Шахматы в художественной литературе

Бывает, что шахматы и сама игра, вплетаются в сюжет произведений известных и не очень авторов.
В этой теме можно попытаться собрать книги в электронном или аудио виде
те, которые мы читали/слушали или еще только собираемся прикоснуться.

Несерьезное приветствуется? Хотя... не такое уж и несерьезное, если задуматься

Дж. К. Роулинг

Гарри Поттер и философский камень

(отрывок из Главы 16. ПРЫЖОК В ЛЮК)

...В следующем зале было настолько темно, что вообще ничего не было видно. Однако стоило им сделать несколько шагов, как комнату внезапно залил яркий свет.


Cкрытый текст -

 

Все трое от изумления вытаращили глаза. Они стояли на краю огромной шахматной доски, прямо за черными каменными фигурами, которые были выше их троих, даже долговязого Рона. На другой стороне доски стояли белые фигуры. Гарри, Рон и Гермиона поежились — у белых фигур, в отличие от черных, отсутствовали лица.

— И что нам теперь делать? — прошептал Гарри.

— По-моему, ответ вполне очевиден, — заметил Рон. — Мы должны выиграть, чтобы оказаться на другой стороне зала.

Там, за белыми фигурами, виднелась еще одна дверь.

— И как же нам выиграть? — нервно спросила Гермиона.

— Я думаю, — выговорил Рон после непродолжительного раздумья, — мы должны стать фигурами.

Он смело шагнул вперед и, подойдя к черному всаднику, игравшему роль шахматного коня, коснулся его лошади. В одно мгновение каменная фигура ожила. Лошадь стала рыть копытами землю, а всадник повернул голову в шлеме и посмотрел на Рона сверху вниз.

— Нам… э… нам надо присоединиться к вам, чтобы перебраться на ту сторону? — запинаясь, спросил Рон.

Рыцарь кивнул. Рон повернулся к Гарри и Гермионе.

— Надо подумать, — прошептал он. — Полагаю, нам следует занять места трех черных фигур…

Гарри и Гермиона молча ждали, пока Рон закончит свои размышления.

— Короче так. — наконец поднял голову Рон. — Не обижайтесь, но в шахматы я играю куда лучше вас…

— Да мы и не обижаемся, — быстро вставил Гарри. — Просто скажи нам, что делать.

— Ты, Гарри, встань на место того слона. А ты, Гермиона, займи место этой ладьи.

— А ты? — в один голос спросили оба.

— А я буду конем, — уверенно заявил Рон. Похоже, фигуры слушали их разговор, потому что в следующее мгновение конь, слон и ладья повернулись и ушли с доски, освободив три клетки. А Рон, Гарри и Гермиона заняли их не раздумывая.

— Белые всегда начинают, — произнес Рон, глядя на ту сторону доски. — Ага… вот оно…

Белая пешка шагнула на две клетки вперед.

Рон начал руководить черными фигурами, которые покорно вставали туда, куда он им указывал. Гарри почувствовал, что у него дрожат колени. В голове его вертелась только одна мысль: что будет, если они проиграют?

— Гарри, переместись на четыре клетки вперед! — скомандовал Рон.

В первый раз всем троим стало не по себе, когда противник напал на их второго всадника. Белая королева сбила его на пол и стащила с доски — лежавший вниз лицом рыцарь не шевелился.

— Мне пришлось им пожертвовать, — прошептал Рон, хотя, судя по его виду, он тоже был потрясен — но не неожиданностью случившегося, а жестокостью расправы. — Гермиона, теперь ты можешь взять этого слона.

Белые фигуры были безжалостны. Вскоре у доски уже лежала целая гора неподвижных черных тел, а значит, скоро мог прийти и их черед. Уже дважды Рон только в самый последний момент успевал заметить, что Гарри и Гермиона находятся в опасности. Сам Рон беспрерывно метался по доске, и следовало признать, что, несмотря на жестокость противника, белых фигур на ней осталось ненамного больше, чем черных.

— Мы почти у цели, — вдруг лихорадочно зашептал Рон. — Дайте мне подумать… дайте мне подумать…

Белая королева повернула к нему свое отсутствующее лицо.

— Да… — тихо произнес Рон. — Это единственный способ… Мне придется пожертвовать собой.

— НЕТ! — дружно запротестовали Гарри и Гермиона

— Но это шахматы! — крикнул в ответ Рон. — Здесь приходится идти на жертвы! Я сделаю один шаг вперед, и она меня заберет, и тогда ты, Гарри, сможешь объявить королю шах и мат!

— Но… — начал было Гарри.

— Ты хочешь остановить Снегга или нет? — голос Рона был твердым и уверенным.

— Но, Рон… — вмешалась Гермиона.

— Слушайте, если вы не поторопитесь, то камень окажется у Снегга!

Рон был прав, и Гарри с Гермионой не могли этого не признать.

— Готовы? — спросил Рон, его бледное лицо было полно решимости. — Я пошел, а вы, когда объявите им мат, не теряйте времени.

Рон шагнул вперед, и белая королева метнулась к нему. Размахнувшись, она с силой опустила свою именную руку на голову Рона, и тот тяжело рухнул на пол. Гермиона закричала от ужаса, но осталась на своей клетке и завороженно смотрела, как белая королева стаскивает Рона с доски. Гарри показалось, что Рон потерял сознание.

Ошущая дрожь во всем теле, Гарри сдвинулся на три клетки влево.

Белый король стащил с себя корону и кинул ее к ногам Гарри. Они победили. Белые фигуры, кланяясь, расступились. Путь был свободен. В последний раз оглянувшись и бросив на Рона полный боли взгляд, Гарри и Гермиона открыли дверь и оказались в следующем коридоре...

И конечно же, этот замечательный и красочный эпизод из фильма (к сожалению, не нашла в переводе)

zha1nna сказал(a):

Несерьезное приветствуется? Хотя... не такое уж и несерьезное, если задуматься

И конечно принимается любое, где про ЭТО упоминается! (вплетается - тоже хорошая рифма)



Льюис Кэрролл «Алиса в Зазеркалье»

Алиса в Зазеркалье (англ. Through the Looking-Glass, and What Alice Found There — «Сквозь зеркало, и Что там нашла Алиса») — детская книга английского математика и писателя Льюиса Кэрролла, написанная в 1871 году как продолжение книги «Алиса в стране чудес».
Сказочное Зазеркалье подобно шахматной доске, многие его жители — шахматным фигурам, главная героиня начинает своё путешествие пешкой со второй горизонтали и заканчивает на восьмой, становясь королевой.

читать/скачать

слушать и смотреть

Эдгар А. По

"ШАХМАТИСТ" МЕЛЬЦЕЛЯ



Рассказ Эдгара По, написанный почти полтора века назад, во многом уникален. Перед нами строгое и полное решение технической и в некотором роде шахматной загадки, выполненное с помощью логического анализа. Похожий литературный прием встречается у Э. По и в других сочинениях, в частности, в знаменитом «Золотом жуке». Однако на этот раз загадка не придумана автором, а выхвачена прямо из жизни. Речь идет о нашумевшем «техническом чуде», секрет которого в течение многих лет будоражил умы в Старом и Новом Свете.
С самого начала импонирует то, что решается подлинная задача, и решается не только серьезно, но и вполне научно. И все же главное в рассказе не раскрытие тайны, как в обычном детективе, а метод ее раскрытия — мастерство логического анализа, благодаря которому разрозненные наблюдения и незначительные, казалось бы, детали постепенно и неумолимо складываются в стройную цепь доказательств.
Логика автора незаметно превращает далеко не очевидную догадку в решение задачи, истинность и однозначность которой не оставляют ни малейших сомнений.
Безусловный интерес представляют глубокие, далеко опередившие свое время рассуждения автора о принципиальной разнице в поведении механических автоматов и живых существ, аналогами которых, как мы теперь знаем, могут быть кибернетические устройства.
Сокращенный перевод с английского сделан по тексту «Полного собрания рассказов и стихотворений Э. А. По» с предисловием X. Аллена. Изд. «Современная библиотека», Рэндом Хауз инк., Нью-Йорк.
А. СИЛИН, доктор технических наук.
"Шахматы в СССР", 1973 год


Cкрытый текст -

 

