Да что я знаю о войне...

Эммануил Евзерихин. Фонтан "Дети", Сталинград, 1943 г


Наталья Боде. Красноармеец Иван Кузнецов приехал в родное село Бельдяшки Орловской области 1945 г

Аркадий Шайхет. Сын полка, 1943 г


Михаил Трахман. Юный партизан Петр Гурко из отряда "За власть Советов". Псковско-Новгородская партизанская зона, 1942 г

Герои Великой Отечественной Войны



Василий Зайцев

Снайпер Василий Григорьевич Зайцев, который родился в 1915 году в деревне Елино, только в период Сталинградской битвы между 10 ноября и 17 декабря 1942 года смог уничтожить 225 солдат и офицеров немецкой армии. Среди убитых им врагов - 11 снайперов, в том числе сам майор Кёниг, руководитель снайперской школы Вермахта.

Естественно, деяния Зайцева не ограничились Сталинградской битвой, но наибольшую результативность он принес в качестве инструктора, обучившего 28 снайперов-новичков. А вот они-то убили более трех тысяч (!) солдат противника.

Иван Кожедуб



Трижды Герой Советского Союза, Иван Никитович Кожедуб стал наиболее известным летчиком-истребителем времен ВОВ. За время войны он совершил 330 (!) боевых вылета, участвовал в 120 воздушных боях. Ему удалось достичь небывалого - сбить 62 самолета противника, среди которых и бомбардировщики (17 Ju-87), и 2 тяжелых бомбардировщика Ju-88 и He-111, 16 истребителей Bf-109 и 21 Fw-190, 3 штурмовика Hs-129 и 1 реактивный истребитель Me-262.

Интересным фактом является то, Кожедуба ни разу (!) не сбили за все время войны. Это еще один рекорд летчика - героя.

Интересно, что первый вылет Кожедуба едва не стал последним - его подбили в первом же бою, и только из-за того, что за него вступился командир, будущего героя не отправили на пост оповещения. Свой первый самолет он сбил только во время сорокового вылета.

Ханпаша Нурадилович Нурадилов


Чеченец по национальности, Ханпаша Нурадилович Нурадилов родился 6 июля 1920 года в селе Минай-Тугай. После призыва во время ВОВ, он стал командиром пулеметного взвода пятой гвардейской кавдивизии. Уже в первом же бою ему удалось уничтожить из своего пулемета 120 фашистов. После этого, в январе 1942, он уничтожил еще 50 солдат противника, подавив 4 вражеских пулеметных точки. Через месяц, в феврале, раненый в руку Ханпаша Нурадилов остался за пулеметом, уничтожив около 200 гитлеровцев.

И уже весной 1942 года Нурадилов сразил более 300 солдат вражеской армии. Рекорд зафиксирован командиром эскадрона. К сожалению, 12 сентября 1942 года герой был убит в бою. Он перед тем, как погибнуть, он уничтожил еще 250 фашистов и 2 пулемета. Посмертно ему было присвоено звание Героя Советского Союза.

Зиновий Колобанов



Здесь речь пойдет не столько об отдельном человеке, сколько о команде - экипаже танка КВ-1, которым руководил старший лейтенант Зиновий Григорьевич Колобанов. Кроме командира, в состав экипажа входили механик-водитель старшина Н. Никифоров, командир орудия старший сержант А. Усов, радист-пулеметчик старший сержант П. Кисельников и младший механик-водитель красноармеец Н. Родников.

Так вот, этот геройский экипаж всего за три часа боя, 19 августа 1941 года, уничтожил целых 22 танка противника! Это абсолютный рекорд всей Великой Отечественной, да и последующих войн. За три часа уничтожить 22 танка не удавалось никому. После "разбора полетов" оказалось, что бой проводился согласно всем принятым тогда правилам военного искусства.

Танкисты поступили очень умно: на проходящей по ближайшей дороге танковой колонне они подстрелили "голову" и "хвост", после чего стали методично, как в тире, отстреливать застрявших "железных зверей" врага. Отметим, что танк наших героев получил 135 попаданий немецких снарядов. При этом танк продолжил бой, и в его конструкции ничего не вышло из строя.

