
Мужик, не ожидая ни такой просьбы, ни такой запредельной реакции от этой тихони, оторопел, отпрянул, словно и ему кипятка плеснули в лицо. И пока Машка билась в бешеной истерике, водила начинал понимать, что кто-то уже обидел девку, и что та на грани не то суицида, не то сумасшествия. Полез он в свой загашник, достал водки и, налив полкружки, протянул Машке: «Пей, пей, я сказал,... не бойся не трону. Не понял я, что ты не из этих, что по ночам блудят,... наряд твой откровенный с толку сбил... Да пей ты, дурында, пей, а то с ума сойдешь, только адрес скажи, куда везти тебя...» Потом взял с плеч Маши свитер и одел его на неё. «Так теплее, девонька, будет, пей и спи, я довезу тебя, не бойся, у меня самого дочка растет...».

В свою квартиру Маша зашла уже под утро. Не включая свет, она долго стояла посреди комнаты. Её начинал бить озноб и не хотелось думать про то, что произошло на даче, ничего не хотелось.... Не было сил совершать какие-то бытовые действия, двигаться, жить. Но ей хотелось только одного – согреться, и она поплелась в душ. Снимая с себя платье, Маша увидела себя в зеркало....
Она хохотала как в детстве, до слез, до колик в животе, до сведенных челюстей, до судорожной икоты.... Свои ажурные плавочки Машка забыла в ванной комнате на даче Александра Евгеньевича.
Сквозь рыдающий смех, в какой-то момент ей показалось, что она присутствовала на спектакле некой пьесы, и придирчивый режиссер без конца заставлял актеров переигрывать одну и ту же неудавшуюся часть этой пьесы...

Скверный

Валерий Шаханов

Поводок, которым хозяйка привязывала пса к стволу березы, растущей рядом с домом в небольшом скверике, был короток. Его длины хватало на то, чтобы во время дневного моциона более-менее свободно развернуться на занимаемом им пятачке и поменять позу. А вот чтобы при надобности подпереть шершавый ствол задней лапой, тучному сенбернару приходилось постараться. К счастью, это было единственное неудобство, которое он испытывал.

По большому счету и поводка-то никакого не нужно было. Пес давным-давно вышел из того возраста, когда постоянное и целенаправленное движение составляло смысл жизни. Только такая дура, как его хозяйка, могла предположить, что он убежит. Куда бежать? И зачем?
Умудренный опытом, он знал: сколько ни бегай, а самая большая кость и наиудобнейший ошейник все равно достанутся какому-нибудь лабрадору или терьеру, вовремя подсуетившимся, пока ты, как и твои предки, спасал в горах застигнутых непогодой путников, обнаруживал взрывчатку или пресекал путь наркотикам. У каждого свой нюх. Это он усвоил, как команду: «Служить!».

Нет, старый сенбернар не роптал на жизнь. Да и хозяйку свою преданно любил, хотя и считал странной особой, не от мира сего. Ведь известно, что хозяев, как и родителей, собаки не выбирают. Довольствуешься тем, что есть. Этой позиции потомок выходцев из приюта Святого Бернарда свято придерживался. Ко всему прочему для него существовали принципы, которые он беспрекословно соблюдал, это – преданность и терпимость при любых условиях. А обладателям такого багажа позволительны резкие суждения даже о тех, с чьих рук кормишься, тем более, если суждения эти не произносятся вслух.
У сенбернара имелась одна, но, как он считал, веская причина роптать на хозяйку. Всю свою жизнь пес страдал от своей клички. Джура. Как можно было назвать породистого европейца таким именем? Фрэд, Цезарь – это логично, понятно и благозвучно. А тут… все равно, что таракана Рафаэлем назвать.

На Джуру он, конечно, откликался, но неохотно, и всегда немного злился, когда это имя произносилось на улице слишком громко: «Джура, Джура, к ноге!», «Фу, Джура!».
Малопривлекательную для себя кличку он получил, когда в первый раз переступил порог этого дома. Имя, видимо, было выбрано неслучайно. Так звали пса хозяйкиного одноклассника. Но ведь то была афганская овчарка! Понимать надо разницу.

После того, как Джура первый раз повстречался со своим тезкой, он долго не мог успокоиться. До него вдруг дошло, что если бы у молодого человека была сука, то ему вряд ли удалось избежать женского имени. К тому же, и пацан ему совсем не приглянулся.
Да и вообще Джура был не в восторге от мужиков, которые впоследствии сопровождали по жизни его хозяйку. Ладно, бог обделил нюхом, а глаза и мозги на что?

Сколько же этого добра у нее поперебывало?! И с каждым она умудрялась наступить на одни и те же грабли. Больно уж неразборчива и доверчива. Сегодня так нельзя. Люди, как понял пес, имели обыкновение злостно эксплуатировать слабости своих собратьев.
Сколько ни думал Джура, как ни прикидывал, все никак не мог взять в толк: чего этим кобелям надо? Дома чисто. Готовит вкусно. Сама крепкая. Такую соплей не перешибешь.

…Невдалеке звякнули пустые бутылки, неожиданно прервав размышления над больной темой.
«Семён пошел «пушнину» сдавать», - предположил Джура. не открывая зажмуренных глаз. А вскоре в доказательство тому ветерок донес до него симфонию из запахов, замешанных на парах пива, остававшегося в бутылках, дешевых сигаретах и давно немытого человеческого тела.

Семёна, проживавшего в соседнем доме, старый сенбернар не любил. Во-первых, от него постоянно воняло псиной, а, во-вторых, когда он был сильно пьян, то регулярно задирался к отдыхающей в скверике собаке. Как-то зимой он неожиданно стал кидаться снежками, закладывая внутрь некоторых из них, камни. Мерзкий тип. Был бы ротвейлером или каким-нибудь бультеръером, порвал бы его, как Тузик перчатку. Но воспитание и порода не позволяли докатиться до крайности. К тому же принципы…

Джура слегка приоткрыл глаза, опасаясь, что сосед и на этот раз мог приготовить какую-нибудь пакость. Но тот спешил, и по лицу было видно, что находится в дурном расположении духа.
«Торопится похмелиться, подонок… Носит же земля таких». – с негодованием подумал пес. Мысли сами собой заработали в другом, заданном бомжеватым соседом направлении и моментально занесли Джуру в запредельные сферы:
«Как они собираются с таким контингентом вэвэпэ удваивать? На бутылках, что ли? – давался диву пес. – Если когда чего и умели делать, то давно разучились. На работу ходят сплошь одни торгаши да охранники. Развелось их, как собак нерезаных».
Джура знал затронутую проблему не понаслышке. Недавно сбежавший от хозяйки хахаль как раз служил охранником в подземном переходе. Он частенько рассказывал, какая у него ответственная и опасная работа. Джура вначале верил его байкам о дерзких нападениях разбойников на торговые палатки, о том, как тесно ему приходится взаимодействовать с органами правопорядка и как тревожно бывает на сердце, когда в квартире вдруг раздается ночной телефонный звонок, требующий личного участия бойца в вечной борьбе добра со злом.
- Что, без меня никак? – обреченно спрашивал он у своего, казалось, беспомощного начальника, находящегося на другом конце провода. – Щща-а… выхожу.
И, натягивая свою жуткую робу, бурчал, но так, чтобы было отчетливо слышно каждое слово:
- Все, заканчивать надо с этой работой. Надоели. Ничего не могут.
И уходил в ночь.

Уже после первого звонка, прозвучавшего аккурат через две недели после появления охранника на хозяйкиной жилплощади, Джура заподозрил его в неискренности. Вернувшись только на следующий день, он не плюхнулся спать, как поступают все герои, а сел за телефон, и что-то долго нашептывал в трубку. Такое поведение казалось сенбернару странным.