Наверное, ни одно зрелище не привлекало такого внимания, как демонстрация шахматного автомата Мельцеля. Где бы его не показывали, он неизменно становился предметом широкого любопытства. И тем не менее принцип его действия остается неясным и поныне. По этому поводу не было написано ничего более или менее убедительного. И до сих пор повсюду можно найти людей широкообразованных, проницательных и искушенных в механике, которые без колебаний объявляют автомат машиной, никак не связанной в своих действиях с посредничеством человека, и потому машиной уникальной, являющейся наиболее удивительным изобретением человечества. И они, безусловно, правы, если только верна исходная предпосылка. (Ведь совершенно абсурдно сравнивать с шахматным автоматом любое другое известное устройство подобного типа).
Описание наиболее удивительных автоматов можно найти в «Записках по натуральной магии» Брюстера. Можно упомянуть, например, как безусловно существовавшую, карету, созданную Камусом для развлечения малолетнего Людовика XIV. Стоило нажать пружину, как кучер на козлах взмахивал кнутом и лошади трогались в места. Карета останавливалась против кресла принца, с запяток соскакивал паж и открывал дверцу даме, которая выходила и подавала прошение своему государю...
Стоит упомянуть также могикана м-ра Маярдета, успешно отвечавшего на вопросы публики. Тексты вопросов хранились в одинаковых медальонах, которые по желанию зрителей закладывались в автомат. Получив очередной вопрос, могикан погружался в раздумье, заглядывал в книгу и наконец дотрагивался жезлом до двустворчатой дверцы, Последняя тут же распахивалась, что давало возможность прочесть правильный ответ.
Еще более примечательна утка из Вокансона, которая внешне была абсолютной копией живой утки, да кроме того крякала, махала крыльями, пила воду и даже... проглатывала зерно.
Но если упомянутые автоматы верх совершенства, то что же тогда являет собой вычислительная машина м-ра Бэббиджа? Машина из дерева и металла, которая не только составляет астрономические и навигационные таблицы по любым исходным данным, но и, благодаря способности исправлять собственные ошибки, выполняет вычислительные операции вполне достоверно. Больше того, она даже печатает полученные результаты без малейшего вмешательства человека. Нельзя ли в связи с этим сказать, что описанная машина превосходит шахматный автомат Мельцеля по всем статьям? Ничуть не бывало — она во всех отношениях стоит ниже его, но, разумеется, лишь при условии (об этом нужно все время помнить), что шахматный автомат есть чистая машина, выполняющая операции без малейшего вмешательства человека.
Арифметические и алгебраические действия по самой своей природе неизменны и определенны. Конкретные исходные данные с необходимостью приводят только к строго однозначным результатам. Иными словами, конечные результаты в данном случае не зависят исключительно от исходных данных. Поэтому вся задача сводится по существу к правильному и строго последовательному выполнению операций. Но ведь это именно тот случай, когда, разработав без особого труда программу автомата и приведя его в действие, мы должны получить строгую и регулярную последовательность операций, неизбежно приводящую к заданной цели уже в силу того, что указанные операции, как бы сложны они не были, строго ограничены и предопределены.
Совсем иная ситуация в шахматном автомате, где уже нет строгой последовательности шагов. Ни один ход в шахматах не требует однозначно выполнения другого хода. По расположению фигур в данный момент игры мы не в состоянии предсказать их позицию на следующей стадии партии. Достаточно сопоставить первый ход в шахматной партии с исходными алгебраическими данными, и разница между этими вещами сразу станет очевидной. В алгебре второй шаг, по существу, уже задан первым. Ведь он определен исходными данными и поэтому должен быть таким и никаким иным. В шахматах же второй ход не вытекает с необходимостью из первого. В алгебре по мере последовательного продвижения к конечному результату строгая определенность операций незыблема. Второй шаг вытекает из первого, третий из второго..., и так до конца.
В шахматной партии любой последующий ход обычно неопределен. Даже серия ходов не дает, как правило, однозначного результата. Здесь чуть ли не каждый зритель предлагает свой ход. В итоге все определяется решениями самих игроков. Поэтому, даже допустив невозможное, что действия шахматного автомата определяются им самим, следует тут же принять, что эти его действия должны с необходимостью прерываться и нарушаться в соответствии с непредсказуемой волей его соперника. Очевидно, что нет никакой аналогии между линиями поведения шахматного автомата и вычислительной машиной мистера Бэббиджа. И признав шахматный автомат машиной, мы должны одновременно признать, что это действительно самое удивительное изобретение человека.
Первый создатель шахматного автомата барон Кемпелен без колебаний объявил его «весьма простым устройством — пустячком, чудесные свойства которого целиком объясняются смелостью основной идеи и удачным выбором методов создания иллюзии». Не следует, однако, придавать этому высказыванию особое значение. Для нас совершенно очевидно, что действия автомата регулируются разумом и ничем иным. Единственный неясный вопрос связан со способом реализации человеческого посредничества. Однако прежде чем приступить к анализу этого вопроса, целесообразно изложить краткую историю и дать описание шахматного автомата, хотя бы для пользы тех читателей, которые его никогда не видели.
Автоматический шахматный игрок был изобретен в 1769 г. бароном Кемпеленом, венгерским аристократом из Пресбурга, от которого он вместе с секретом действия попал к его нынешнему хозяину*. Вскоре после изготовления автомат демонстрировался в Пресбурге, Париже, Вене и других городах континента. В 1783 или 1784 гг. он был привезен м-ром Мельцелем в Лондон. В последние годы автомат был показан в крупных городах Соединенных Штатов. И везде он вызывал не только живейшее любопытство, но и попытки разгадать тайну его устройства.
Приводимый рисунок достаточно точно воспроизводит автомат, показанный жителям Ричмонда несколько недель назад. Заметим только, что правая рука автомата должна лежать вдоль сундука так, что шахматная доска оказывается под нею. Подушечка вовсе отсутствует, когда (автоматический) игрок держит трубку.
В назначенный час поднимался занавес или раскрывались двустворчатые двери и машина выкатывалась на авансцену так, что до ближайшего зрителя оставалось около двенадцати футов. Между зрителями и машиной натягивалась веревка. Игрок являл собой куклу, одетую турком, сидящую со скрещенными ногами перед большим сундуком (по-видимому, из кленового дерева), который служил столом.
Демонстратор мог по просьбе зрителей установить машину в любой точке комнаты (или менять ее положение во время игры). Днище сундука было значительно приподнято над полом с помощью колесиков или медных роликов, на которых он двигался. Таким образом, пространство под автоматом отчетливо просматривалось зрителями. Кресло, на котором размещался шахматист, непосредственно примыкало к сундуку. Шахматная доска лежала на сундуке и также была прикреплена к нему. Правая рука шахматиста была вытянута вперед во всю длину под прямым углом к туловищу и свободно лежала в стороне от доски, ладонью книзу. Доска представляла квадрат со стороной восемнадцать дюймов. Левая согнутая в локте рука игрока сжимала трубку. Спину и плечи турка скрывала зеленая драпировка. Судя по передней стенке, сундук имел пять отделений — три шкафчика одинакового размера и два ящика, расположенных ниже. Все это можно было заметить уже в самом начале демонстрации.
Затем Мельцель сообщал публике о своем желании показать механизм машины. Достав из кармана связку ключей, он отпирал отделение под номером один и, распахнув полностью дверцу, представлял его на всеобщее обозрение. Было видно, что все пространство внутри плотно забито колесами, шестернями, рычагами и другими устройствами. Оставив дверцу полностью открытой, он заходил сзади, поднимал драпировку и открывал заднюю дверцу, расположенную точно напротив первой. Держа зажженную свечу и двигая машину, демонстратор освещал весь отсек. Теперь уже окончательно было видно, что все оно забито деталями и узлами. Когда зрители вполне удовлетворялись осмотром, Мельцель запирал заднюю дверцу, вынимал ключ, опускал драпировку и снова выходил на авансцену. Оставив переднюю дверцу распахнутой, демонстратор открывал теперь нижний ящик. Оказывалось, что ящик всего один, а две ручки и две замочные скважины служили лишь украшением. При полностью открытом ящике были видны подушечка и набор шахматных фигур,закрепленных в каркасе, позволявшем им держаться вертикально. Оставив ящик, как и дверцу № 1, открытыми, Мельцель распахивал теперь дверцы № 2 и 3, которые оказывались створками общей двери основного помещения сундука. В правой от зрителя части этого помещения было видно небольшое отделение шириной в шесть дюймов, заполненное механизмами. Само отделение было обито темной материей и не содержало никаких устройств за исключением двух стальных пластин квадратной формы, расположенных в его дальних углах.
Имелся еще небольшой выступ размером около восьми дюймов, также покрытый темной тканью и расположенный на полу помещения в дальнем левом от зрителя углу. Оставив обе створки открытыми, равно как ящик и дверцу N3 1, демонстратор заходил сзади и открывал еще заднюю дверь основного отделения, которое становилось полностью видимым благодаря свече. Сделав таким образом доступным для обозрения весь сундук, Мельцель, по-прежнему держа все указанные дверцы и ящик открытыми, разворачивал автомат и, подняв покрывало, показывал спину «турка». Раскрывалась настежь дверца размером около десяти дюймов в поясной части и еще меньших размеров у левого бедра «турка». Внутренняя часть туловища, насколько можно было судить с помощью этих отверстий, была заполнена механизмами. В итоге каждый зритель мог быть полностью удовлетворен как осмотром в целом, так и обзором каждого отдельного помещения автомата. Мысль о том, что кто-то спрятан внутри, после такого тщательного осмотра немедленно отбрасывалась, как нелепая в самой своей основе.
М-р Мельцель откатывал машину назад в исходную позицию и объявлял публике, что автомат сыграет партию в шахматы с любым желающим. Когда вызов принимался, противнику машины представлялся столик прямо у веревки, но со стороны зрителей, расположенный так, чтобы не мешать публике следить за автоматом. Из ящика столика извлекались шахматные фигуры, которые обычно (но не всегда) расставлял на доске сам Мельцель. Шахматная доска представляла собой серию квадратов, нарисованных прямо на столике. Как только соперник автомата занимал свое место, демонстратор доставал из выдвижного ящика подушечку, которую (забрав у «турка» трубку) подкладывал под левую руку «туркал в качестве опоры. Достав из того же ящика шахматы, Мельцепь расставлял их на доске (автомата). После этого он закрывал и запирал на ключ все двери,, оставляя связку ключей в дверце № 1, задвигал ящик и, наконец, заводил машину ключом, вставляя его в замочную скважину в левой от зрителя части сундука.
Игра начиналась, причем первый ход делал автомат. Время поединка обычно ограничивалось получасом, однако если партия к этому времени не заканчивалась, а соперник автомата все еще был настроен оптимистично, м-р Мельцель редко возражал против продолжения игры. Очевидной и, без сомнения, истинной причиной ограничения времени было желание не утомлять публику.
Стоило живому игроку сделать ход, как Мельцель тут же повторял его на доске автомата. Обратная операция повторялась после хода «турка». Но теперь демонстратор выступал уже как бы от имени автомата. При таком способе игры Мельцелю необходимо было то и дело перемещаться от одного столика к другому. Нередко он заходил за спину автомата, чтобы положить взятую при игре фигуру в специальную коробку. Когда автомат проявлял нерешительность при выборе хода, демонстратор время от времени приближался почти вплотную к его правой стороне и небрежно клал руку на сундук. При этом он как-то странно шаркал ногами, рассчитывая, по-видимому, вызвать подозрения в тайном сговоре с машиной. Словом, если эти странности не были неким, возможно даже бессознательным, манерничанием, то они имели цель возбудить у зрителей ложную мысль о том, что автомат — чистая машина.
«Турок» играл левой рукой, движения которой в плечевом суставе осуществлялись под прямым углом. В результате рука, одетая в перчатку и согнутая естественным образом, оказывалась прямо над ходящей фигурой и опускалась прямо на нее. При этом в большинстве случаев пальцы без труда зажимали фигуру. Изредка, когда фигура находилась не точно на своем месте, автомату не удавалось захватить ее, В этом случав вторая попытка не делалась. Рука просто продолжала свое движение в заранее намеченном направлении. Достигнув нужной клетки (соответствующей делаемому ходу), рука возвращалась на подушку, а указанный автоматом ход делал сам Мельцель. При каждом движении фигуры был слышен шум работающей машины. Во время игры «турок» периодически вращал глазами, как бы рассматривая доску, двигал головой и, когда это было необходимо, произносилслово «шах». Если (его) соперник ходил не по правилам, он энергично стучал по доске пальцами правой руки, сильно тряс головой и возвращал фигуру в правильную позицию, делая, таким образом, ход за противника. Выиграв партию, «турок» победоносно мотал головой, самодовольно оглядывал публику и отводил руку назад больше, чем обычно, как бы позволяя пальцам отдохнуть на подушке. Обычно автомат выигрывал, однако один или два раза он был побежден. После окончания игры Мельцель по желанию публики вновь показывал механизм уже описанным выше способом. Затем машина откатывалась назад и занавес скрывал ее от зрителей.
Попытки раскрыть тайну автомата делались неоднократно. Общее мнение, которое, впрочем, не разделялось людьми более или менее компетентными, сводилось, как уже говорилось, к тому, что это машина и только машина. Многие, однако, утверждали, что движениями игрока управлял сам демонстратор, действуя при этом через ножки сундука. Другие же серьезно говорили о магните. К первому из этих суждений мы пока не добавим ничего кроме того, что уже было сказано. По поводу второго мнения необходимо лишь повторить, что машина выкатывалась на роликах и по требованию зрителей могла двигаться по всей комнате даже во время игры. Предположение о магните также несостоятельно. Ведь в этом случае любой другой магнит в кармане зрителя испортил бы все дело. А демонстратор разрешал даже оставлять большой кусок магнетита прямо на сундуке в течение всего представления.
Первая, по крайней мере из известных нам, письменная попытка объяснить секрет автомата была сделана в большом памфлете, напечатанном в Париже в 1785 г. Гипотеза автора состояла в том, что машину приводил в действие карлик. Предполагалось, что он прятался при открывании сундука, протягивал ноги в два полых цилиндра, которые должны были быть (фактически их не было) в отделении № 1, в то время как туловище находилось за пределами сундука и прикрывалось драпировкой «турка». Когда дверцы сундука были закрыты, карлик мог втиснуть тело внутрь его — шум, производимый машиной, позволял сделать это незаметно — и закрыть за собой дверцу. Вся гипотеза была настолько абсурдной, что не требовала комментариев или опровержения и в связи с этим почти не привлекла внимания.
В 1789 г. в Дрездене была опубликована книга Фрейера, содержащая новую попытку раскрыть тайну. Книга была обильно иллюстрирована цветными гравюрами. Предположение автора состояло в том, что «хорошо обученный мальчик, довольно тонкий и высокий для своего возраста (настолько, что он может быть спрятан в ящике почти вплотную с шахматной доской) ведет игру и выполняет все маневры автомата». Эта идея, даже более вздорная, чем у парижского автора, была принята уже лучше и в какой-то мере считалась истинным объяснением чуда, пока изобретатель не положил конец спорам, разрешив тщательный осмотр верхней части сундука.
За этими вычурными попытками объяснения последовали другие столь же эксцентричные. И лишь в последние годы анонимный автор, используя рассуждения далеко не последовательные и двигаясь в основном ощупью, натолкнулся наконец на приемлемое решение, хотя, по нашем мнению, и не совсем верное. Его эссе с иллюстрациями было опубликовано вначале в Балтиморском еженедельнике под названием «Попытка анализа поведения автоматического шахматиста м-ра Мельцеля». Это эссе, как мы думаем, и было оригиналом памфлета, на который ссылается сэр Дэвид Брюстер в своих «Записках по натуральной магии», где он без колебаний объявляет о полностью приемлемом объяснении работы автомата. И действительно, результаты этого анализа в основном верны. Однако мы склонны рассматривать приведенную выше оценку Брюстера, как основанную на весьма поверхностном и невнимательном знакомстве с подлинником. По краткому изложению эссе в «Записках» совершенно невозможно прийти к какому-либо приемлемому решению из-за нагромождения несоответствий между самим эссе и его истолкованием. Та же непоследовательность имеется, как мы уже говорили, и в самой «Попытке». Решение состоит из серии подробных объяснений с иллюстрациями, в которых рассматривается возможность такой конструкции сундука, которая позволяет человеку, скрытому внутри, перемещаться во время показа механизма из одной части сундука в другую, обманывая таким образом бдительность публики.
Нет никакого сомнения, что принцип или, скорее, конечный результат этого объяснения верен. Кто-то действительно спрятан в сундуке в течение всего времени показа его содержимого. Мы возражаем, однако, против детального описания конструкции сундука, позволяющей человеку скрываться в нем. Мы не согласны также ни с исходными предпосылками анонимного автора, ни с основанной на них версией. Вывод, к которому пришел автор, по нашему мнению, логически ничем не подкреплен.
Очевидно, что как бы не осуществлялись манипуляции внутри сундука, каждый этап их должен быть скрыт от наблюдателя. Доказательства, что определенные перемещения так или иначе возможны, еще не означают, что они действительно имеют место. В принципе может существовать бесконечное число других вариантов, приводящих к таким же результатам. Суть состоит в том, что главный пункт объяснения — смещения деталей внутри сундука — совершенно ниоткуда не следует. С другой стороны, излишне доказывать очевидное, а именно, что гений барона Кемпелена может изобрести необходимые средства для запирания дверцы изнутри или, скажем, для сдвига внутренней стенки человеком, находящимся рядом; причем, проделывать все это абсолютно скрытно от зрителей.