Гусейн-заде Мехти Ганифа оглы

Азербайджанец по национальности, Гусейн-заде Мехти Ганифа оглы в самом начале войны попал в плен к немцам. Те его обучали шпионскому ремеслу, и после окончания курсов, в 1943 году, он отправился воевать в Италию. Прибыв на место, герой связался с итальянскими партизанами-гарибальдийцами. Почти сразу после этого он и его два товарища сбежали к партизанам. Гусейн-заде Мехти Ганифа оглы очень скоро стал руководителем целой диверсионной группы, которая наводила ужас на немцев.

Особо успешным стал для партизанов 1944 год. К примеру, 2 апреля они уничтожили более 100 фашистов, еще позже - полтысячи, два месяца спустя - еще 400 немецких солдат. Кроме того, партизанам удалось уничтожить 25 автомашин, 23 военных гаража и прочие военные объекты. К сожалению, 2 ноября 1944 года Гусейн-заде Мехти Ганифа оглы погиб в неравной схватке, и посмертно, 11 апреля 1957 года (да-да, именно такой временной разрыв), ему было присвоено звание Героя Советского Союза.

Алексей Петрович Маресьев



Об этом человеке была написана целая повесть - "Повесть о настоящем человеке". Да и правильно - ведь Алексей Маресьев настоящий герой, который смог продолжить воевать даже после ампутации обеих ног в области колена. Уже 20 июля 1943 года Маресьев спас жизни двух своих товарищей, а также сбил сразу два вражеских истребителя.

Уже 24 августа 1943 года ему было присвоено звание Героя Советского Союза. Всего ему удалось совершить 86 боевых вылетов, и сбить 11 самолетов врага. Кстати, четыре самолета он сбил до ранения, и семь - после ранения. В 1944 году стал работать инспектором летчиком, перейдя из боевого полка в управление Вузов ВВС

Еврейские звезды /Сёстры Бэрри/

Великая Отечественная Война разбросала многих людей, целые семьи, но она же и соединяла людей, даже через годы после её окончания.
«В партизанском отряде судьба сводит разных людей – здесь и кадровые военные, избежавшие плена, но оказавшиеся на оккупированной территории, и мирное население, тем или иным способом бежавшее из городов и сёл, захваченных фашистами.
Так уж случилось, что офицер-танкист (назовём его Константин) попал к партизанам в своих родных местах. Здесь он нашёл свою жену и шестилетнего сына. Зимой условия жизни в отряде ухудшились, многие заболели, в том числе жена и сын Константина. Мальчик выжил, а его мать скончалась. Поэтому, когда прилетел самолёт с Большой Земли за ранеными, Константин принял решение отправить с ним и сына. Присматривать за маленьким Володей он попросил молоденькую девушку-санинструктора, которую все в отряде ласково называли «Птичка» (а настоящие имена, тем более фамилии, в отряде знать не полагалось…)
Отряду пришлось нелегко – посадка самолёта не осталась незамеченной. Этой же ночью партизанский лагерь бомбили. Хоть и ушли заранее, но пришлось помучиться. Только потом Константин вспомнил, что не знает фамилии девушки…
Прошло 10 лет. Война несколько лет, как кончилась, а Константин всё не мог отыскать ни сына, ни девушки. И вот, прибыв к новому месту службы, он попадает на торжественное собрание, где обращает внимание на стройную молодую женщину-военврача, идущую под руку с молодым нахимовцем. Ласка и нежность светятся в их глазах, обращённых друг на друга, но у женщины ещё и печаль в глазах.
– Кто это? – спрашивает Константин у соседа.
– Что, задела за живое? – понимающе хмыкает тот. – Только тебе здесь ничего не светит.
– Это из-за парня?
– Это её сын.
– Но она ещё так молода!
– А он приёмный. Она усыновила его сразу после войны, когда оформляла для него документы в Нахимовское. Говорят, она до сих пор влюблена в его отца – такая романтичная история…
И Константин слышит… свою историю, конечно, искажённую, но понять исходную можно. Бросается к паре – они уже собрались уходить. Молодая женщина поднимает на него глаза – в них грусть… недоумение… узнавание – ВОСТОРГ!
С громким криком она кидается ему на шею, а молодой человек смущённо топчется рядом, не понимая, очевидно, происходящего…
Надо ли рассказывать эту историю дальше? Тех, кто её хорошо знает, не удивляет разница почти в 20 лет возрастов моего отца и его младшего брата.»