Джура не стал делать скоропалительных выводов, но присматриваться и, что более важно, принюхиваться к попавшему на заметку мужчине, счел своим прямым долгом. К тому же, псу не давал покоя еле уловимый аромат, который носил на своем теле охранник. Ни с какими другими ранее известными ему запахами он сравниться не мог. В нем улавливался южный зной и масленичная терпкость. Это был один из тех запахов, который вначале отталкивает своим диковинным сочетанием, а спустя какое-то время заставляет вновь шарить носом, чтобы на этот раз уже сознательно поперхнуться удивившей экзотичностью. В этом запахе, не сомневался пес, была заключена какая-то тайна.
Джура уже, было, приготовился ее разгадать, но вскоре все открылось само собой. Оказалось, что до того, как одеть гимнастерку с шевроном «security» и головной убор бойца гитлер-югента, хозяйкин сожитель носил балахон не то мага, не то волшебника. Окуривая себя благовониями, он почти два года избавлял доверчивых граждан от сглазу и оберегал от навета, а также при помощи карт за деньги предсказывал любому желающему его судьбу.

Однажды, собрав гостей, хозяйка попросила его продемонстрировать свои демонические способности. Получилось целое представление. Тогда-то Джура и понял природу таинственного запаха на теле охранника. Честно говоря, пес был разочарован открытием. Ему совсем не хотелось знать, чем промышлял бывший кадровый военный до появления в этой квартире. Неприятный осадок остался на сердце у Джуры.
Кстати, после того случая сеансы черной магии больше не повторялись. Хозяйка иногда просила погадать ей и своим подружкам, но охранник отвечал всегда одинаково: «Иди в жопу» и на некоторое время замыкался в себе.
Сбежал он неожиданно, как и появился. Правда, все вещи остались целы. Да и не позволил бы ему Джура прихватить хозяйкино добро. Не на такого нарвался.

Сквер, зажатый большими домами, куда выводили Джуру, был обласкан гражданами. Сюда приводили и привозили на колясках своих детей мамаши, няньки, бабки. Приходили выпить пивка и покурить малолетки. Здесь любили передохнуть на свежем воздухе во время обеденного перерыва чиновники из недалеких ведомств. За целый день через сквер проходило много народа, оставляющего в память о себе в кустах и на траве разноцветные пакетики, бутылки, банки, не говоря уже о сигаретах, останки которых, как гильзы после многочасового боя, валялись на земле.

По утру, грешным делом, свою лепту в подрыв экологии вносил и Джура. Правда, ему всегда хотелось извиниться за содеянное, но самое большее, что он мог сделать, чтобы реабилитировать себя, это, потупив взор, виновато отбежать от места преступления и долго не смотреть в ту сторону.
Праздно шатающуюся публику Джура не любил. От них-то и образовывался основной беспорядок. Не в восторге был пес и от детского внимания. Все бы ничего, вот только мамаши, когда их чада приближались к огромному красно-коричневому с белым клубку, начинали противно кричать, нарушая плавный ход нескончаемых сенбернаровых дум.
- Отойди от собаки!
- Не трогай собачку! Укусит!
На такие глупости Джура по-стариковски обижался больше всего. С какой стати ему кусать ребенка? Слава богу, из ума он еще не выжил.
В знак протеста он вставал с нагретой собственным телом земли, поворачивался к обидчице задом и укладывался так, чтобы даже случайно нельзя было увидеть возводившую на него напраслину бабу. Проделывал он это нарочито медленно, вальяжно, как театральный актер, навсегда вжившийся в роль дородного и уже начинающего дряхлеть помещика.

Наконец, он успокаивался и застывал в новой позе, поджав под себя задние лапы, и раскинув передние так, будто хотел обнять всю землю. Изредка Джура глубоко и протяжно вздыхал.
Нет, собака, конечно, может укусить. Та же шавка, если ей постоянно тыкать пальцем в морду, может тяпнуть. Только зачем перебарщивать?
Всегда, как только Джура задавал себе этот вопрос, ему тут же вспоминалась история с участковым. И смех и грех.
Повадился он тут в одну квартирку, набитую нелегалами. Пока ходил просто взимать, его терпели. Но как-то нагрянул в неурочное время, да еще под газом. Там его встретили, как родного, плеснули еще. Только не учли, что по-ихнему участковый не понимал. Слушал он, слушал их разговоры, молчал-молчал, а потом вдруг стал ложкой набирать приготовленное хозяйкой вязкое блюдо из фасоли и прицельно кидать в сидящих за столом.
- Отравить хотите? – каждый раз приговаривал участковый перед новым выстрелом, вкладывая в интонацию законную ненависть к нарушителям паспортного режима.
Джура видел, как его насильственно выпроваживали из квартиры, и как потом он бился в захлопнувшуюся за ним дверь. Вначале он просто стучал, а потом стал еще и нецензурно выкрикивать угрозы в адрес некоей Люси:
- Пусти, - кричал участковый, - хуже будет, сyка…
Никто так и не отважился сказать ему, что за этими дверями никакой Люси отродясь не было.
Тогда-то и пошатнулась вера пса в непогрешимость органов, и пришло горькое осознание того, что некоторые их представители иногда могут переборщить. То есть, и в этой среде «кое-кто у нас, порой, честно жить не хочет», вспомнил сенбернар слова из песни и фыркнул. И было не понятно: то ли он ехидно хмыкнул, то ли таким образом выразил свое осуждение.

Одновременно с вырвавшимся непонятным звуком, в правом боку что-то больно кольнуло. Пес вздрогнул всем телом, вздернул страдальчески брови и насторожился. В последнее время покалывать стало чаще и все более ощутимо. «Не дай бог что-то серьезное. Операция или еще что-то», - забеспокоился пес. Этого он сейчас боялся больше всего.
Ему уже известно было о новшестве в собачьих больницах, запрещающее обезболивание. Перспектива на своей шкуре испытать нововведение ввергало Джуру в панику. Он был отважным псом, но на такое геройство даже у него не хватило бы духа. Лучше сразу на живодерню.

Не хотелось думать про болячки, лежа на мягкой травке любимого им сквера. Да куда от них денешься? Возраст поджимает. По человеческим меркам за восемьдесят. Столько не живут. Джура попытался вспомнить: от кого он слышал эту фразу, но так и не вспомнил. Вот. Еще и этот …склероз.
Так лежал он час, а иногда и больше под неказистой березой, всякий раз перебирая в своей голове уйму тем, рассуждая о странностях, преподносимых жизнью, и не переставал удивляться ее многогранности. Чаще его думы были похожи на стариковское брюзжание. Что уж тут поделаешь? Годы…

На днях в почтовый ящик хозяйки подбросили письмо, перепугавшее ее насмерть. Короткое, вот такого содержания:

«Если старый то отдыхай и не лезь в вопросы, которые к собакам не относятся. Что за намеки с лабрадором? Ты давай потише там а то не посмотрим на заслуги.
Сигнал о мусоре в сквере в настоящее время рассматривается районной администрацией. Меры будут приняты.
Со следующего года увеличатся средства на наглядную агитацию в районной поликлинике.
Незаконно проживавшая в квартире супружеская пара задержана. В отношении гражданина Молдукристадзе возбуждено уголовное дело по факту нанесения телесных повреждений сотруднику милиции при исполнении служебных обязанностей.
А вообщем все это не твое собачье дело».

О странном письме она раззвонила всем своим товаркам. Дурья башка! Она жаловалась им на Джуру, говорила, что пес хочет подвести ее под монастырь. При этом для убедительности приводила слова своего бывшего сожителя, мага и волшебника, о том, что уже изобрели аппарат, читающий мысли собак.
- Сейчас и не такое придумают. Вон куда наука-то скакнула. Нам не все говорят, - возражала она сомневающимся.
Джуру, впрочем, радовало, что сомневающиеся были...

Ерунда, так себе

Андрей Днепровский-Безбашенный

(из жизни таксиста)

Глеб работал в грузовом такси, он был обычным «водилой». Не то, что бы эта работа ему сильно нравилась, а просто другой, более подходящей ему пока что не подвернулось.
Весенний денёк с утра выдался не плохим, и, судя по всему, обещал быть хорошим. Пассажирами на утренний заказ оказалась молодая пара. У молодых была скоропостижная любовь и скоро намечалась свадьба. Молодые сидели рядом с Глебом на спаренном сиденье и ворковали, как голубки, целовались, обнимались, и прямо скажем, своим поведением даже немного смущали водителя.
И как понял Глеб, из слов, сказанных пассажирами, им родители на свадьбу дарят двухкомнатную квартиру, и они в ней делают ремонт. А машину заказали, съездить за подвесными потолками. Подъезжая к кольцевой дороге, водитель вежливо попросил пассажиров пристегнуться ремнями безопасности, и машина весело полетела по внутреннему кольцу МКАД, к Дмитровскому шоссе.
«Газель» Глеба, был довольно таки свежий автомобиль, чистенький, после профилактики, которую машине сделали совсем не давно, и Глеб иногда любил надавить на педаль акселератора, если была такая возможность.
Дмитровское шоссе было уже совсем рядом, пора уже было думать перестраиваться в правый ряд…. для поворота.