Пытаясь объяснить работу автомата, мы прежде всего постараемся показать, как осуществляются его действия фактически, а после этого опишем, по возможности кратко, наблюдения, на основе которых мы пришли к своим выводам. Для правильного понимания сути дела напомним процедуру показа внутреннего устройства сундука, которая, подчеркиваем, никогда не нарушалась. Оставив открытой дверцу № 1, демонстратор заходит сзади и отпирает противоположную дверцу, держа зажженную свечу. Затем он запирает заднюю дверь на ключ, выходит вперед и полностью выдвигает ящик. Сделав это, он распахивает створки основного отделения. Держа его открытым вместе с ящиком и дверцей № 1, он снова заходит за сундук и распахивает заднюю дверь основного отделения. При закрывании сундука определенного порядка не было, за исключением того, что створчатая дверь всегда закрывалась перед ящиком.
Предположим теперь, что в самом начале сеанса, когда машину выкатывают к зрителям, человек уже спрятан в ней. Туловище его расположено за передней частью механизмов отсека № 1 (задняя часть этих механизмов может, в случае необходимости, целиком сдвигаться из основного отделения в отсек № 1), а ноги протянуты во всю длину в основном отделении. Когда Мельцель открывает дверь № 1, нет никакого риска, что человека увидят, так как самый острый глаз не в состоянии проникнуть в темноту на глубину более двух дюймов. Однако при открывании задней дверцы ситуация меняется. При ярком свете свечи человека легко заметить, если он действительно в отсеке. Но его уже там нет. Услышав, что в заднюю дверь вставляют ключ, человек в сундуке бросает тело вперед, сгибаясь насколько возможно и перемещая таким образом корпус в основной отсек. Но долго в такой неудобной позе не просидишь. И, соответственно, мы видим, что Мельцель вскоре закрывает заднюю дверцу. Это позволяет человеку вернуться в исходное положение, ведь помещение № 1 уже снова затемнено. Затем выдвигается ящик, и ноги спрятанного человека опускаются в освободившееся пространство**. Следовательно, в основном помещении человека теперь нет — его тело скрыто за механизмами в отсеке № 1, а ноги — в пространстве, освобожденном ящиком. Поэтому демонстратор спокойно может показывать основное помещение. Он это и делает, открывая переднюю и заднюю дверцы, и все видят, что отсек пуст. В итоге зрители убеждены, что полость сундука показана целиком, больше того — все части ее демонстрировались им одновременно. На самом же деле это не так. Они не видели ни пространство за ящиком, ни заднюю часть отсека N° 1, которая фактически исчезает из виду, как только закрывается задняя дверь этого отсека.
Далее Мельцель, перекатывая машину, поднимает покрывало у «турка», открывает дверцы в его спине и бедрах, показывает, что туловище его заполнено механизмами и, возвращая машину в исходное положение, запирает дверцы. Теперь спрятанный человек внутри получает свободу движений. Он протискивается в туловище «турка» настолько, чтобы видеть шахматную доску. Вполне возможно, что он садится на небольшой квадратный выступ, который был заметен в углу главного отсека. В этом положении он видит шахматную доску через грудь «турка», покрытую прозрачной тканью. Держа правую руку перед грудью, он приводит в действие небольшой механизм управления левой рукой и пальцами фигуры. Этот механизм находится как раз под левым плечом «турка» и, следовательно, легко доступен правой руке сидящего внутри, если она прижата и перекрещивает его грудь. Движение головы, глаз и правой руки автоматического игрока, так же так и слово «шах», (воспроизводятся другим механизмом, который также управляется спрятанным внутри оператором. Этот механизм, а по сути вся механическая часть автомата, находится, по-видимому, в малом отсеке (около шести дюймов ширины), расположенном в правой от зрителей части основного отделения.
В нашем анализе мы умышленно избегали всяких домыслов, касающихся техники перемещения частей сундука. Очевидно, что в данном случае сие неважно, любой заурядный столяр может это сделать (любым числом способов). Мы знаем к тому же, что подобные перемещения, какими бы они ни были, оставались невидимыми для зрителей. Наши выводы основаны на приведенных ниже наблюдениях, сделанных во время многократных посещений представлений Мельцеля***.
1. Движения «турка» соответствуют ходам противника и, следовательно, не периодичны во времени, хотя весьма важный для всех типов механических систем принцип регулярности мог бы быть соблюден и здесь путем ограничения времени на обдумывание противником очередного хода. Например, если бы на каждый ход давалось три минуты, промежутки между ходами автомата могли бы быть на некоторое время больше этой величины. Наличие нерегулярности там, где регулярность легко достижима, показывает, что периодичность действия несущественна для работы автомата, откуда следует, что автомат не является чистой машиной.
2. Очередному ходу автомата предшествует отчетливое шевеление как раз под его левым плечом, которое слегка колеблет драпировку, закрывающую плечо спереди. Это движение всегда предшествует ходу примерно на две секунды, то есть рука никогда не движется без предварительного шевеления плеча. Пусть теперь противник автомата и соответственно Мельцель сделают ход. Противник, внимательно следя за автоматом и заметив его подготовительное движение плечом, немедленно, не дожидаясь перемещения руки автомата, забирает свой ход обратно, как якобы ошибочный. В этом случае движение руки, которое обычно всегда следует за движением плеча, отсутствует, автомат не делает хода, хотя Мельцель еще не взял хода обратно на доске автомата. Отсюда видно, что автомат был готов сделать ход, но не сделал его по вине своего противника и без всякого вмешательства со стороны Мельцеля. Этот факт полностью доказывает: а) что роль Мельцеля в воспроизведении хода на доске автомата несущественна для работы последнего; б) что автомат управляется разумом того, кто видит доску противника; в) что управляет автоматом вовсе не Мельцель, стоящий спиной к противнику в момент, когда тот берет свой ход обратно.
3. Автомат изредка терпит поражение, хотя чистая машина всегда бы выигрывала. Действительно, если открыт принцип, с помощью которого машина может играть в шахматы, то расширение этого принципа позволяет выиграть партию, а дальнейшее развитие его — выиграть все партии. Стоит немного подумать, и станет ясно, что заставить машину выигрывать все партии в принципе ничуть не сложнее, чем обеспечить выигрыш ею всего одной партии. Если рассматривать шахматный автомат только как машину, то следует допустить невероятное: изобретатель нарочно предпочел оставить свое детище несовершенным. Подобное предположение кажется еще более абсурдным, если вспомнить, что несовершенство автомата сразу ставит под сомнение саму принадлежность его к чистой машине. В итоге мы приходим к противоречию с исходным тезисом.
4. Если позиция на доске сложна, то «турок» никогда не трясет головой и не вращает глазами. Он делает это, лишь когда его следующий ход очевиден или же его игра, с точки зрения человека, складывается легко. Но ведь эти характерные движения головой и глазами свойственны обычно людям в состоянии нерешительности. И если гений барона Кемпелена использовал эти трюки для выражения истинного состояния автомата, то концы с концами не сходятся. Однако стоит допустить скрытого внутри человека, и сразу все становится на место. Погруженный в раздумье над сложной позицией, он уже не в состоянии управлять механизмом головы и глаз. Но вот игра пошла легче, человеку стало посвободнее, и мы видим, что голова автомата трясется, а глаза вращаются.
5. Когда машину разворачивают, чтобы показать зрителям спину «турка», а затем приподнимают покрывало и открывают дверцы в его спине и бедре, то видно, что все туловище заполнено механизмами. При наблюдении за этими устройствами во время движения автомата создается впечатление, что определенная часть их изменила свою форму и положение в значительно большей степени, чем позволяют законы перспективы. И действительно, более внимательный осмотр показывает, что это обусловлено действием зеркал. Ясно, что установка зеркал никак не может влиять на работу механизмов. Назначение зеркал, каким бы оно ни было, должно быть связано с глазами зрителя. Нетрудно догадаться, что назначение зеркал — усилить впечатление, будто туловище сплошь забито механизмами. Но отсюда прямой вывод, что автомат — не чистая машина. Ведь будь и в самом деле так, разве стал бы изобретатель опасаться, что его автомат покажется чересчур сложным? Прибегнул бы он в связи с этим к обману? Разумеется, нет. Наоборот, он всячески стремился бы подчеркнуть простоту средств, которыми достигнуты столь удивительные результаты.
6. Внешний вид и особенно манера поведения «турка», если сравнить их с естественными, весьма примечательны. Лицо не отражает интеллекта и по сходству с человеческим превосходит разве только самые заурядные поделки из воска. Глаза вращаются неестественно, без всякой связи с движением век и бровей. Особенно характерна рука, действующая натужно, неуклюже и примитивно, к тому же с какими-то судорожными подергиваниями. Все это или результат неспособности Мельцеля сделать лучше, или же умышленная небрежность — ведь случайное упущение в данном случае исключено, если учесть, что все свободное время талантливого собственника автомата тратится на его усовершенствование. Более вероятно, что неживой вид машины не есть результат неумения. Ведь другие автоматы Мельцеля способны копировать внешние проявления и особенности живых существ в самой удивительной форме. Его канатные плясуны, например, совершенно неподражаемы. Когда смеется клоун, то его губы, глаза, брови и веки, по существу все лицо, насыщены естественными эмоциями. Каждый жест клоуна и его партнера столь легок и безыскусствен, что только малые размеры фигурок и показ их публике перед пляской на канате в состоянии убедить публику, что эти деревянные автоматы — не живые существа. Следовательно ,мы никак не можем сомневаться в таланте м-ра Мельцеля и должны с необходимостью признать, что он умышленно оставил своего автоматического игрока в том же нарочито неестественном виде, в котором (без сомнения, столь же сознательно) его создал барон Кемпелен. Понять, для чего все это — не трудно. Будь автомат действительно «как живой», зритель скорее заподозрил бы неладное, В то же время неуклюжие и примитивные движения «турка» наводят на мысль о вполне автономном механическом устройстве.