Советские штурмовики Ил-2, прозванные немцами "Черной смертью", прославились не только мощью своего оружия (бомб, ракет и пушек), но и очень удачной конструкцией.
Cкрытый текст -

 

Броня Ил-2 обеспечивала его почти фантастическую живучесть в бою. Когда в июле 1943 года началась Курская битва, в воздухе над полем сражения сражались тысячи советских и немецких самолетов. Однажды в этой гигантской битве четверка немецких истребителей Bf-109 встретила одинокий штурмовик Ил-2 и устремилась на него, рассчитывая на легкую добычу. Первый истребитель зашел в хвост Ил-2 и открыл огонь из пушек. Но ничего не изменилось - советский самолет невозмутимо летел дальше. Место первого Bf-109 занял второй, тоже расстреливая штурмовик из всего своего оружия, затем третий...Когда все четыре истребителя не смогли сбить Ил-2, не верящий своим глазам командир звена связался по рации с другим пилотом и спросил, почему же этот русский самолет не падает. И тут же услышал ответ своего боевого товарища: " Господин полковник, ежа в задницу не укусишь! ". Штурмовики Ил-2 в Курской битве и десятках других сражений уничтожили множество немецких танков, машин и солдат, став самыми грозными самолетами Второй мировой войны.
Источник: http://www.historyofwwii.com/articles/interestory.htm

Bз книги Олега Тесленко "ПАРАДОКСЫ ВОЗДУШНОЙ СТРЕЛЬБЫ"