Но подумать Глеб не успел. Едкий и густой дым резко повалил в салон машины, прямо, из-под капота. Дым был такой густой и ядовитый, что прямо выедал глаза. Мотор заглох и машина немного «клюнула», продолжая катиться по инерции. Глеб включил «аварийку» и стал принимать правее, стараясь уйти на обочину. Он когда-то был военным моряком, да и сейчас таковым в душе остался, попадая много раз в разные нештатные ситуации. И на этот раз он сохранил самообладание и хладнокровие до полной остановки автомобиля.
«Газель» ещё даже не остановился, как парень, сидящий крайним, хлопнув дверью, выскочил из машины. А девушка, сидевшая на среднем сиденье, после остановки вдруг предалась жуткой панике и истерике. Она так страшно и дико орала, прямо как перед смертью…. махала и билась руками, пытаясь, то же выскочить из машины, но её крепко держал ремень безопасности, застёжку от которого Глеб никак не мог отстегнуть, что бы выпустить пассажирку, потому что она очень сильно рвалась и натягивала ремень. Глеб до сих пор не знал и не предполагал, что отстегнуть ремень, когда у пассажира истерика – очень трудное дело.
- А, черт возьми, с этой дурой теряю драгоценные секунды, нет бы самой отстегнуться без паники - спокойно подумал он.
А девчонка продолжала дико орать, махать руками и когтищами, располосовав водителю щеку и сбив все ручки с противосолнечного козырька вместе с зеркальцем. Наконец Глеб нащупал застёжку ремня, та щелкнула…. и девушка выскочила из машины.

Концентрация дыма в кабине заметно уменьшилась, пожара не было. Водитель, открыв капот, увидел, что центральный провод просто слетел с катушки зажигания, и в какой то момент резиновый изолятор соединяющий центральный провод с катушкой вспыхнул, выделив при этом ужасно много дыма. Ремонт занял две минуты.
Глеб закрыл капот, проветрил кабину, и деликатно извинившись, предложил девушке сесть в машину и продолжить рейс. Что, мол, никакой опасности нет, и не было, и что на всём этом не стоит даже и заострять внимание.
Пассажирка стояла на обочине и плакала навзрыд, косметика на её лице вся размазалась, а слёзы капали крупными такими каплями. Успокоив и усадив пассажирку, Глеб стал подавать на зад, к стоящему на обочине парню метрах в тридцати за машиной. Он остановил машину как раз, напротив молодого человека, и стал ждать, что тот сядет к невесте сам. Но тот почему-то тянул время и не садился. Тогда водитель вышел и, извинившись за инцидент, сам открыл перед ним дверь, вежливо предлагая ему сесть в машину. И тут девушка прямо из кабины дала парню такую затрещину, что он еле устоял на ногах. Лицо его горело, не так от оплеухи, как от стыда и тягостного осознания его подлого и трусливого поступка. И парень понял, что прощение ему уже не светит…
Тогда Глеб открыл заднюю дверь, и молча предложил сесть пассажиру заднее сиденье.
Едва машина тронулась, как девушка попросила высадить её у ближайшего метро.
- Без этого подонка – тихо сказала она.
Машина свернула с МКАД на Дмитровское шоссе, и направилась к ближайшему метро. А Глеб рулил и думал – Вот так то, так хорошо день начинался, а свадьбы, похоже, у них уже не будет, и никакие подвесные потолки им теперь не нужны….
Где-то в глубине души он пытался понять того парня…. ну испугался, ну не служил на флоте, может быть, и из машины он быстрей выскочил, что б дать подруге возможность как можно скорее тоже покинуть кабину, а то, что она вся рвалась, не отстегнув ремень, так он тут при чем? Однако что-то сволочное в душе парня всё же прослеживалось, животный страх наверное присутствовал. Слабоват, оказался малый или просто не обстрелянный, одним словом не военный моряк. А если б пожар был настоящий, да водитель бы тоже удрал, то сгорела бы девка - предавался рассуждениям Глеб…

Девушка молча вышла у метро. Парень не бросился её догонять... Перед тем, как уходить, он немного посидев, спросил Глеба.
- А что там, в моторе было-то?
- Да ерунда, так себе…. - ответил Глеб и закурил сигарету.

manticore сказал(a):

Руководство по... действительно душевно... Берем женщину, которая нравится, берем в конце рабочей недели, берем в прямом смысле - ловим на выходе с работы. Теплую и уставшую... Нет, конечно, она будет упираться, капризничать, норовить сбежать - не слушаем! Больно нужно. Применяем грубую мужскую силу, нежно под локоток, сажаем в машину, тычем в нос букет цветов, рот затыкаем шоколадом... В щеку - поцелуй. И ремнем безопасности фиксируем крепко, чтоб не выскочила. Минут 10 она жует шоколад и осознает происходящее. За это время она успокоится и даже перестанет фыркать... Возможно. И, возможно, даже начнет смеяться и кокетничать... Не расслабляемся! Не поддаемся женской хитрости и чарам. И ни в коем случае не везем ее домой... К ней... Везем к себе... Есть ровно 10 минут, чтобы она успела смириться с неизбежным... Ну, можно рассказать ей про коллекцию плюшевых мишек, которую собирал специально ей в подарок. Или - о том, что недавно нашел эстамп Кандинского, который непременно она обязана увидеть... Дома... Нет, не быстрый секс на столе... Нет, не глинтвейн под Вивальди... Да, горячая ванна, НО! Без шансона и попсы. Добавляем в воду несколько капель ароматических масел, запах по вкусу... Как ее туда заманить - не проблема... Можно предложить посмотреть хомячка, который живет под ванной, можно опять применить грубую мужскую силу, но есть риск, что она вынырнет и мокрой кошкой уедет домой на такси... Навсегда... Необходима фантазия, все в собственных руках! Тем более, что она все и так понимает. Все наши мужские потуги и старания... Теперь, внимание! Самое главное, оставить ее минут на 15-20 одну... Пусть полежит, пусть пропитается маслом, пусть забудет о том, что надо быть сильной, гордой, независимой... Пусть просто отдохнет... Принести стакан сока, если уж совсем хочется подсматривать... Заодно и проверить, запустит она тюбиком зубной пасты или нет... Нет? Отлично, почти приручена, можно приступать к следующему этапу... Берем обычное джонсоновское масло для малышей, добавляем туда немного ароматического, вытаскиваем расслабленное создание на свет божий и начинаем энергично ее растирать этой самой смесью... Ручаюсь - опешит! И не только опешит, но и начнет к вам присматриваться повнимательней.. Потом плюнет на обрывки рассудительности и полностью отдаст себя в ваши руки... Внимание! Не расслабляться! Не отвлекаться! Не задерживаться на выпуклых местах! Мысли и желания - в глубину! В данную минуту - массажист. Точка. Быстро укутать ее в махровую простыню, чтобы не успела заметить, как же не хочется быть массажистом... Взять на руки и - в спальню... Упираться не будет, ручаюсь... Ну, дальше - поглядим... Либо - хочется секса на пару раз, либо - отношений на больше... В первом случае - сразу заняться этим самым сексом, не откладывая... Во втором... О..., во втором... - уложить ее клубочком к себе на плечо, погладить по голове, поцеловать в щечку и дать выспаться... "Маленькая моя" ... И не важно, сколько ей лет, неважно какой у нее рост/вес. Это все не имеет никакого значения! Сейчас - она маленькая девочка, она защищена, она покойна, она рада, что никому ничего не должна, что не нужно никуда спешить и никого бояться... Не нужно быть отличным работником, образцовой матерью, хорошим другом... Даже любовницей сейчас быть не нужно... Ничего не нужно... Вообще! Ну, то есть - абсолютно! Можно просто выспаться... Просто полетать во сне... И - не важно, сколько она будет спать - час или всю ночь... Отключить телефоны, дать ей побыть маленькой... Когда она проснется - она проснется счастливой! И вот тогда уже решать, чего же хочется: секса, дружбы или просто горячих бутербродов... И когда она, все же, уйдет и, возможно, опять будет вбивать свои гвозди сама, опять будет гордой и независимой, просто знать, что это всего лишь роль сильной и независимой женщины... А на самом деле она - маленькая девочка, которая смешно сопит во сне и улыбается радуге... И глаза у нее, как небо. Такие же светлые и счастливые...