7. Когда перед самым началом игры демонстратор, как обычно, заводит автомат, то ухо, мало-мальски привыкшее к подобным звукам, тут же позволяет заключить, что ось, вращаемая ключом, никак не связана с противовесом, пружиной или чем-либо подобным. Следовательно, заводка механизма несущественна для работы автомата и делается лишь с намерением создать у зрителей ложное впечатление.
8. Когда Мельцеля спрашивают напрямик, является ли автомат чистой машиной, ответ всегда одинаков: я ничего не скажу об этом. Но популярность автомата и огромное любопытство, которое он везде возбуждает, приводят скорее к мысли о чистой машине, чем к какому-либо иному мнению. Подобная версия, очевидно, на руку хозяину автомата. Но в этом случае ему проще всего было утвердительно ответить на вопрос. И наоборот, уклончивый ответ в этой ситуации только возбуждает подозрения. Люди рассуждают примерно так. Будь автомат действительно автоматом, его владелец с радостью и пользой для себя прямо бы об этом заявил. Но автомат — не чистая машина, и именно в этом кроется причина уклончивого ответа его хозяина: тот попросту не хочет быть уличенным во лжи.
9. При демонстрации внутренней части сундука Мельцель открывает переднюю, а затем и заднюю дверцы отсека № 1. Держа свечу, он, как уже сообщалось, двигает машину взад и вперед, дабы убедить публику, что отсек забит до отказа механизмами. При этом дотошный наблюдатель отчетливо видит, что если часть механизмов, ближайшая к публике, (совершенно) неподвижна, то блок механизмов, расположенный на заднем плане, при движении машины слабо колеблется. Это ранее всего возбудило у нас подозрение, что более удаленная часть механизмов может, в случае необходимости, легко сдвигаться со своей позиции как единое целое. Подобный маневр, как мы уже установили, и осуществляется, когда находящийся в согнутом положении человек, спрятанный внутри, сразу после 'закрывания задней дверцы выпрямляется.
10. Сэр Дэвид Брюстер утверждает, что фигура «турка» имеет те же габариты, что и человек. На самом же деле они значительно отклоняются от человеческих. Вообще, ошибиться в оценках (размеров) чрезвычайно легко. Тело автомата обычно изолировано, что не позволяет непосредственно сравнивать его с людьми. Можно подумать, что он и впрямь с обычного человека. Однако эта ошибка быстро исправляется, когда демонстратор приближается к автомату. М-р Мельцель наверняка не очень высок, но его голова рядом с машиной оказывается в этом случае на добрых восемнадцать дюймов ниже головы «турка», хотя тот, как мы знаем, играет сидя.
11. Сундук, за которым размещен турок, имеет точно три фута шесть дюймов в длину, два фута четыре дюйма в глубину и два фута шесть дюймов в высоту. Таких габаритов вполне достаточно для размещения весьма рослого человека, а для согнувшегося описанным выше способом субъекта обычных размеров достаточно даже одного главного отсека. Эти утверждения легко можно проверить расчетами. Поэтому не будем останавливаться на них подробно. Заметим только, что, хотя верх сундука внешне представляет собой доску примерно в три дюйма толщиной, зрителю достаточно наклониться в момент, когда главный отсек открыт, дабы убедиться, что фактически эта доска очень тонка. Тщательный осмотр показывает, что и высота ящика на самом деле не такая, как кажется. При наружном осмотре видно, что между верхом ящика и днищем отсека имеется зазор около трех дюймов, который должен быть включен в высоту ящика. Эти уловки, цель которых создать видимость уменьшенного пространства внутри сундука, использованы изобретателем опять-таки для внушения публике ложной идеи о невозможности размещения внутри него человека.
12. Стенки главного отсека изнутри полностью обиты материей, которая, по нашему мнению, играет двоякую роль. Во-первых, хорошо натянутая обивка может служить перегородкой, удаляемой при изменении позы человека. Такие перегородки должны быть, например, между задними частями основного отсека и отсека № 1, а также между основным отсеком и пространством, освобождаемым при выдвижении ящика. В этом случае возможные трудности со сдвигом перегородок сразу снимаются. Второе назначение обивки — заглушить (и сделать неузнаваемыми) звуки, возникающие при телодвижениях человека, спрятанного внутри.
13. Противник автомата, как мы уже отмечали (не сидит с ним за доской), находится на некотором расстоянии от него. На первый взгляд это сделано для того, чтобы играющий не заслонял автомат от публики. Но ведь этого легко можно было бы избежать, сделав, например, сидения для зрителей более высокими или развернув сундук во время игры боком к публике. Истинная причина состоит в том, что соперник с достаточно острым слухом, сидя рядом с автоматом, может уловить дыхание спрятанного человека.
14. Хотя м-р Мельцель при показе внутреннего устройства машины изредка и отклоняется от обычной процедуры, он никогда не нарушал ее настолько, чтобы выйти за рамки нашего объяснения. Например, иногда он с самого начала выдвигает ящик. Однако он никогда не откроет основной отсек, не захлопнув заднюю дверь отсека № 1 и не выдвинув вместе с тем ящик. Он никогда не задвинет ящик, не заперев предварительно главный отсек и нипочем не распахнет отсек № 1 при уже открытом главном отсеке. И наконец, игра всегда начинается лишь после того, как закрыты все дверцы и ящик автомата. Уже то, что м-р Мельцель ни при каких условиях не отклоняется от обязательных для нашей версии элементов процедуры, служит сильнейшим подтверждением истинности этой версии. Однако указанный аргумент становится еще весомее,если учесть, что хотя редкие и случайные нарушения процедуры все же допускаются Мельцем, они всегда таковы, что никак не порочат нашу версию.
15. На крышку сундука во время сеанса устанавливается шесть свечей. Спрашивается, почему так много? Ведь для публики достаточно одной, максимум двух свечей, так как зрительное помещение и без того хорошо освещено. Если перед нами только машина, то ей, очевидно, не нужно не (только) такое количество света, но и освещение вообще. Кстати, на доске противника автомата стоит всего одна свеча. Первое напрашивающееся объяснение здесь состоит в том, что столь сильный свет позволяет человеку изнутри хорошо видеть доску сквозь прозрачный покров на груди «турка». Однако, если учесть еще расположение свечей, то тут же возникает другое объяснение. Свечи расположены по три с каждой стороны фигуры. Самые длинные из них наиболее удалены от зрителей. В середине находятся свечи на два дюйма короче, а самые близкие к публике меньше еще на два дюйма. Свечи, расположенные на одной горизонтали, также не одинаковы: с одной стороны они короче на три дюйма, чем с другой. Иначе говоря, все свечи имеют разную высоту. В итоге создается ослепляющий эффект, который затрудняет опознание сидящего внутри человека сквозь прозрачную материю на груди «турка».
16. Когда автоматом владел барон Кемпелен, неоднократно замечали, что некий итальянец из свиты барона всегда исчезал во время игры. Больше того, как только итальянец серьезно заболел, демонстрацию автомата отложили до его выздоровления. Итальянец этот проявлял полнейшее невежество в шахматах. Аналогичные наблюдения были сделаны и после приобретения автомата Мельцелем. Челокек по имени Шлумберже, среднего роста и сутулый, повсюду сопровождал его, не имея никаких видимых обязанностей, кроме помощи при укладке и распаковке автомата. Не известно, умел ли он играть в шахматы. Однако точно установлено, что его никогда не видели во время показа автомата, хотя он часто появлялся перед самым началом игры или же после ее окончания. Больше того, когда несколько лет назад Мельцель посетил со своим автоматом Ричмонд, Шлумберже неожиданно заболел, и автомат не показывали в течение всей его болезни. Эти факты доподлинно известны многим из наших горожан. Официальная причина перерыва в представлениях не была связана с болезнью Шлумберже. Вывод из всего этого мы предоставляем сделать читателю.
17. «Турок» играет левой рукой. Это столь замечательное обстоятельство не может быть случайным. Брюстер только констатировал этот факт, не обратив на него особого внимания. В ранних трактатах об автомате этот факт вообще не упоминается. Автор памфлета, цитированного Брюстером, говорит о нем, как о детали, не относящейся к делу. Однако здесь кроется очевидное несоответствие, исходя из которого, с помощью дедукции можно прийти к истине.
То, что автомат играет левой рукой, не имеет связи с операциями машины как таковыми. Любое механическое устройство, которое заставляет левую руку перемещаться любым заданным образом, может с помощью реверса также заставить двигаться правую руку. Однако этот принцип но может быть распространен на человека, обе руки которого существенно отличаются если не по конструкции, то, во всяком случае, по силе. Осознав этот факт, мы, естественно, пытаемся связать отмеченную выше деталь с присутствием человека. Простой анализ показывает: автомат сделан левшой только для того, чтобы человек внутри мог вести игру правой рукой. Действительно, представим, например, что автомат «правша». Чтобы дотянуться до устройства, двигающего руку и находящегося, как мы уже говорили, сразу под плечом «турка», человеку внутри необходимо или использовать правую руку (для этого нужно плотно прижать и протиснуть ее между телом и стенкой автомата, что и неудобно и неловко), или же работать левой рукой, двигая ею перед грудью. В любом случае движения будут стесненными и неловкими. Наоборот, если автомат левша, как это и есть на самом деле, все затруднения исчезают. Правая рука оператора протягивается перед грудью, и ее пальцы легко управляют механизмом под плечом «турка».
Таково наше решение загадки шахматного автомата.
-
* Рассказ был написан в 1835 г., когда м-р Мельцель, недавно умерший, демонстрировал шахматный автомат в Соединенных Штатах. В настоящее время (1855 г.), как мы полагаем, его владельцем является проф. Митчелл из Филадельфии. — Прим. изд.
** Сэр Дэвид Брюстер полагает, что свободное пространство всегда имеется за ящиком, т. е. ящик фальшивый. Однако эта идея не проходит. Такой обычный трюк был бы сразу же разоблачен — ведь ящик долгое время открыт, что позволяет сравнить его глубину с размером сундука.
*** Некоторые из этих наблюдений могут показаться излишними. Однако наша главная задача состоит в том, чтобы убедить именно тех наших друзей, для которых логические обоснования важнее, чем простое утверждение.