У лучших пилотов-истребителей был и второй - главный секрет. Оказывается, все без исключения летчики-рекордсмены предпочитали стрелять по самолетам противника только с самой близкой дистанции. И именно этим признаком можно было отличить хорошего воздушного бойца от плохого - неопытные летчики не умели правильно оценить дистанцию, и часто открывали огонь по врагу с 500-800 м. В то время как летчики-асы стреляли только, когда самолет противника был не дальше ста метров.
Летчик-ас Арсений Ворожейкин: "Оказывается, молодые летчики расстреляли все свои патроны и снаряды. Это и понятно. Самое трудное в первых боях - определить расстояние до вражеского самолета. Начинающие воевать всегда открывают огонь с больших дистанций - за шестьсот-восемьсот метров до подхода к цели. Действительный же огонь, огонь на уничтожение: с пятидесяти - ста пятидесяти метров." (Солдаты неба)
Во время второй мировой все лучшие асы мира - немцы, японцы, русские, американцы - вели огонь с расстояний до противника от 50 до 100 м. Или вот, например, с какой дистанции немецкие истребители уничтожали бронированные советские штурмовики Ил-2 ранних типов, еще не имевших кормовой оборонительной точки: "...Основной недостаток самолета в том, что он сзади совершенно беззащитен от истребителей. Истребитель противника в большинстве случаев подходит сзади и сбоку на 10-15 м и бьет по самолету из пушек и пулемётов, стараясь поразить мотор или летчика..." (Из письма капитана Коваля Е.П. к Сталину)
Но не только летчики, а также и самые умные танкисты и командиры противотанковых орудий тоже стремились подпустить врага на ближайшую дистанцию и только после этого открывали огонь: Так, самый выдающийся танкист фашистской Германии - Михаэль Виттман - на его счету до гибели в июне 1944 г насчитывалось 138 танков и 132 артиллерийских орудия. "В боях с советскими танками Виттман подпускал их на близкое расстояние, а затем подбивал с первого же снаряда. В одном из сражений немецкий танкист отразил атаку восьми советских танков, шесть из которых поджег."
Главной находкой Ворожейкина было не сам факт стрельбы в упор, а способ уменьшения скорости своего самолета - чтобы иметь возможность хорошо прицелится. Резко зигзагами меняя курс перед самой мишенью, он почти останавливал свою машину, во всяком случае, скорость у него в момент прицеливания была очень маленькой. И летчики, воспитанные им, показали великолепные результаты.
Но с близкой дистанции в правильно маневрирующий самолет теоретически попасть нельзя. Такой случай рассказал один из лучших летчиков мира - германский ас N2 Герд Баркхорн - сбивший 301 самолет: "Однажды в 1943 году, мне пришлось на Ме-109Г сражаться с одним советским летчиком на ЛаГГ-3... Наш бой продолжался 40 минут, и я не смог его одолеть. Мы вытворяли на своих машинах все, что только знали и могли. И все же вынуждены были разойтись..." На этот раз привычка обоих асов стрелять с близкой дистанции подвела их - издалека они, может быть, и смогли бы, пусть с малой вероятностью, попасть в друг друга. Суть этого боя в том, чтобы не оставлять ни секунды свой самолет на прямом курсе, а на обоюдном вираже с близкой дистанции попасть невозможно.
Гибли чаще всего малоопытные пилоты, не умевшие грамотно маневрировать, или опытные, но случайно зазевавшиеся. Если бы каждый из них, заранее заметив приближающуюся сзади опасность, тут же применил резкий маневр, то оказался бы жив.
Первые же воздушные бои показали, что советские летчики неопытны. Если противнику удавалось сбить командирский самолет, остальные истребители рассыпали строй, или продолжали лететь по прямой, пока их всех не сбивали. Об этом говорил и Герд Баркхорн: "В начале войны русские летчики были неосмотрительны в воздухе, действовали скованно, и я легко сбивал их неожиданными атаками..."
Причем, как правило, победу в воздушном бою по большей части приносила только первая, неожиданная атака, а успешность второй и третьей атак даже у самых лучших асов была гораздо меньше. Недаром, немецкие пилоты старались неожиданно напасть на советские истребители, а если первое нападение не приносило успеха, то они нередко просто покидали поле боя, не желая впустую тратить силы.