Мой любимый пост!

Войны не будет

Станислава Бланк


***

Лора просыпалась, плавая в туманной и размытой мякоти своих снов и мыслей. Она ступала босыми ногами на холодный пол и непривычно вздрагивала. Она не привыкла к холоду, она не привыкла согреваться. Ей было очень холодно здесь, в этом проклятом городе, но она понимала, что должна быть здесь, и должна держать в руках тоненькую ниточку мира, не дав, случится войне. Добра и зла, света и тьмы, хаоса и порядка. По этому она была приставлена сюда, чтобы охранять покой этого небольшого городка. Чтобы пропускать сквозь пальцы тонкую нить.
Она задумчиво встала, ногами чувствуя холод и понимая, что это самая большая банальность, чувствовать холод человеку с сердцем изо льда. А банальностей Лора не любила. Она была готова по любому, хранить мир, лишь бы не это...

***

Первые осенние дни давно прошли, и осень окутала город, листьями и ветрами, как бывало из года в год, и как, несомненно, должно было быть. Сады опустели, на улицах провинциального маленького городка стало тихо и пустынно. И как больно было уезжать из родных мест, оставлять насиженное и нажитое место. Боль стала почти физической и чтобы потушить, ее он часто бесцельно блуждал по городу, понимая, что ничего, кроме ностальгии его здесь не держит, понимая, что нет здесь ни одного родного человека.
Ветер бросал ему под ноги обрывки газет и скорченные осенние листья, он вздрагивал, когда мимо проезжала какая-то редкая машина, но уверенно шел вперед, не знаю куда и, не зная зачем, чувствуя себя при этом сентиментальным романтиком.
Так незаметно идя вдоль решетчатой ограды какого-то предприятия, он добрел до самого края города, где кончались пятиэтажки, и начинался огромный запущенный городской парк, и находилась старинная усадьба, чудом уцелевшая после перестройки. Туда он и шел, зная, что никого кроме безобидных бомжей там не встретит, и никто не помешает тихой идиллии праздника одиночества в прощании с родным городом, где прошло его детство и пол жизни...

***

Лора быстро оделась, накинула на плечи махровый пурпурный плащ и слушая одинокий стук своих каблуков по мраморной лестнице старинного особняка пошла в сад. Внизу в холле, не было двери по этому там остались запахи нежданных гостей: бомжей. Это слегка обрадовало ее. Она давно забыла вкус человеческой крови. А это было так сладко, так приятно... Она вспомнила как легко ее тонкие холодные белые пальцы разрывали кожу на груди у жертвы и доставали оттуда, из под клетки ребер пульсирующие и бьющееся сердце. Она недолго держала его в руках пока оно не переставало биться, отдавая ей свое тепло которого ей все равно не хватало чтобы согреться. А потом сердце покрывалось тоненькой корочкой льда и Лора клала его на место, запахивая кожу, как рубашку. И сейчас она надеялась согреться. Она быстро пошла туда, в темноту комнаты, где валялась поломанная мебель и строительный мусор от развалившейся стене, и увидела у окна нелепую человеческую фигурку. Лора взвыла от наслаждения скорой жертвы и кинулась к пьянице. Он сначала не понял чего-то хочет и откинулся в сторону рассматривая ее опухшими глазами с интересом. А потом Лора приготовилась забрать его тепло, тепло его никчемной души, как поняла что, что-то ей мешает... Пьяница же воспользовавшись моментом, ухватил ее изо всех сил за плечи. Она невольно вскрикнула, скорее не от страха, а от ощущения своего бессилия, перед смертным, и услышала приближающиеся шаги. В дверном проеме мелькнула чья-то тень, и хрустнула пластиковая бутылка...

***

– Пусти ее, - крикнул он подскакивая к нелепой фигуре стягивавшей с незнакомой, перепуганной и странноватой девушки длинную занавеску явно служившую ей плащом. Пьяница заморгал в недоумении.
– Ча-во? – потянул он гнусаво.
Девушка тряхнула густой рыжей челкой и скинула со своих плечей руки случайного обидчика, словно она могла сделать это раньше. В довольно надменном, но перепуганном взгляде моргнул интерес.
– Он ничего тебе не сделал? – спросил он, отводя ее в сторону от неудавшегося маньяка, который сразу же поковылял к выходу. Девушка была странная, - еще совсем девочка, только с очень надменным и холодным взглядом. Неподходящим для жертвы, скорее для охотника.
– Не-а, - она мотнула головой и выбившись из-под плаща ей на плечи упали пушистые рыжие локоны, и добавила с легким сожалением, - но и я ему ничего...
– Может тебя проводить до дома? – предложил он, понимая что нужно было сказать что-то другое, но завораживающий цвет ее ярко-зеленых глаз, которые казалось святились в темноте гипнотизировал и путал его мысли. Она на секунду задумалась, потом ее губы тронула легкая насмешливая улыбка.
– Ну, проводи-ди, - ответила она, оттягивая последний слог.

***

«Забавно, - подумала Лора, - меня пытаются защищать... наверное, я выгляжу невинной? А ведь, правда... Стоило бы выбрать другой вид! Я же не прохлаждаться здесь... А за делом. Но город посмотреть стоит, а то я совсем его даже не видела! Сижу в этой дыре, - и она со злостью пнула консервную банку, потом покосилась на человека шедшего рядом, с первого взгляда она бы дала ему лет сорок, может и все пятьдесят, хотя ее это только забавляло, по крайней мере он не казался ей мальчишкой, - до того как меня низвергли в кошку, за грехи я была женщиной целых тридцать лет! Кошачье двадцать, как человеческие пятьдесят, - она сощурилась считая, - ого... я должна была быть старой! Эх, осталась бы кошкой...»
Но выбора у нее не было. Ее наказали ровно на двадцать лет, а сейчас ей дали задание чтобы искупить свои грехи. Ей велели сторожить мир, держать его на границе и не давать перешагнуть рубеж, не дать начаться войне. И это для нее было довольно просто.
Они вышли из особняка и ее глаза, привыкшие к темноте ослепил яркий свет серого неба. И снова Лора почувствовала холод,

***

Увидев, как девушка кутается в свою нелепую занавеску, он почувствовал легкий укол совести, и нехотя, потому что на улице чувствовалось приближение зимы стянул с себя пальто и протянул ей. Она посмотрела с интересом, сощурилась как кошка перед прыжком и приняла этот «дар». Неуверенно скинула с обнаженных плечей балахон, оставаясь в одном коротком черном платье и нацепила сверху его пальто. И снова ее тонкие губы искривила насмешливая и странная улыбка, он не мог дать объяснения тому, что она так часто так улыбалась, как сумасшедшая...
Дальше они шли молча, утопая по колено в осенних листьях бесцельно мотавшихся по дорожкам старого парка. Молчание его тяготило и он задал довольно глупый и бестактный вопрос:
– Если не секрет, то что ты делала в усадьбе?
Она снова сощурилась. Ткнулась носом в рукав пальто, смерила его оценивающим взглядом, словно примеряя, можно ли ему отвечать искренне и как он это расценит.
– Я там живу вообще то, - после недолгих раздумий изрекла она.
– А куда мы тогда идем? – изумился он.
Она неуверенно пожала плечами и улыбнулась как-то странно по-детски. Потому что она почувствовала легкий удар в сердце, и она знала что это – это таял лед...