Шахматы

Аня Игнатова

Странный случай какой случился…
Покраснела доска от гнева.
Надо ж - Белый Король влюбился!
Надо ж - в Черную Королеву!

Ее брови – черные птицы.
Ее очи черней углЯ.
Надо ж было и ей влюбиться
В снежно-белого Короля.

Что, скажите, теперь им делать?
Как, скажите, теперь им драться,
Если черным Король Белый
Сам мечтает быстрей сдаться.

Черный снайпер бессильно злится,
По живым мишеням паля, -
Королева убить боится
Бледно-белого Короля!..

Войско белых не уцелело,
Войско черных лежит побито.
Откатился венец из мела
К диадеме из антрацита…
_ _ _ _ _ _ _ _ _ _

… Мы фигуры в коробку прячем.
Слезы катятся в три ручья…
- Дорогая, ну что ж ты плачешь?
- Дорогой мой, опять – ничья…

Владимир Бенедиктов

Войско стоит против войска. Готовятся к бою.
Высится гордо над всеми король головою.
Пешки стоят впереди. - Им сначала идти и валиться.
В задних рядах королева и важные лица.
Падают пешки. - То сволочь! Никто и не плачет.
Пусть очищается прочим; а конь через головы скачет.
Строются планы, к врагов пораженью приемлются меры.
Накось, облическим шагом идут офицеры.
Башни стоят по углам. Их натуре не свойственно прыгать.
Сам же король иногда в своей сфере домашней
Башню швырнет через себя, да и станет за башней;
А поелику царю неучтиво сказать: ретируйся! -
Коротко и нежно ему говорят: рокируйся!
Он безопасного места заранее ищет в сражениях,
Важности ради великой не быстр он в словах и движеньях.
С клетки на ближнюю клетку ступает направо, налево,
Взад и вперед, да и только. - А вот - королева,
Та семимильно шагает и наскось и прямо;
Многое ей позволяется. - Это ведь дама!
То через все поле сраженья, через смутную пашню
По-офицерски летит она вкось, то как башню
Прямо ее переносят: ее и противник уважит:
Ей приготовя удар, - "Берегись! " - он ей скажет.
Если опасность грозит королю, тот удар не творится
Сразу ему: предварительно "шах" говорится.
Случай коль есть заслонить, то и с места его не сдвигают,
Пусть не тревожится! Все короля охраняют.
На смерть все пешки пойдут и фигуры: ни слова,
Пасть за него и сама королева готова.
Если шах от коня, то нельзя оградить - это значит:
Сам уходи! Ибо конь чрез ограды все скачет.
Если же мат королю, то хоть сил еще много,
Войско сдается бессорно. - Прямая дорога
Всем остальным тут фигурам и пешкам - путь в ящик.
Здесь представляется участи общей образчик.
Тут, не боясь уж подвергнуться царскому гневу,
С пешками вместе кладут короля, королеву,
Знать тут и сволочь - все вместе. Таков уж обычай!
Кто победил, кто сражен - все туда, без различий!
Кончена партия. - Ходы все те ж на земле повторяя,
Смертный волнуется партию жизни играя.
Разница та, что игрок сам в игру ту невольно
Вводится высшею силой, подчас хоть и больно.
Мнит он: "Я двигал игру всю", - а рок самого его двигал,
Сам он и пешкой служил, да и конником прыгал.
Был офицером и башней. "Мат" - скажет верховный указчик,
Сходит с доски он игральной и прячется в ящик.