Казалось бы: открыт простейший закон воздушного боя - подходи к противнику сзади вплотную, и только тогда стреляй - наверняка станешь победителем. Действительно, приближаться вплотную выгодно, но только к истребителю - у него ведь нет кормового пулемета. А у бомбардировщиков напротив: есть немало пулеметов и даже пушек стреляющих назад - они сами могут постоять за себя. И пока истребитель приближается к ним вплотную сзади - сберегая патроны, то кормовой стрелок бомбардировщика молчать не будет, а откроет бешеный огонь по преследователю.
Из книги С.Цукасова "День первый, день последний": "...и штурмовик был настигнут парой "мессеров", вынырнувших из облаков… Пришлось, отбиваясь, уходить мористее, а они продолжали "клевать" одинокий "Ил", поливая его огнем и стараясь взять в клещи, чтобы окончательно добить. Прицельными очередями стрелок сумел довольно долго держать их на почтительном расстоянии, пока его жизнь не оборвалась. Теперь "Ил", казалось, был обречен, тем более, что отказало управление рулями высоты, из простреленного трубопровода в кабину летчика стало бить масло, затрудняя обзор, и мотор работал с перебоями. Самолет трясло, как больного в лихорадке... Оставалось совсем немного до берега, когда двигатель все же замолк, винт неподвижно замер, и самолет тяжело плюхнулся в волны.
Да и сам Ворожейкин как только встретил хорошо вооруженную и бронированную машину, тут же изменил свою тактику, и стал стрелять с очень большой дистанции: "Разведчик (Ю-88) на большой скорости, обогнув аэродром с востока, уходил на запад, и прямо наскочил на меня. Встретить его лбом своего "яка" я не собирался, и с удовольствием уступил ему дорогу, чтобы расправиться с ним в лучшей позиции. "Юнкерс-88" - скоростная машина. Летчики на ней закрыты толстой броней. Защитное оружие очень сильное: пушки и пулеметы. Около этого "орешка" не разгуляешься и близко к нему не подойдешь. Пока я занимал положение для атаки, "Юнкерс" сумел удалиться от меня метров на шестьсот - восемьсот. Я еще никогда не стрелял с такой дальности на поражение..."
Таким же бразом действовал опытный летчик Р. Кузнецов, хотя он в первое время войны летал на устаревшем истребителе И-16, на модификации вооруженной только мелкокалиберными пулуметами ШКАС, которые наоборот требовали подходить очень близко к противнику из-за своей малой эффективности. Но вопреки этому условию, Кузнецов сначала старался поразить стрелков бомбардировщика с дальней дистанции: "...Воспользовавшись неразберихой в воздухе, я выбрал для атаки одну из неприятельских машин... Заметив опасность, с борта бомбардировщика открыли по нам огонь. Пришлось маневрировать... Со второго захода мне удалось убить воздушного стрелка, и огонь с верхней задней полусферы прекратился. "Теперь можно подойти поближе", - решил я...Крылья "Юнкерса" вышли за пределы кольца моего прицела. Дистанция метров четыреста. Пора!..." Этот пример говорит о том, что начало стрельбы по уничтожению стрелков Кузнецов начал с очень большой дистанции - вероятно около восьмиста метров. Подходить к бомбардировщику на 50-100 метров при живых стрелках одинокому истребителю - чрезвычайно опасно.
И хотя летчики-асы стреляли с возможно более короткого расстояния, это определялось следующим: опытные пилоты на своей шкуре познали, где у вражеских бомбардировщиков есть непростреливаемые ими зоны. Например, у Ю-87 кормовой пулемет почти не мог стрелять вниз, и именно оттуда было наиболее удобно атаковать его истребителям. Так же и любого другого бомбардировщика были свои малопростреливаемые зоны. Опытные пилоты хорошо их чувствовали и старались приблизиться к врагу именно с этих направлений, а так же умело использовали различные способы маскировки и внезапность. Поэтому им и удавалось приблизиться на близкое расстояние, чтобы наверняка расстрелять самолет противника. А малоопытные пилоты либо перли напролом, либо стреляли издалека.