***

Со временем они стали смыслом жизни друг для друга. Стали воздухом, стали желанием жить... Лора отчаянно напоминала себе кто она. Она постоянно молила небеса чтобы они избавили ее от крохотного кусочка льда оставшегося над сердцем. Она спрашивала у небес за что они наказали ее так сильно, заставив полюбить... Ведь любому известно что Боги полюбив становились людьми, а люди полюбил становились богами... Она путалась в своих мыслях, она не хотела больше красть тепло ей хватало его выше крыши.
Когда они гуляли по осеннему траурному саду, вокруг усадьбы, взявшись за руки. Когда забывали обо всем мире, даже о беспокойном ветре метавшим им в лицо скомканные осенние листья.
А каждый вечер Лора смотрела из окна на зовущую ее, требующую вернутся старинную усадьбу. Там в темноте зажигались свечи, там ждали ее. Умоляли вернутся, умоляли навестить покинутый ей дом, да не дом, скорее пост... Пока она здесь, пока она счастлива жалкая грань мира может рухнуть, дав случится войне.
Но ей было на это наплевать. Она не хотела больше быть той, кем она была. Не хотела ощущать холод в груди, на месте сердца.
Слишком поздно она подумала о том, что без нее все может сломаться, обрушится. Подумала только тогда когда их самолет отрывался от земли навсегда унося ее отсюда. От холода, от страха.

***

Если бы она не была так увлечена своим счастьем она бы почувствовала беду. Но она не заметила ее, а узнала о ней, только когда люди в черных масках, захватили управление самолетом, требуя изменить маршрут и лететь куда-то далеко отсюда. Требовали всем оставаться на своих местах.
Лора отчаянно пыталась вспомнить свои навыки, - ведь когда то ей чтобы убить человека достаточно было посмотреть на него. Но ней сейчас, - ведь она избрала другой путь. Она выбрала слабость. Теперь она если и умрет, то только рядом с ним, чувствуя его руку в своей, чувствуя его дыхание, до последней секунды, до последней минуты жизни. Но зато после смерти не будет вечности наполненной одиночеством. Будет дорога и их будет двое, путников идущих по ней.
Террорист вытащил Лору из кресла и приставил к ее виску пистолет, она чувствовала его леденящее дыхание и совсем не испытывала страха. А потом все было на мгновеньях.
Он ее ангел, ее единственный близкий человек, ради которого она отказалась от бессмертия, желая освободить ее толкнут террориста. Счет был на секунды, - Лора отлетела в сторону и бессильно осела на пол смотря как другой террорист наставляет на него черный ствол автомата. Воздух пробила дробь вытерла. Как только все затихло Лора бросилась к нему отчаянно понимая что все кончено.
«Весь мир следил за тем, как нас убили...»
Рубашка у него на груди была красной от крови. Он был мертв.
Лора тихо и молча встала, все террористы следили за ней с интересом, но держа под прицелом автоматов. Бросила на них уничтожающий взгляд. Глаза ее светились бешеным огнем разгневанной ведьмы. Она подняла в верх руки и в тот коротким момент пока она опускала их обратно вниз что-то хрустнуло. А потом самолет взорвался на тысячи частей, и эти останки осыпались на землю тысячи километров от того города, где находилась усадьба и где когда-то жил он.

***

– Что ты наделала, дура?
Все плавало в темноте в которой жили только голоса, тех кто послал ее в это злосчастное место, хранить мир от катастрофы.
– Ценой одной жизни ты убила тысячу... ты...мы накажем тебя сурово.
Она слушала в смятении наклонив голову, готовая к любому, потому что самым страшным наказание было то, что они были не вместе. А врозь...

***

Когда наступила осень и она вернулась в родной город все плавало в легком романтическом тумане. Свет фонарей был мягким и стертым. Она отчаянно вспоминала все бездарно прожитые дни. Понимала как была глупа и банальна...
А сейчас ей так хотелось все вспомнить – она гуляла по старинному парку вокруг заброшенной, чудом уцелевшей от большевиков усадьбы. В этом парке она в детстве играла с друзьями. До того как на злосчастном самолета погибли все ее родные, до того как жизнь стала пыткой.
– Девочка, - услышала она приглушенный старческий голос и на лавочку к ней подсел совсем дряхлый старичок, - зря ты так поздно здесь гуляешь...
– Почему? – смутилась она равнодушно.
– Здесь бродит призрак...
– Что он мне сделает этот призрак? – спросила она устало, - бредни это все...
И встав с лавочки, под пристальным взглядом старичка из-под сдвинутых бровей побрела по дорожке тонущей в вечерних сумерках к белеющим вдалеке развалинам усадьбы.

***

– Что тебе здесь надо?
Она обернулась и встретилась с ледяным взглядом ярко-зеленых глаз. Прямо перед ней стояла, точнее парила в нескольких сантиметрах от пола высокая рыжеволосая женщина в длинном белом платье. И толи создавалось такое впечатление, толи она и в правду была прозрачной. Если бы человек увидел их со стороны он бы испугался.
Ослепительно рыжие коротко стриженые волосы девушки были точно такие же, как и волосы призрака, лица их были совершенно одинаковы, да и глаза тоже. Только в Девушкиных вместо мистического ужаса была боль.
– Ты - призрак? – спросила девушка совсем без страха.
Женщина кивнула и в ее взгляде метнулась боль.
– Почему ты не уходишь?
– Потому что меня наказали...
– Я отпускаю тебя, иди...

***

А через некоторое мгновенье девушка смотрела ей в след, смотря как рыжие волосы развивает ветер и как на конце дороги ее двойника встречает тот, кого она так долго ждала, кто так долго ждал ее, ради кого она отказалась от бессмертия...
А потом они исчезли и девушка осталась одна. Любуясь слабым светом исходящим от глаз и от белых полупрозрачных пальцев. Бросила последний взгляд на свое мертвое тело и отправилась вверх по лестнице. Ей еще предстоит столько узнать, ей еще предстоит привыкнуть к своей новой работе.

***

И по сей день загулявшие путники обходят стороной усадьбу. Каждый вечер там загораются свечи, а некоторые утверждают что видели неясный силуэт девушки между колон... она и по сей день ждет кого-то и клеймит свое одиночество...

Два деда

Любовь Чурина

Жили, были дед да ещё один дед. И жили они вместе не затем чтобы, а потому что. История эта старая престарая, как и сами дедки. И соединяла их не любовь, а вражда давняя, лютая. Так в жизни зачастую происходит. Дед Евсей по молодости любил распрекрасную Дуняшу, а дед Матвей красавицу Маняшу. Ох, и любились-то они…
НО!!! Злые и своенравные родители, по своим каким-то меркантильным меркам сосватали молодцу Евсею - Маняшу, а молодцу Матвею - Дуняшу. Супротивиться в те времена родительской воле было не гоже. Вот и росла лютая вражда между добрыми молодцами. Встренятся на кулачках, разобьют в кровь лицо, злыми зенками прожгут дырки в теле друг дружке. Страсть и ужасть!!! Ах, ах – как страшно-то было. Молодки плачут, своих мужей обмывают, обтирают, а о других очи печалятся. Но время скоренько бежало.

Вот и зазвенели на деревенских подворьях детские голосочки. У одних сын пригожий голубоглазый Василий. А у других черноглазая, чуть не цыганка, Катерина. И надо же случиться такому. Встретились у речки, и больше не расставались никогда. Что ж только отцы не предпринимали, и запирали, и ругали и сына-то били (кстати - оба отца). А матери их встречам способствовали, да всячески прикрывали, покрывали. И, в конце-то концов, помогли в ближний город сбежать. Сами-то от тоски по детям, да и по любимым своим единственным, истосковались. Мучались горемычные, мучались, да в одночасье померли. Пуще прежнего поднялась ненависть в сердцах мужей. И смерть любимых не примирила, и соединение молодых, их только больше отдалила.