АНДРЕЙ БУЗУЕВ

КОРОЛЬ

Черт бы побрал тех, кто выдумал эту игру...
Всюду опасность, угрозы, и шахи, и маты.
Столько усилий и нервов, а что в результате?
Ящик, забвенье, иль новый хозяин к утру...

Царь я! Король! Властелин над своими войсками!
Если б... Так нет, я, как столб, без движенья стою.
Чем занимаюсь, спросите, в жестоком бою?
Просто: с тоскою слежу за чужими шагами.

Я же от всех них зависим, от этих слонов,
Пешек и подлых коней, что совсем уж несносно.
Кто-то пошел не туда, и останешься с носом,
А дураков, как известно, повсюду полно.

Вы говорите, я этим народом прикрыт?
Вы приглядитесь получше: мне некуда деться!
Чуть зазевались - и на тебе шахом под сердце!
И не шагнуть: рокировка нужна для игры...

Так вот стоишь и трясешься, хоть с виду - герой.
Делать-то что? Вот и корчишь орла и героя.
Други, вперед, мол, враг наших подметок не стоит!
Мы победим, мол, за дело, мол, встанем горой!

Правда, случается, тут я соврать не могу:
Все перебиты и свалены кучей у поля,
А на доске пара пешек и только мы, Двое.
Тут уж и я, наконец, устремляюсь к врагу!

Оба сойдемся мы, как короли, не спеша,
Цепко привяжем к себе все, что живо осталось.
Мир заключить бы? Ну, нет, нам, брат, этого мало!
Властью жива черно-белая наша душа!

Снова и снова мы пешек возводим в ферзи,
Снова и снова в работе поля боевые...
А для чего? Может, просто воюем впервые?
Так ли нам важно врага-близнеца поразить?

Нет. Это мы просто так. Ради чьей-нибудь скуки.
Кто-то развлекся, поставил мне мат и ушел.
В ящик всех кучей свалили, и всем хорошо!..
Но до тех пор, пока снова не явятся Руки...


Cкрытый текст -

 

ПЕШКА (E2)

Я - пешка простая, я - белая пешка Е-2.
Мне выпала честь защищать самого короля.
И в бой я бросаюсь, не тратя пустые слова:
Мне их заменяют мои боевые поля.

Мне мысли не чужды. Вчера в философском пылу
Постиг я одну из бесчисленных тайн бытия.
Я понял, что я не один деревянен и глуп:
Рожден наш король из того же бревна, что и я.

Но - в сторону мысли. Я, кажется, двинулся в путь.
Кому-то я нужен сейчас на другом рубеже.
И что интересно: я сам не успел и вздохнуть,
А волей судьбы возведен в Е-4 уже!

Мой враг на подходе, но вот избавленье от зла:
Меня мой сосед защитил от угрозы коня.
Пусть старая кляча от злости грызет удила.
Я твердо уверен: не выгодно есть ей меня.

Сосед мой, что справа, похоже, навеки затих...
Но рядом - мой ферзь, параллелями грозно звеня.
И я без особого страха съедаю других,
Покуда соседи по полю не съели меня.

-Мы - дети Господни, - шипит с перепугу ладья, -
Он всем нам пути указует своею рукой!
Но слон ни за что погибает, и ферзь мне сказал:
-Господь нам сегодня попался! Какой-то тупой!

Пускай неудачники, те, что за краем доски,
Кричат: Карьерист! Недотёсок! Съедайте его!
Плевал я на них! Прошлым ходом, привстав на носки,
Мне конь мой шепнул: До ферзя вам два хода всего...

Какой-то слонишко мне снова грозится! Наглец!
Вот я прикажу, и сменяют коня на него.
Избавьте от этих нападок меня, наконец!
Ладья до меня добирается. Слышь, божество!?

Я - ферзь! Богу - слава! Но что это? Что за кошмар?
В чем дело? Не верю. Не правильно! Надо не так!!!
Я честно служил... А награда? Смертельный удар...
Меня на ладью обменял мой хозяин... Дурак...

ВАЛЬС ШАХМАТНОГО КОНЯ

Шахматный конь - это вам не лошадка!
Ржать без причины, вставать на дыбы,
Прыгать без толку, бежать без оглядки -
Боже избавь от подобной судьбы!

Рационально, продуманно, быстро:
Прыг - и загнулись и пешка и ферзь.
Скушать меня? Глядь, на клетке уж чисто.
Был вроде там, ан, а я уже здесь!

Прямоходящие шеи ломают.
Путь мой - зигзаг, прямо ломится псих.
Вот потому я и предпочитаю
Буковку "Г" среди многих других.

Вот потому-то, что очень не вредно,
Я через головы прыгать могу,
И иногда - "в интересах победы" -
Перескочу короля на бегу.

Я не стесняюсь, Удел мой - высокий,
Я хоть и прогнут, а все же - герой,
И на такие решаюсь заскоки,
Что и ферзю не под силу порой.

Чем доказать мою сущность иную?
Вы приглядитесь: из всех на доске
Только меня вырезают вручную,
А остальных - на токарном станке.

Так что, цените, я вам не слонишко,
В конских шагах - судьбы целой игры!
Как вы сказали? Что это уж слишком...
Понял.
Шутил.
Извиняемся.
Прыг!..

ЛАДЬЯ

Ну, чего они все бегают? Чо елозють по доске?!
От, фицерик наш все крутится их ферзи невдалеке.
Гля-ка, лошадь, как ошпарена - ух! - сигает по полям!
Наши к им все лезут, милые, ну а ихи лезут к нам.

А я ничего не знаю: моя клетка с краю.
Гусударю-батюшке клетку охраняю.

О! Гляди! Фицер готовенький! Так паршивца, будет знать.
А стоял бы тут вот, рядышком, и сейчас бы мог стоять.
И коняшка наш скопытился. Чё, родимый, прискакал?
А меня вот тут, за пешечкой тварь не сыщет никака!

А я ничего не знаю: моя клетка с краю.
Гусударю-батюшке клетку охраняю.

Чо-то я не раскумекаю: кто тут наш, а кто не наш.
Ишь, разбегались, сердешные, зарябило в зенках аж!
Ба!.. Да партия закончилась... Царь наш - батюшка - того...
Все побиты, все поедены... Ну а мне - хотя б чего!

А я ничего не знаю: моя клетка с краю.
Гусударю-батюшке клетку охраняю.

ДОСКА

Восемь клеток вдоль, и восемь поперек.
Как мала она, как велика безмерно!
Сколько пролегло по ней путей-дорог,
И средь них - один, единственный и верный.

Но все длится бой, все носятся по ней
Толпами и врозь ее родные дети,
И усталый стон истоптанных полей
Редко кто поймет, дай, Бог, хотя б заметить.

А она смолчит. И вновь, и вновь, и вновь
Мертвых оживит в своем волшебном чреве.
Любит их она? Иль нет? Иль все равно
Матушке Доске - на радость, ни гнева?

Странный, странный мир… Чем дале, тем странней.
Но все звонче зов спасительной надежды,
Что все дети вдруг подумают о ней -
Матери своей, единственной и нежной.

Владмир Высоцкий

Честь шахматной короны
Подготовка.

Я кричал: "Вы что там, обалдели,
Уронили шахматный престиж!"
"Да? - сказали в нашем спортотделе, -
Вот прекрасно, ты и защитишь.

Но учти, что Фишер очень ярок,
Даже спит с доскою, - сила в нем.
Он играет чисто, без помарок..."
Ничего, я тоже не подарок,
У меня в запасе ход конем.

Ох вы, мускулы стальные,
Пальцы цепкие мои.
Эх, резные, расписные,
Деревянные ладьи.

Друг мой, футболист, учил: "Не бойся,
Он к таикм партнерам не привык.
За тылы и центр не беспокойся.
А играй по краю напрямик..."

Я налег на бег на стометровке,
В бане вес согнал, отлично сплю,
Были по хоккею тренеровки...
Словом, после этой подготовки
Я его без мата задавлю.

Ох вы, крепкие ладони,
Мышцы сильные спины.
Ох вы кони мои, кони,
Эх вы, милые слоны.

"Не спиши и, главное, не горбись, -
Так боксер беседовал со мной, -
В ближний бой не лезь, работай в корпус.
Помни, что коронный твой - прямой".

Честь короны шахматной на карте,
Он от пораженья не уйдет.
Мы сыграли с Талем десять партий
В преферанс, в очко и на бильярде.
Таль сказал: "Такой не подведет".

Ох, рельеф мускулатуры!
Дельтовидные сильны.
Что мне легкие фигуры,
Эти кони и слоны.

И в буфете, для других закрытом,
Повар успокоил: "Не робей,
Да с таким прекрасным аппетитом
Ты проглотишь всех его коней.

Так что вот, бери с собой шампуры,
Главное - питание, старик.
Но не ешь тяжелые фигуры:
Для желудка те фигуры - дуры.
Вот слоны годятся на шашлык".

Будет тихо все и глухо,
А на всякий там цейтнот
Существует сила духа
И красивый аперкот.

Не скажу, что было без задорин,
Были анонимки и звонки.
Но я этим только раззадорен,
Только зачесались кулаки.

Напугали как-то спозоранку:
"Фишер может левою ногой
С шахматной машиной капабланки,
Сам он вроде заводного танка..."
Ничего! я тоже заводной!

Ох, мы - крепкие орешки.
Эх, корону привезем.
Спать ложимся - вроде пешки,
Просыпаемся ферзем.

Самые старинные стихи о шахматах:

Квадратное поле ровное
Меж верных друзей положено.
На нем война идет,
А кровь нигде не течет.
Тот атакует, тот защищается
Схватка меж ними не прерывается.
Любо смотреть, как всадники бьются
И звуки труб не раздаются.