Четвертый день /Вячеслав Третьяков/

Констатин Ваншенкин

Под взглядом многих скорбных глаз,
Усталый, ветром опаленный,
Я шел как будто напоказ
По деревушке отдаленной.

Я на плечах своих волок
Противогаз, винтовку, скатку.
При каждом шаге котелок
Надсадно бился о лопатку.

Я шел у мира на виду -
Мир ждал в молчанье напряженном:
Куда сверну? К кому зайду?
Что сообщу солдатским женам?

Пусть на рассвете я продрог,
Ночуя где-нибудь в кювете,
Что из того! Я был пророк,
Который может все на свете.

Я знал доподлинно почти,
Кто цел еще, а с кем иное.
И незнакомые в пути
Уже здоровались со мною.

А возле крайнего плетня,
Где полевых дорог начало,
Там тоже, глядя на меня,
В тревоге женщина стояла.

К ней обратился на ходу
По-деловому, торопливо:
- Так на Егоркино пройду?
- Пройдете,- вздрогнула.- Счастливо.

Поспешно поблагодарил,
Пустился - сроки торопили...
- Ну что? Ну что он говорил? -
Ее сейчас же обступили.

Арсений Тарковский

Стояла батарея за этим вот холмом,
Нам ничего не слышно, а здесь остался гром.

Под этим снегом трупы еще лежат вокруг,
И в воздухе морозном остались взмахи рук.

Ни шагу знаки смерти ступить нам не дают.
Сегодня снова, снова убитые встают.
Сейчас они услышат, как снегири поют.

Памяти павших

Женское боевое братство

Чтоб не сказали в сОвИнформбюрО
День на войне не бывает без битвы
Даже в затишье мы шепчем молитвы
Боже не дай нам лежать средь убитых
Бренною плотью с разъятым нутром.

Чтобы не думали, те, кто придёт
В пыльные залы закрытых архивов,
Да! Мы боялись, но мы не трусливы.
Мы не пропали, мы всё-таки живы
Вам никогда не закончить подсчёт.

Май не закончил войну навсегда
Те, кто вернулся, живут за всех павших.
Криком в ночи мы пугаем домашних
Снами, где вновь, погибаем на пашне,
Где не спасает от пуль борозда.

Эта война не окончена, нет…
Бой завершился, но мы не зарыты,
Не захоронены и позабыты.
В тёмном лесу у землянки разбитой
Всполохом крови встаёт бересклет

1
Славно начато славное дело
В грозном грохоте, в снежной пыли,
Где томится пречистое тело
Оскверненной врагами земли.
К нам оттуда родные березы
Тянут ветки и ждут и зовут,
И могучие деды-морозы
С нами сомкнутым строем идут.
2
Вспыхнул над молом первый маяк,
Других маяков предтеча,—
Заплакал и шапку снял моряк,
Что плавал в набитых смертью морях
Вдоль смерти и смерти навстречу.
3
Победа у наших стоит дверей...
Как гостью желанную встретим?
Пусть женщины выше поднимут детей,
Спасенных от тысячи тысяч смертей,—
Так мы долгожданной ответим.
1942-1945

А мы с тобой, брат, из пехоты,
А летом лучше, чем зимой.
С войной покончили мы счеты...
Бери шинель - пошли домой.
Война нас гнула и косила.
Пришел конец и ей самой.
Четыре года мать без сына...
Бери шинель - пошли домой.
К золе и пеплу наших улиц
Опять, опять, товарищ мой,
Скворцы пропавшие вернулись...
Бери шинель - пошли домой.
А ты с закрытыми очами
Спишь под фанерною звездой.
Вставай, вставай, однополчанин,
Бери шинель - пошли домой.
Что я скажу твоим домашним,
Как встану я перед вдовой?
Неужто клясться днем вчерашним?
Бери шинель - пошли домой.
Мы все - войны шальные дети,
И генерал, и рядовой
Опять весна на белом свете...
Бери шинель - пошли домой.