А могилочки-то рядом. Бугорочки обласканные да ухоженные. Мало своим жёнам поправят, да цветы принесут, а и рядом ладошкой проведут и незаметно для других цветочек окажется, да слеза печальная окропит землю, что сейчас согревает любимую.
А время вертело свои стрелки жернова, переламывая, перемалывая жизнь. Сгинули в водовороте революционных баталий и их детки, сын да дочка.
И вот однажды конная упряжь остановилась у крыльца сельского совета. Молодой мужчина в кожанке лихо спрыгнул с облучка, да подался прямо в центральные двери. Знать из начальствующих был. Местные ребятишки тем временем любопытными глазёнками пошарили по повозке и наткнулись на голые пятки, что выглядывали из-под соломы. Вдруг копна зашевелилась, затем там кто-то чихнул и вихрастая чётная голова, высунулась над соломой. Чёрные глазки нагло пробуравили местных пацанов. Затем лихо шмыгнув носом, девочка спрыгнула на землю. Засунув руки в карманы и согнувшись, изображая из себя блатную, посвистывая пошла буром на детвору. Она была почти на голову ниже обступивших, и как видно ничего не боялась. В это время солома вновь зашевелилась, и тонкие прозрачные пальчики обхватили деревянную перекладину, и постепенно над этими очаровательно чистыми пальчиками стала подниматься кудрявая льняная головка. Небесного цвета глаза заворожили. Мальчишки замерли на полушаге, и во все глаза пялились то на фею, то на небо – сравнивая. Конечно, слово «Фея» им было не знакомо. Но что это было какое-то чудо, это точно.
Громко разговаривая, из конторы вышли мужчина в кожанке и местный председатель.
- Ну, показывай. Где здесь наши земляки? – и не смотря на почтенный возраст резво сбежав по ступенькам, подошёл к телеге. – Так, так… - толи недоумённо толи удивлённо председатель почесав затылок,сказал, - значит приехали… Ну что ж, решать надо что с ними делать.
- Так может попробовать всё же к дедам. – Продолжая в конторе начатый разговор, человек в кожанке закурил.
- Да я ж тебе русским языком говорю. У них кровная вражда!!! Да они видеть друг друга не могут… Понимаешь ты или нет!? А я им сейчас ещё и детей малых доверю. Нет! Здесь надо что-то придумать. – И повернувшись к детворе, подозвал одного из них. – Митяй, сбегай-ка за моей Матрёной.
И мальчишка лет семи, стремглав помчался куда-то в левую сторону села.
- Ну, а вы… - теперь уже обращаясь к прибывшим, - пошли в контору. – Помогая малышке слезть с высокой повозки.
Черноволосая как могла, поддержала сестру протягивая ей навстречу маленькие ручонки, затем, цепко схватив её за тонкие пальчики, почти потащила впереди старших в правление.
- Надо же как похожи, а волосы разные. Ну, природа и учудила. Ох, и похожи они на своих бабок. Царство им небесное. – И если бы здесь не было представителя из города.
Даю голову на отсечение, он бы перекрестился. – Ох, и красавицы были. Царевны, одно слово, королевны. Всё при них. А мужики так и не поняли чем владели… Ээээх, жаль…

- Он подошёл к светленькой девочке и, заглядывая в чудесные глаза, спросил. - Тебя как зовут, красавица?
Глаза девчушки немного потемнели, как небо в грозу, затем их озарил внутренний свет, видно почувствовав тепло, тихо ответила, - Дуняша, - и как взрослая, скромно потупила глазки.
Как-то растерявшись, даже не понял сразу от чего, и чтобы скрыть свою неловкость, председатель обратился к черноволосой.
- А тебя?
- Маняша, - чётко и коротко ответила черноволосая.
В это время в кабинет постучали, скорее ради приличия, потому что, не дожидаясь ответа, дверь уже распахнулась и на пороге нарисовалась дородная расписная хохлушка. Её щёки алели, что наливные яблочки, расшитые красным и синим, кофта да передник отливали ослепительной белизной. А лукавая улыбка бродила по её довольному лицу.
- Ох, и як же я рада вас бачить, милый вы наш Алексей Петрович.
Вы до нас, чи проїздом? - И стреляя в него иссиня чёрными очами, подбоченясь, как бы наступала боком, раскачивая при этом пышными бёдрами. Она привычно перемешивала русские и украинские слова, даже не замечая этого.
- Остынь Марфа, - хлопнув жену по широкой спине, - рассердился Степан Афанасьевич.
- И де ж воны тута мои диты маленькі. – ах як же они гарні да красиві. Ай, ай, ай… Пiшлi до хаты, я вас зарає накормлю. А як же
это можно? Таки худесеньке… - и она молитвенно сложила свои пухлые ладошки. Затем, подталкивая детей в спину вывела их кабинета.Алесей Петрович, заметив недобрый свет в глазах председателя, постарался не вмешиваться в процесс разборок супругов. Отойдя в сторонку, молча курил.
- Ну, видел, без слов всё поняла. – Не жена, краля. И его усы как
у знаменитого Чапаева, приняли как у кота, стоячее, от гордости положение. – А с детьми посложнее конечно будет, - он нахмурил при этих словах лоб, - но, пожалуй, справимся.
- Вот и порядок. – И Алексей Петрович крепко пожав протянутую руку, добавил. – Ладно, поеду обратно пока светло. - И, только пыль клубилась за мчавшейся на всех парусах, повозкой.
Слух по деревне разнёсся быстрей, чем Марфа довела детей до своего порога. И оба деда примчались в контору словно на рысаках. Волосы всклоченные от быстрой ходьбы. Глаза стреляют из-под нахмуренных бровей. Того и глади подожгут пол села, пущенные подожженные стрелы.

У крыльца остановились на приличном расстоянии, и ждут. И первым никто не заходит, и уступить не хотят. Два старых бойцовских петуха. Председатель из окошка видя такое дело смекнул, что лучше выйти на улицу, чем они разнесут всю контору.
- Здравствуйте уважаемые, - и он низко поклонился им до земли.
Что конечно удивило Евсея и Матвея. Стоят, глаза пялят, удивляются.
А Степан Афанасьевич, не давая им опомниться громко, чтобы слышали все, кто был неподалёку. - Знайте, почтенные и вникайте в мои слова. Детей вам на растерзание – вражду, не отдам. Понятно? – и обернувшись к окружающим, повторил. – Всем понятно? – и минутная пауза нависла над деревней.
Деды ходили к председателю степенно, да по очереди. Приводили веские доводы каждый в свою сторону. Почему именно ему необходимо отдать детей, а не другому.
Но Степан Афанасьевич, стоял крепко на своём решении, и не давал даже встречаться с внучками. Деды тайно прятались за плетнём и издали любовались на своих ангелочков.
Однажды дед Евсей как обычно проходил тайными тропами до двора председателя, чтобы в очередной раз увидеть внучек. Да нос к носу и столкнулся таки с Дуняшей. Сердце защемило так сильно, будто свою Дуняшу увидал. Личико чисто ангелочек. Два глубоких колодца утопили в себе все его чувства. И понял дед, что и злобы то уж и нет. Одно настырство осталось. Да и какая злоба, когда их жёны ушли в лучший мир. А за ними и изгнанные, получается ими же, дети. И не выталкивал руками, а получается что сам и выгнал сына своего с родного порога, да и постелил дорожку на тот скорый свет. Слёзы застили глаза, сел он по ту стороны ограды, супротив внучки и расплакался навзрыд. Всхлипывает, да ручьи по щекам размазывает. Девочка скривила в печали мордашку, и тоже тоненько заголосила, глядя на чужого дедушку.
- Внученька, - сквозь слёзы бормотал он, - кровиночка моя. – Я же дед твой родной, Евсей. Иди ко мне красавица.
Дуняшка протиснувшись через забор, подошла. Евсей притянул девочку крепкими как клещи руками. Посадив на левое колено, любовался вблизи, сквозь бежавшие без остановки слёзы.
- Ох, и прости же ты меня сынок, дурака старого. И ты милая прости меня.

Девочка прижалась, доверившись, и только ласково гладила его давно не бритую щеку.
Дед Матвей как ошпаренный бегал по селу в поисках своего давнего противника, деда Евсея.
Все кто не встретится, говорили, что увёл он внуков в неизвестном направлении. И будто сказал всем, что спрячет детей, и никогда никому не отдаст их. Последняя надежда, что они на кладбище, попрощаться заглянули. Тихо, совсем не слышно подкрался он сзади, и только хотел огреть Евсея, как услышал речь для своих ушей странную.
… Да дедушка Матвей, он хороший, добрый. Вот познакомлю я вас с ним. Да и заживём мы все вместе, мирком да ладком. Хоть у него в хате, хоть у меня. Подрастёте детки мои славные, мы вас с дедом Матвеем в школу снарядим. А там и до свадебки близко. И замуж выдадим, - и тут послышался всхлип.
Евсей от неожиданности поднялся из-за своего укрытия, подошёл
к могилкам. Молча наклонившись, взял уснувшую Маняшку из рук Евсея. Оставив на его руках Дуняшку.
Ожидавшие очередных кулачных боёв односельчане, провожали дедов несущих своих спящих внучек на руках, с удивлением. А те мирно, впервые за много лет, шли рядом.
И путь их лежал к дому деда Матвея, так как он был просторнее, чем у деда Евсея...