Эти строки обычно приписывают халифу аль Мамуну, умершему в 833 году (однако некоторые историки полагают, что на самом деле их автор поэт Али бен Джам, который сопровождал халифа во время его путешествия из Хорасана в Багдад в 819 году). Аль Мамун — младший сын знаменитого халифа Гаруна ар-Рашида. Как и его отец, он ценил шахматы. Сам Мамун был плохим шахматистом, но ему нравилось окружать себя хорошими игроками. Так во время упомянутого путешествия он часто наблюдал за игрой лучших мастеров того времени. Халиф полагал, что шахматы — больше, чем просто игра, что они являются отличной тренировкой ума. И именно ему принадлежат следующие слова: "Странно, что я правлю миром от Инда до Андалузии на Западе и не могу совладать с тридцатью двумя шахматными фигурками на пространстве два локтя на два".

И шуточное из Сети:

По лицам прохожих я взглядом бегу,
Ищу в их глазах пониманья -
Партнёра ищу, но найти не могу
Нигде, несмотря на старанья.

Хоть парень, хоть девушка, мне всё равно
В игре я бываю неистов,
Лишь только с детьми не вожусь я давно,
Уж слишком всё глупо и быстро.

Готов я хоть в парке, в лесу, на скамье,
В кустах, у морского прибоя.
Конечно, приятней оно на столе,
Но можно при этом и стоя.

Сижу я на кухне, один на один,
В халате из синего бархата.
Мне нужен партнёр… Чтобы страстно любил…
Играть со мной вечером в шахматы! ))))

Дени Дидро
Племянник Paмo

"Какова бы ни была погода – хороша или дурна, – я привык в пять часов вечера идти гулять в Пале–Рояль. Всегда один, я сижу там в задумчивости на скамье д'Аржансона. Я рассуждаю сам с собой с политике, о любви, о философии, о правилах вкуса; мой ум волен тогда предаваться полному разгулу; я предоставляю ему следить за течением первой пришедшей в голове мысли, правильной или безрассудной, подобно тому как наша распущенная молодежь в аллее Фуа следует по пятам за какой-нибудь куртизанкой легкомысленного вида, пленившись ее улыбкой, живым взглядом, вздернутым носиком, потом покидает ее ради другой, не пропуская ни одной девицы и ни на одной не останавливая свой выбор. Мои мысли – это для меня те же распутницы.
Если день выдался слишком холодный или слишком дождливый, я укрываюсь в кофейне «Регентство». Там я развлекаюсь, наблюдая за игрою в шахматы. Париж – это то место в мире, а кофейня «Регентство»– то место в Париже, где лучше всего играют в эту игру; у Рея вступают в схватку глубокомысленный Легаль, тонкий Филидор, основательный Майо, там видишь самые изумительные ходы и слышишь замечания самые пошлые, ибо если можно быть умным человеком и великим шахматистом, как Легаль, то можно быть столь же великим шахматистом и вместе с тем глупцом, как Фубер или Майо."

Читать/скачать
.

Рекс Стаут «Гамбит»

Жанр: детектив

Пол Джерин хорошо играет в шахматы. Настолько хорошо, что готов дать сеанс одновременной игры вслепую на двенадцати досках. Но во время игры Пол почувствовал себя плохо, причем настолько, что его отправили в больницу. А уже в больнице он скончался. Полиция выяснила, что причиной смерти явилось отравление мышьяком, и все факты указывали на конкретного убийцу, Мэтью Блаунта. Его дочь уверена в невиновности отца и нанимает Вульфа разобраться в деле.

Читать
.

Евгений ИЛЬИН

Большая диагональ

РАССКАЗ

РАЗГОВОРЫ о том, что и в конце декабря в Сочи бывает солнечная, теплая погода, остались в Москве, а здесь порывистый ветер ломает стеклянные струи дождя и швыряет в лицо холодные осколки. Не судьба мне загорать у ласкового моря, подложив под голову «Крокодил» с очередным фельетоном про вольготное житье командированных в теплые края.

Cкрытый текст -

 