Булат Окуджава

К теме "советские военнопленные в период Второй мировой войны" отечественная военная историография в полной мере обратилась только с середины 1990-х гг., в то время как в Германии еще в 1970 - 1980-х гг. появились весьма солидные исследования, снискавшие заслуженное признание научного сообщества. Причины подобного "отставания", самым тесным образом связанные с политическими и идеологическими реалиями прошлого, сегодня общеизвестны.
Однако сколько-нибудь значительного прироста литературы, освещающей эти новые аспекты истории войны, не произошло.
Cкрытый текст -

 

В хрущевские времена в отечественной историографии доминирующее положение занимала тема внутрилагерного сопротивления и участия бывших военнопленных в боевых действиях против оккупантов в составе партизанских отрядов на территории как СССР, так и европейских стран. С середины 1990-х гг. на первое место выдвинулись проблемы, связанные с выяснением численности военнопленных, динамикой их поступления в места заключения, смертностью и т. д. Ученые обратились к анализу политики германских властей в отношении военнопленных, проблемам использования их труда, участия в военных формированиях и вспомогательных частях в войне против СССР и его союзников. Объектом внимания стали судьбы репатриированных лиц и тех, кто предпочел остаться на Западе.
Но вплоть до настоящего времени не исследованы действия высшего государственного и военного руководства, приведшие к пленению огромных масс красноармейцев, не проанализировано поведение лиц начальствующего и политического состава в обстоятельствах угрозы пленения. Мало, а то и вовсе не изучено все многообразие духовной жизни, политических настроений, отношение к прошлому и видение послевоенного мира, межнациональные отношения, ценностные ориентации, этические установки, производственная деятельность, особенности быта и поведения военнопленных.
По-прежнему особо ценным историческим источником для изучения этих сюжетов является мемуаристика.
По степени достоверности лагерную мемуаристику можно условно разделить на три группы. К первой следует отнести литературу, вышедшую главным образом в "доперестроечный" период. В ней наряду с вынужденным умолчанием присутствовала подчас и откровенная конъюнктура. Горбачевская гласность существенно нарушила, но не прервала эту традицию.
При внимательном чтении подобных текстов часто можно обнаружить описания, выдающие вполне понятные мотивы авторов, заключающиеся в желании добиться от власти и общества переоценки отношения к лицам, волей обстоятельств оказавшимся в плену, стремление обосновать их право считаться полноценными гражданами. "Ущербность" этой категории военнослужащих РККА, согласно господствовавшей официальной установке, могла искупаться, очевидно, только тяжестью условий плена и активным внутрилагерным протестом: организацией побегов, укрывательством командиров, политработников и коммунистов, участников сопротивления, саботажем и вредительством на производстве и прочим. Отсюда преувеличенное описание в мемуарах зверств фашизма. Ведь любой либерализм в режиме содержания и в отношении к пленным лагерной администрации или отдельных ее представителей мог быть истолкован в пользу обвинения в сознательном предпочтении "легкой жизни" в плену угрозе жизни на фронте. По этой же причине все немцы, за исключением настроенных антифашистски, наделялись резко отрицательными характеристиками, их портреты, как правило, давались предельно схематично. Достоверность в описании производственной деятельности (особенно если она связана с работой в оборонных отраслях) также страдала из-за боязни навлечь обвинение в пособничестве врагу. Согласно сложившемуся стереотипу, главное, что якобы занимало умы находившихся в плену, - это разработка планов побега из неволи. Поведение же в быту характеризовалось так, что в нем присутствовали почти исключительно проявления товарищеской взаимопомощи и взаимовыручки.
Вторую, совершенно особую категорию свидетельств составляют мемуары тех советских военнопленных, которые остались на Западе. Четыре таких повествования в рамках своей "Всероссийской мемуарной библиотеки" выпустил в серии "Наше недавнее" в 1987 г. в Париже А.И. Солженицын. В 1994 г., в значительной мере основанная на подобных свидетельствах, вышла в свет книга И.А. Дугаса и Ф.Я. Черона, подводящая некую концептуальную базу под этот мемуарный поток. Если, согласно "отцу народов", в плен попадали трусы и предатели, то по версии Дугаса-Черона - сознательно не желавшие воевать за Сталина и колхозы "пораженцы". Авторы, вопреки вполне реально существовавшей альтернативе, воздвигают искусственную конструкцию, которая призвана убедить читателя, что русский народ и военнопленные как его часть выступали в войне в качестве некоей "третьей силы", противостоявшей как гитлеровскому режиму, так и сталинской деспотии и на последнем этапе оказавшейся вдобавок еще и преданной западными демократиями. Такой подход объективно служит реабилитации власовского движения, лидеры которого якобы пытались использовать Гитлера в борьбе со сталинской диктатурой. Наделяя советских военнопленных исключительно статусом жертв, авторы помещают их вне зоны критики. Очевидно, по соображениям личного и корпоративного характера им выгодно отказаться от дифференцированной оценки этой категории лиц в зависимости от обстоятельств пленения, поведения в плену, сотрудничества с гитлеровским режимом или отказа от такового. Вышедшая на Западе мемуарная литература, вне всякого сомнения, содержит ценные информационные пласты, при всем том что мотивы самооправдания, конечно, сказываются на объективности авторского изложения.
Третью группу воспоминаний составляют крайне немногочисленные произведения мемуаристов, которые в той или иной мере, игнорируя цензурные запреты, сумели сохранить честный и непредвзятый подход к изложению пережитого в плену. Как правило, они осознавали "отличность" написанного от тематически близких произведений и, работая над рукописью, не рассчитывали на скорую публикацию. К подобному типу мемуаров относятся и воспоминания Г. Н. Сатирова.
Мемуары Г. Н. Сатирова переданы на хранение в ГИМ его племянницей Элеонорой Сергеевной Никольской в декабре 1994 г.