Она шла по заснеженному тротуару, держа в руках праздничный торт, думая о чем- то, на губах застыла грустная улыбка. Уже 20.00, ее ждали, очень ждали, а она как всегда задержалась на работе. Даже сегодня 31 декабря работа, работа, работа. Это все что ее интересовало в жизни работа и Он. Он сейчас, конечно же, сидит у телевизора, периодически заглядывает в холодильник и посматривает на часы: «Ну вот, опять задержалась, так и Новый год не долго пропустить!» Из-за угла появилась машина, фары ослепили глаза и …вот неудача, девушка поскользнулась и упала на снежную перину тротуара, торт вырвался из рук хозяйки, удачно приземлился на лобовом стекле «Форда». Водитель притормозил, вышел из машины, недоуменно смотрел то на девушку, лежащую на снегу, то на стекло машины, по которому плавно съезжали красные розочки, точнее то, что от них осталось. Девушка попыталась встать, было слишком скользко, ушибленная нога ужасно ныла. «Сегодня, очевидно, не мой день», - подумала она.

- Вам помочь? - вежливо спросил молодой человек.
- Спасибо, вероятно, когда Вы тормозили, это на Вас сказалось, иначе бы предложили помощь, не дожидаясь, пока я примерзну к тротуару.
- Нет, надо же. Залепили в меня тортом, еще и язвите! - возмутился хозяин «Форда», празднично украшенного сливочными цветами.
- Ну, не в Вас, а в Вашу машину, если бы я намеренно целилась, то попыталась попасть хоть в одну фару, может тогда, у меня появился бы шанс дойти домой не хромая.

Молодой человек подошел к уже начинающей надоедать своим ворчанием девушке.
«Нужно ее поскорее доставить домой», - молча поставил на ноги.
От такой встряски с головы обладательницы милого «ворчливого» голоса упал капюшон, и он увидел ее красивое лицо, но его поразили ее глаза. В одно мгновение он просто утонул в этих черных, как ночь глазах, в этом омуте боли и печали, нежности и страсти. «Глаза это зеркало души - какой глупой казалась это фраза раньше, глаза это просто орган зрения, но сейчас я готов поверить в то, что знал ее всегда и знаю все о ней».

- Извините за машину, - девушка попыталась вырваться из сильных рук, - спасибо за помощь, дальше я сама.
- Я понял, спрашивать у Вас что-либо бесполезно, так что, Ваш адрес, и я мигом доставлю.
- Я сама доберусь, мы стоим как раз у моего дома. Ой! - сделав шаг, девушка повисла на руке спутника. Он подхватил ее на руки.
- Адрес, сударыня, иначе Новый год Вы проведете под открытым небом.
- Вот и Ваша квартира, гости заждались, наверное, - сказал молодой человек, опуская девушку на лестничную площадку, и нажал на дверной звонок. Дверь тут открылась.
- Мама, наконец-то, я уже собирался тебя идти встречать. А почему ты хромаешь? С тобой вс6е в порядке? - без остановки задавал вопросы очень похожий на девушку черноглазый мальчишка.
- Со мной все в порядке, возьми мое пальто, просто немного поскользнулась, а этот дядя помог мне дойти. Извините, я задержала, Вас, наверное, ждут. Не знаю даже, как Вас зовут...

- Феликс. А Вас?
- Татьяна. Спасибо, Феликс, и счастливого Вам Нового года. До свидания.
Дверь закрылась. «Неужели так бывает, простая случайность, а во мне как будто все перевернулось, не смогу ее забыть, не хочу ее забывать», - думал Феликс, медленно идя к машине.
Таня стояла на кухне и смотрела в окно. «Кто он? Почему так забилось сердце, а я ведь даже забыла, где оно находиться? Нет, это наивные глупости, просто празднично-лирическое настроение и вечное ожидание чуда в Новогоднюю ночь. Но мне уже 30 лет, у меня «взрослый» сын, пора перестать верить в сказки, чудес не бывает. Все, пора накрывать стол».

- Мам, а где торт? - голос сына прервал ее из невеселые мысли.
- Понимаешь, Толечка, торту сегодня повезло меньше, чем мне, его не удалось спасти. Но у нас на сладкое будет много-много шоколадных конфет.
- Хорошо, конфеты если их много спасают положение. Давай я помогу тебе накрыть стол, а ты поменьше ходи, садись, я тебе расскажу, какую классную горку мы с ребятами сегодня соорудили за домом.
В суете и разговорах прошли несколько часов. И вот все готово к встрече Нового года.

- Бедный Ипполит, мама, давай, что-нибудь другое смотреть.
- Хорошо, поищи, может «Аншлаг», - Таня старалась поудобнее разместиться на диване, нога все еще ныла.
Раздался звонок в дверь. Татьяна посмотрела на часы. «11.00, кто мог заблудиться в это время, когда все сидят за столом».
- Мам, может это Дед Мороз? - с надеждой в голосе спросил сын и побежал открывать дверь. Через минуту раздался восторженный возглас из коридора.
- Ух, ты, ну и собака!
- Собака? Осторожней! - Таня мигом вскочила с дивана, не обращая внимания на ногу, влетела в коридор и застыла от удивления. В дверях стоял Феликс с огромной плюшевой собакой, тортом и каким-то пакетом.

- Ну, как похож я на Деда Мороза? - весело спросил он.
- Похож, похож, - радостно крикнул Толик.
- Что Вы тут делаете? - поинтересовалась Татьяна.
- Встречаю Новый год или мне его встречать под Вашей дверью? - закрывая за собой дверь, ответил нежданный гость и вручил игрушку радостному мальчишке. - Торт к столу, компенсация за потерянный.
- Не стоило так беспокоится, мы смирились с этой потерей. Странно, но Вы совершенно не похожи на человека, которому негде и не с кем встречать Новый год. Хотя, конечно, мы не станем выгонять Вас на мороз, проходите, - неуверенно произнесла хозяйка.

- Спасибо, - вешая куртку и проходя в зал, сказал Феликс –просто я решил встретить Новый год там, где мне больше всего хотелось. Анатоль, как на счет тарелки и вилки?
- Я мигом.
- Знаете, с Вашей самоуверенностью не соскучишься, - наполняя тарелки салатами, прокомментировала Татьяна. Такого поворота событий она не ожидала.
- А что у вас в пакете?- полюбопытствовал Толик.
- Через пол часа пойдем запускать ракеты, будет настоящий салют, - ответил Феликс, доставая из пакета бутылку Шампанского. - Президент уже намекает с экрана, что пора встречать Новый год, подавайте бокалы…
- С Новым годом! Счастья и любви! А Вы, Таня, верите в любовь с первого взгляда? - внимательно смотря в глаза девушке, спросил Феликс.
- Может быть, но большие сомнения на счет счастья, - печально улыбнулась в ответ Татьяна.
- Тогда, за счастье без сомнения!
«Почему с ним так спокойно, что даже готова поверить в эти сказочные слова?» - подумала под звон бокалов Таня.
- Может уже пора делать салют? - с надеждой в голосе спросил у Феликса мальчик.
- Конечно, идем.
- Ура!
И через 5 минут Татьяна увидела, как веселая парочка суетилась во дворе, устанавливая и поджигая ракеты. Ракеты с воем взлетали и с неба сыпались разноцветные звезды. Когда мужчины явились домой, их уже ждал горячий чай.

- Мам, ты видела, это даже лучше салют, чем по телевизору показывают, - счастью, и радости Толика не было придела.
- Раздевайтесь, салютмэны, пойдемте пить чай с тортом.
В углу елка мигала фонариками, по телевизору шла новогодняя «Золушка», на диване мирно посапывал уставший мальчуган, улыбаясь во сне.