Георгий Николаевич Сатиров родился 2 мая 1904 г. в семье священника в г. Геокчае (Азербайджан). По национальности грек-цалкинец. Окончил Московский Институт физической культуры. Его постоянно пополняемые знания в области литературы, истории, философии позволили ему одновременно экстерном сдать госэкзамены на литфаке 2-го МГУ. Преподавал литературу в школах Москвы и Подмосковья, на рабфаке Дальневосточного университета. В 1934 г. Г. Н. Сатиров переехал в Крым, занимался экскурсионно-туристической работой в Гурзуфском санатории РККА. По его инициативе в Гурзуфе в бывшем особняке графа Раевского был открыт Дом-музей А.С. Пушкина, в котором мемуарист с мая 1938 г. работал научным сотрудником.
На этой должности и застала его война. Будучи младшим лейтенантом запаса, он в июле 1941 г. записался в Ялтинскую бригаду народного ополчения и получил назначение на должность адъютанта начальника штаба батальона. В конце октября 1941 г. ополченцы в районе Севастополя попали в окружение; 9 ноября 1941 г. Г. Н. Сатиров раненым был захвачен в плен. До 26 марта 1945 г. находился в лагерях для советских военнопленных в Германии, несколько раз пытался бежать. После освобождения войсками союзников и перемещения в советскую зону оккупации был направлен в проверочно-фильтрационный лагерь при 1-й запасной стрелковой дивизии. 15 декабря 1945 г. восстановлен в воинском звании младшего лейтенанта и вскоре уволен в запас.
Первый год после возвращения из Германии он не мог работать и жил на пенсию по инвалидности. Клеймо бывшего военнопленного препятствовало трудоустройству на работу в области литературоведения, лишь в 1958 г. ему удалось устроиться на должность заместителя главного редактора журнала "Физическая культура в школе". Выйдя в 1970 г. на пенсию, продолжал свои литературные занятия дома. Тяжелая болезнь, с которой он мужественно боролся, не прекращая трудиться почти до самых последних дней, привела к трагическому финалу 20 ноября 1981 г.
Мемуары о годах, проведенных в Германии, Г.Н. Сатиров, по утверждению его племянницы, начал писать вскоре после возвращения из плена. Осознавая призрачные возможности их публикации в ближайшем будущем, он не стремился в своем изложении увиденного и пережитого держаться в рамках цензурных требований.
Воспоминания охватывают события, начиная с лета 1942 г. и заканчивая временем отъезда в СССР из Франкфурта-на-Одере в конце августа 1945 г. Краткая лагерная биография в описании автора выглядит следующим образом: пребывание в рабочей команде на фабрике МАД (г. Дармштадт), выпускавшей оборудование для пивоваренной промышленности, перевод на другой объект - Фестхалле, повторный побег в 1944 г. (первый, очевидно, был предпринят еще в начальный период пребывания в Крыму), неудачная попытка перейти швейцарскую границу, заключение в Дармштадтскую следственную тюрьму гестапо, направление в штрафной лагерь в Ганнау. Работа на откатке вагонов закончилась для Г. Н. Сатирова конфликтом с охранником и падением в шахту с последующей тяжелейшей травмой черепа. Лечение в госпитале, где чешский врач продержал его лишних полтора месяца свыше положенного срока, выписка в штрафной лагерь и перевод в лагерное отделение для умирающих. Побег после бомбежки, арест и возвращение в штрафной лагерь, очередная бомбежка и новый побег, облава, арест и, наконец, последний, заключительный побег из конвоируемой немцами колонны, попавшей под обстрел американской артиллерии. Заключительная часть повествует о пребывании автора в американской зоне оккупации, перемещении на подконтрольную СССР территорию, пешем переходе в фильтрационный лагерь и отправке домой.
Отличительную особенность мемуариста составляет способность в условиях жесткого военного противостояния не руководствоваться в оценке людей и явлений категориями "свой" - "чужой", умение критически относиться ко всему, что попадает в поле внимания, вне зависимости от общепринятых установок, мужество в признании недостатков, характеризующих поведение соотечественников. Последнее качество достаточно редко и потому ценно. Именно оно характерно для третьей группы мемуаров. К немцам и их порядкам автор относится непредвзято.
Попав в госпиталь, где медсестры-немки ухаживали как за военнопленными, так и за немецкими солдатами, Георгий Николаевич замечает: "Я не могу сказать дурного слова о наших медсестрах. Особенно нравится мне одна хорошая черта, присущая всем им: у них нет любимчиков. Одинаково добросовестно и пунктуально обслуживают они всех и каждого из раненых пленяг, независимо от цвета их глаз".
Г. Н. Сатиров, конечно же, не предстает в воспоминаниях критиком сталинизма, и тем не менее, тот уровень правды, который содержится в его изложении, фактически ставит его в оппозицию существовавшей системе. Вот, одна из картин, нарисованных автором: "Нет, не забыть мне трагической маски солдата, отступавшего с нами на Севастополь. Помню, как подрался он с двумя матросами и как помирился с ними, как обнимались они втроем и плакали навзрыд, без конца повторяя все одну и ту же фразу: "Продали нас, братки, продали. Продал нас Сталин, продали генералы и комиссары. Никому-то мы не нужны...". Не поостерегся мемуарист привести в тексте и один из типичных образчиков скудоумия, свойственного иным политработникам, выставив обладателей этой военной профессии в довольно непривлекательном виде.
Э. С. Никольская определяет его мировоззрение следующим образом: "Г. Н. был настоящим патриотом своей Родины. Родиной он считал Россию - Россию в дореволюционных границах, которая стала Советским Союзом. Он не принимал сталинский режим, объективно оценивал все хорошее и плохое, происходящее в стране".
Наблюдая лагерную жизнь, автор не скрывает неутешительных выводов: "Спорили о морали и этике. Коллективистская мораль была побита. Индивидуалистическая этика торжествовала победу... Нас почти 30 лет воспитывали в духе коллективизма, братской солидарности, интернационализма. Сколько времени и труда вложено в это дело, а плодов не видно".
Для публикации выбран отрывок, повествующий о пребывании автора в следственной тюрьме гестапо в Дармштадте. Этому эпизоду лагерной биографии мемуариста предшествовал совершенный им побег в составе небольшой группы военнопленных. Им удалось, преодолевая многочисленные препятствия, добраться до проходившей по Рейну границы со Швейцарией. Во время ночной переправы они были замечены немецкими пограничниками и обстреляны. Выстрелы привлекли внимание вооруженной охраны на другой стороне границы, и беглецы были задержаны. Опасаясь конфликта со все еще могущественным соседом, швейцарские пограничные власти предпочли выдать беглецов германской стороне.
Вступительная статья, комментарии и подготовка текста к публикации М. Г. Николаева.