- Танюшка, я приглашаю тебя на танец.
Она протянула ему свои руки. «Я верю тебе», - читал Он в ее глазах.
«Не бойся, я с тобой», - отвечали его глаза. Большие сильные руки заключили в свои объятия хрупкую девушку, защищая ее от всех бед и ненастий этого мира. Поцелуй, это был самый нежный поцелуй, который длился вечность, вечность длинною в жизнь. Нужны ли слова, когда губы коснулись сердец, и сердце Снежной королевы оттаяло. Это была судьба. Фортуна улыбнулась в эту снежную сказочную ночь и подарила двум ищущим любовь друг друга.

Наверное, это было бы сказочно банально, сказать - они не разлучались ни на один день, и всегда были вместе. И счастье их было бесконечным. А в жизни, пока еще надеюсь, что, как и в сказке. Какая была бы скучная жизнь, если кругом были одни прагматики, и все шло по правилам жизни, не имея исключений. Тогда не стоило бы жить в этой «Матрице», где все запрограммировано. Мечтать, любить и быть счастливыми вот смысл жизни!

Арбатская звезда

Анна Аничкина

Моей взрослой дочери.

Как только в Москве теплеет, я открываю прогулочный сезон. Вечерами люблю бродить по старым улочкам, вдыхая горьковатый аромат молодой зелени. На углу Гоголевского и Волхонки обязательно покупаю у аккуратной старушки букетик бледно-розовых гиацинтов и иду вверх к Сивцеву Вражку, а там и до Арбата рукой подать.

Темнеет. На Арбате не так шумно и многолюдно, как днем, когда прогулка скорее похожа на попытку продраться сквозь толпу гуляющих. Подхожу к одному из киосков, что густо натыканы от начала до конца улицы. Рассматриваю стройные ряды развеселых матрешек. Моя подруга, давно уже ставшая иностранкой, просила купить ей в подарок матрешку, пожелав увидеть вместо краснощекого задорного личика русской красавицы лицо полусумасшедшего политического деятеля ("Так, посмеяться," - объяснила она мне по телефону). Спрашиваю - продавец отвечает, что этот лидер давно не в моде, поэтому матрешки с его светлым ликом на всем Арбате не сыскать. Увы, политика, как и любовь, - дамы непостоянные.

Двигаюсь дальше и попадаю в густое облако белого блюза, выплывающее из саксофона уличного музыканта. Саксофонист пристроился возле стен Вахтанговского у ног золотой принцессы Турандот. Справа невдалеке горит яркими огнями летняя веранда маленького ресторанчика. Выбираю столик в уютном углу. Официанты устали, поэтому не торопятся заметить новую посетительницу, но меня это абсолютно не раздражает: весна - настроение благостное.

Передо мною, как на огромном экране в полупустом старом кинозале, одна картинка из нынешней арбатской жизни сменяет другую. На противоположной стороне улицы отдыхают несколько огромных черных мотоциклов, похожих на буйволов. Около них оживленно беседуют пожилые пузатые байкеры, прижимая к затянутым в кожу бокам молодящихся гурий.

От дверей одного ресторана к дверям другого проскользнул импозантный брюнет в белоснежном костюме с огромной мертвенно-зеленой лилией в петлице.

Вдоль веранды прошли, замедлив шаг, две одинаковые особы, курящие на ходу тонкие длинные сигареты. Особы, одинаково смешно прищурившись, задержались возле выставленного у входа меню и решили зайти. Сели недалеко от меня, синхронно затушили недокуренные сигареты. Приглядевшись, я поняла, что одна из них лет на двадцать старше другой. Особа постарше дотронулась до тонкого плеча молодой особы:
- Мы с отцом хотим, чтобы из тебя вышел толк.
- Толк вышел - дурь осталась, - острит дочь. - И мне ужасно интересно, с которым из отцов вы этого хотите?
- С тобой становится невозможно разговаривать.
- То же самое могу сказать и я.
- Ты все время врешь! - заводится мать. - Врешь, что ходишь в институт, а сама шляешься по городу с этим мальчишкой.
- Ты тоже врешь, - шипит дочь.
- Я запрещаю говорить со мной в подобном тоне!
Мать и дочь закуривают. Приходит официант, искренне пробуя изобразить улыбку на усталом лице, принимает заказы и оставляет нас в ожидании.
- Ты врешь отцу, - вплотную придвигаясь, выговаривает матери дочь. - Ты думаешь, он не догадывается о твоем романе? Очень зря ты так думаешь!
- Не смей! Я не обманываю его, - женщина запрокинув голову, делает несколько глубоких вдохов. - Я просто не люблю его. Давно. И он об этом знает.
- Ха-ха-ха! - резко произносит девушка. - Как это понимать? Ты опять уходишь?
Мать молчит. Дочь ерзает на стуле. Ей нетерпится сказать что-то очень больное.
- Ладно - я. Я привыкла. А как же маленькая? Что ты скажешь маленькой? Ведь отец, если ты решишь уйти, ее не отдаст.
- Я никуда не ухожу. Он меня не отпустит.
- А там?
- Там тоже не отпустят.
- И что?
- И ничего!
- Так и будешь?
- Так и буду.
Дочь с отвращением смотрит на мать.
- Почему нельзя любить всю жизнь одного?
- Не получается, - тихо отвечает женщина.
- А я буду любить всю жизнь одного, - повышает голос дочь.
Девушка вскакивает, опрокидывая стул, и кричит куда-то вверх сквозь плотную ткань навеса:
- А я буду любить всю жизнь одного!
Байкеры крутят лохматыми головами, пытаясь увидеть ту, кому принадлежит эта страстная реплика. И хотя на Арбате никого ничем уже давно не удивить, как-то вдруг повисает вахтанговская пауза (короче мхатовской, но все же).
Женщина театрально аплодирует.
- Ты недавно читала Чехова? Впечатляет.
Девушка поднимает стул, пристраивается на краешке. Обе недолго молчат.
- Я тоже мечтала об этом, когда выходила замуж первый раз. А потом мечтала об этом еще два раза. Я расстроила тебя?
- Нет, - равнодушно отвечает дочь. - Но я не понимаю, как можно жить так, как ты живешь.
- Я надеюсь, что все разрешится само собой. Когда-нибудь. В конце концов, не на этом свете, так на том мы сможем быть вместе.
- Это так серьезно? Нерадостная перспектива.
- Вон, видишь, рядом с месяцем, - указывает пальцем женщина поверх черных крыш, - яркая звезда. Может там?
- Мать, ты в своем уме? - округляет глаза дочь.
- Не знаю, - улыбается мать.

Официант приносит кофе, вежливо просит оплатить счет, так как ресторан скоро закрывается. Один из байкерской компании включает магнитолу. Звук набирает силу, и над вечерним Арбатом летит: "В небе незнакомая звезда светит..."
- Словно памятник надежде, - подхватывают байкеры.
Возле мотоциклов образуется танцплощадка. Гремящие металлическими заклепками и брелоками мужчины обнимают за талии своих подруг и топчутся на тесном пятачке, покачивая в такт мелодии мощными торсами. Прогуливающиеся пары, посетители ресторанчика, художники, сидящие под фонарями, замирают не в силах оторваться от этого действа.

Кофе выпит. Уходя, я протягиваю девушке, сидящей за соседним столиком, букетик нежных гиацинтов.
- Это мне? - смотрит она растерянно.
- Вам. На счастье.
Девушка нюхает цветы, смешно сморщив нос.

Я отхожу шагов на двадцать и оборачиваюсь: на веранде две одинаковые фигурки, сидящие обнявшись, связанные белесыми ниточками сигаретного дыма.

Медленно иду в сторону Смоленки. Устала (надо бы каблук пониже). Меня обгоняют стремительные юные красавицы, навстречу им на довольно приличной скорости движутся ищущие приключений молодые оболтусы. Впереди, словно ободряя, подмигивает мне разноцветными огнями Садовое кольцо. В воздухе густо перемешаны запахи и звуки одурманенного первыми весенними ночами города. А над всей этой непрекращающейся суетой в высоком темно-кобальтовом небе висит яркая арбатская звезда...