Дождь продолжает усердствовать. Неутомимо выстукивает он свою унылую песню на крышах автобусов, на раскрытых зонтиках, на прилипающих к спинам плащах-болонья. Дождь методично полирует асфальт Курортного проспекта, и в глянцевитом асфальте отражается разноцветный неон по-прежнему элегантных, но уже не праздничных вывесок. По милости этого дождя, как бы зачеркнувшего многие местные достопримечательности, у меня остается уйма времени. Выручает афиша, сообщающая, что в Сочи проводится очередной международный турнир. К шахматам у меня давняя любовь. Остряки поговаривают, что без взаимности. Но ведь у меня никогда не было честолюбивых замыслов. Или, может быть, я не запомнил, когда они у меня были...
На этот раз состав сочинского международного оказался не особенно внушительным, и при хорошей погоде я, возможно, не стал бы разыскивать турнирное помещение — в Москве мы видали соревнования и покрупней. Но в курортном городе зябко и сыро, толстенные стволы знаменитых платанов кажутся разбухшими от воды, и я отправляюсь на турнир. В гулком вестибюле среди монументальных колонн маленькими кажутся гардеробщица и билетерша. По широкой мраморной лестнице поднимаюсь наверх.
Маловато, маловато зрителей. И, наверное, среди них есть и случайные — те, кого загнал сюда дождь. А другим, напротив, перекрыл дорогу мелкой мокрой сеткой. Нити прорванной сетки дождя еще поблескивают в волосах у некоторых зрителей. Например, у той женщины в первом ряду направо. Что-то я часто туда смотрю. Её волосы уже давно просохли, а я снова и снова разглядываю ее украдкой. Как-будто взгляд мой могут перехватить, как-будто кому-нибудь тут есть до меня дело. Она сидит в противоположном конце зала, наискосок от меня, как бы по диагонали. Мне виден ее затылок и часть лица — то большая, то меньшая, в зависимости от того, на какую доску она смотрит, но всегда только часть. И еще шея. Говорят, шея предательски выдает возраст женщины. Может, и выдает, но я не умею разбирать эти сообщения. И заводить знакомство не собираюсь. И смотрю на женщину, потому что силюсь что-то вспомнить. Но по-прежнему я вижу только часть щеки и часть челки, кончик брови и удлиненный черным карандашом уголок глаза.
Очевидно, мои настойчивые взгляды лишены какой-либо магнетической силы, потому что она ни разу не оглянулась. Ну и хорошо, значит, я не причиняю ей беспокойство и могу не испытывать чувства неловкости. Но вот женщина поднимается, огибает первый ряд стульев и направляется к выходу. Теперь-то уж она видит, как я на неё пялюсь, и отвечает мне удивленно-осуждающим взглядом. Я и сам себя осуждаю и все-таки смотрю на нее, пока не закрывается тяжелая деревянная дверь. До конца тура осталось еще минут двадцать. Самое интересное время, когда неторопливый ход шахматных событий невероятно убыстряется, когда завершаются интереснейшие приключения деревянных фигур и совершаются нелепейшие ошибки, когда зрители наконец узнают, кто выиграл, а кто проиграл. Но женщина, так терпеливо и сосредоточенно следившая за игрой, вышла и не вернулась. Уж не мои ли наблюдения тому виной?..
Подняв воротник, я бреду по мокрым дорожкам мимо вечнозеленых южных растений. Теперь, вечером, они кажутся почти черными, лишь кое-где расставленные на земле декоративные светильники бросают блики на толстокожие, словно лакированные листья, о которые разбиваются капли дождя. Я вспоминаю женщину, сидевшую впереди, наискосок от меня. Вспоминаю, какой она была много лет назад. Да, я знал ее тогда, хотя мы не были знакомы. Как сегодня, в турнирном зале, смотрел я на нее со стороны и даже не знаю — были когда-нибудь замечены мои взгляды?
...В те далекие годы новый Крымский мост через Москву-реку казался чудом техники. Проходя по нему, я всегда испытывал желание потрогать эти марсианские конструкции, погладить огромные заклепки. Проходил здесь часто — через Крымский мост вела дороге в Центральный парк, который был для меня тогда самым притягательным местом на земле. Я потому и отразил все попытки родителей отправить меня в пионерский лагерь или на дачу к знакомым, чтобы чуть не ежедневно бывать в Центральном парке. Здесь я дышал свободой, здесь меня окружала новая, полная соблазна жизнь. Здесь можно было обходиться без надоевших дома супов и допоздна бродить по шуршащим, вздыхающим и поющим аллеям.
Но, конечно, больше всего влекла меня шахматная база, шахбаза, как ее называли постоянные посетители. Это было замечательное место! Тонкие дощатые перегородки, отделявшие шахбазу от громкоголосых массовиков и вечерних оркестров, казались мне надежными стенами замка. А обшарпанные столики и видавшие виды комплекты шахматных фигур, которые выдавались под залог любого документа, были просто прекрасны. Каждый, кто побывал здесь несколько раз, чувствовал себя своим, проникался ощущением какой-то особой посвященности. Тогда мне еще не был известен девиз Всемирной шахматной федерации «Все мы одна семья», но смысл его я начал постигать именно на шахбазе Центрального парка.
Если не считать случайно забредших сюда индивидуумов, посетители шахбазы делились на два не то чтобы враждующих, но все же как-то обособленных лагеря. Один составляли люди, казавшиеся нам стариками. Они приходили сюда из большой сложной жизни, на лицах их нередко лежали тени усталости и непонятных нам забот. Играли они, на наш взгляд, слишком медленно и осмотрительно, вели тягучие, разреженные частыми паузами, разговоры. Играть с ними было тягостно, и мы шли на это только, когда не было никого из своих, да и они приглашали нас лишь за неимением привычных партнеров.
Мы составляли другой лагерь. Наш возраст колебался от четырнадцати до семнадцати лет. Большинство из нас училось в школе и по резным причинам проводило летние каникулы в Москве. Точнее — в Центральном парке. Еще точнее — на шахбазе. Нельзя сказать, что мы были массовым изданием сиамских близнецов, но нас объединяло увлечение шахматами и неутолимая жажда соревнования. Сядут двое — играют матч. Соберутся несколько человек — сразу чертится турнирная таблица. Играли быстро, смело, азартно. Шахматных часов в те времена было мало, и молниеносные турниры проводились под счет. Добровольный судья командовал «белые!» — делали ход предводители белых фигур. Через пять секунд звучало «черные!», и руки поспешно тянулись к черным фигурам. «Белые!» — «черные!», «белые!» — «черные!» — пропустишь два раза свою очередь, получаешь ноль.
Иногда неспешные беседы солидных посетителей и шумные игрища молодых прерывались появлением кого-нибудь из тогдашних московских знаменитостей. Мастера в те годы были наперечет, каждого из них мы знали в лицо, и черты их до сих пор еще проступают на затемненной пленке памяти. Вот дает сеанс одновременной игры Николай Николаевич Рюмин. На открытой площадке, примыкающей к помещению шахбазы, прямоугольником расставлены столики. С внешней стороны прямоугольника уселось человек тридцать участников сеанса. Среди них и трепещущие перед знаменитостью новички, и стажированные «специалисты по мастерам», чьи боевые трофеи составляют листки с записью партий, где после слов «белые сдались» (сеансер играет белыми) красуются подписи многих прославленных шахматистов. За спинами играющих толпятся зрители, в большинстве своем это любители давать советы. Свою миссию они выполняют с железной настойчивостью, не взирая на сетования некоторых самостоятельно мыслящих участников сеанса. А внутри многолюдного прямоугольника—человек в белой рубашке. Он быстро переходит от доски к доске, стремительно передвигая белые фигурки. У наиболее сложных позиций время от времени задерживается — худые волосатые руки опираются о край стола, темные волосы спадают на густые, сросшиеся у переносицы брови. Скуластое лицо кажется суровым, на самом деле оно просто сосредоточенно. Сделал ход, посмотрел еще раз на доску и в ответ на реплику кого-либо из советчиков улыбнулся грустной улыбкой тяжело больного человека. Рюмина все любили — за талант, за характер... Он был главным козырем москвичей в междоусобном споре с ленинградцами и, кто знает каких высот достиг бы, если бы не туберкулез...
По-другому давал сеансы старейший московский мастер Абрам Исакович Рабинович. Он тяжело передвигался вдоль фронта досок и словно катил перед собой круглый, обтянутый жилетом живот. Живот его находился в каком-то странном несоответствии с маленькой бритой головой и отнюдь не толстым старческим лицом, украшенным древним пенсне. Незлой в сущности человек, Рабинович был до смешного раздражителен. Он бурно реагировал на каждое нарушение правил проведения сеанса, на каждое слово весело настроенной публики. Свои эмоции маэстро — так в годы его молодости величали шахматных мастеров — выражал произносимой с лютым презрением формулой «пиж-ж-жен несчастный!!!». Говорят, даже свою жену он в минуты гнева назыаал несчастным пиж-ж-женом. И еще одну «формулу» любил Абрам Исакович: в «Вечерней Москве», где он вел шахматный отдел, большинство комментариев заканчивалось словами: «и далее эвентуально».
Из числа маэстро был и Федор Иванович Дуз-Хотимирский, отличавшийся еще в турнирах 1909 — 1911 годов. Балагур и весельчак со вздернутым носом, рыжеватыми усиками и высоким фальцетом он напоминал разбитного мастерового из спектаклей о дореволюционной России. Федор Иванович был убежденным противником всякой книжной премудрости, а вот мастер Вениамин Маркович Блюменфепьд был не менее убежденным книжником. Вся его худенькая фигурка казалась приложением к огромному, туго набитому черному портфелю. Иной раз представлялось, что не будь этого груза, легкий, подвижный Блюменфельд оторвался бы от земли, подобно птицам, которых он напоминал острым профилем и зыбкой походкой. Однако портфель не мешал полету мысли — пытливый мастер много занимался психологией шахмат, в частности первый начал практиковать, получивший ныне общее признание, хронометраж партий. Его лекции интересно было слушать, но все же у меня оставалось время удивляться тому, что такой ученый человек, да еще известный мастер, а ботинки у него рваные. И тому, что всегда, даже в жаркий день, на нем черный галстук...
И сейчас я этому удивляюсь. А у меня ботинки крепкие, не то бы я давно промочил ноги, шагая по мокрому парку вокруг гостиницы «Приморская». Где-то совсем рядом сердито ворочается море, но я его не чувствую. То одна, то другая клеточка оказывается освещенной на большой диагонали памяти. И в каждом кадре я ощущаю ее присутствие, ее — женщины, которая сидела сегодня наискосок от меня. Но появляется она только сейчас, когда я вижу душный летний вечер а Центральном парке. Она появляется в окружении веселых и шумных молодых людей. Парни эти тоже постоянные посетители шахбазы, но ни к одному из сложившихся здесь лагерей не примыкают. Они — сливки общества, элита, как любят теперь говорить. Любой из них играет сильнее любого из нас, рядовых шахбазовцев. Еще бы! Почти у всех у них в карманах красные книжечки с гордыми словами «первая категория СССР» Чаще всего они играли между собой, играли настоящий блиц с часами, которые им в знак особого уважения выдавал заведующий шахбазой. Стучали фигуры по доске, щелкали кнопки часов, отлегали к зрителям шутки-прибаутки!.. А формой общения с простыми смертными был гандикап. Кто-нибудь из них предлагал сыграть кому-нибудь из нас. Начинали на равных, проигравший получал фору — пешку, потом коня, потом ладью. Вокруг сжимали кольцо любители поразвлечься. Представитель элиты без умолку балагурил — это называлось «звоном». Обидный звон окончательно выбивал неудачника из колеи. После того как он проигрывал с лишним ферзем, победитель торжественно снимал с доски целый фланг — ладью, коня, слона, и три пешки. Это уж был предел падения, с бедняги в таких случаях брали расписку — мол, такой-то получил от такого-то фланг, подпись, число. Расписку можно было брать и дав вперед ферзя. Конечно, проделать подобное удавалось не с каждым, жертвами резвящихся первокатегорников обычно оказывались зеленые новички.
Я завидовал этим ребятам. Не их шахматному величию, а уверенности, раскованности, их интеллектуальной солидарности, выделяющей этих парней среди всех прочих. И тому, что с ними была она. У нее была удивительная шея, возносившая откинутую назад голову и уходившая в теплые тени, которые густели за воротом крепдешиновой блузки. У нее были каштановые, задорно подстриженные волосы и загорелые руки, покрытые золотистым пушком. А в глазах — то горячий блеск своеволия, то доброта понимания, то странная в начале лета осенняя грусть. А может, это и не совсем точно Девушки тогда редко заглядывали на шахбазу, а таких, как она, здесь, наверное, никогда не было. Когда она со своей постоянной свитой проходила между столиками, игроки отрывались от досок и смотрели ей вслед — кто с любопытством, кто с симпатией, кто с осуждением. Случалось, кто-нибудь из галантных старичков предлагал ей сыграть партию, случалось, она не отказывала, но явно предпочитала партнеров из своего окружения. Может быть потому, что с ними ей вообще было интересней. А может быть, потому, что приятели были к ней снисходительны — возвращали ходы и подсказывали сильнейшее продолжение. Только один из этих ребят, высокий худой парень с черными вьющимися волосами, позволял себе критически относиться к ее шахматному творчеству. Вообще, по-моему, он слишком много себе позволял — и быть ближе других, и руку класть на плечо, и обмениваться до противности многозначительными взглядами.
Я не знаю, хорошо ли она играла в шахматы, хотя однажды и сказался ее противником. Это была ужасно глупая история. Взяв шахматы под залог замусоленной справки из домоуправления, я двинулся к свободному столику. Имея надежную материальную базу, я, конечно, без труда нашел бы с кем сыграть. А она с приятелями восседала за соседним столиком. Шахмат у них не было, видимо, никому не хотелось идти за инвентарем.
— А вот и дерево,—совершенно неотразимо сказала она и призывно подняла руку. — Сыграем?
Ну, зачем мне было с ней играть? Проигрывать мне страшно не хотелось, а выигрывать... Вот если бы влепить мат кому-нибудь из ее самоуверенных друзей!.. Но я, как загипнотизированный, стал расставлять фигуры. Поначалу все складывалось хорошо: в своем коронном королевском гамбите я почти автоматически захватил инициативу и получил грозную атаку. Моя партнерша с тревогой смотрела то на доску, то на своих друзей, как бы призывая их на помощь. Несколько толковых ходов они ей действительно подсказали, а я, когда кончилась инерция дебюта, вдруг почувствовал всю нелепость своего положения. Сидеть так близко и бояться задеть ее взглядом, поджимать ноги, чтобы случайно не задеть под столом ее свободно поставленных ног, и передвигать эти, ставшие такими маленькими, такими безразличными, фигурки.
И Лонский пешкою ладью
Берет рассеянно свою...
Чушь какая-то! Но что делать— надо ходить. Моя, только что бывшая такой сильной и красивой, позиция скомкалась, фигуры утратили взаимосвязь, и постыдное поражение казалось неизбежным. Но, очевидно, и она играла не лучшим образом. Во всяком случае, развязка наступила неожиданно. Через мое плечо протянулась чья-то рука, взяла мою ладью и решительно двинула ее под удар черной пешки. Это был эффектный и очень сильный ход — жертва ладьи ставила ее короля в безвыходное положение. Она гневно вскинула глаза, но в них тут те появилось совсем не идущее ей выражение покорности. В нашу игру вмешался тот самый худой, чернявый парень, вмешался не очень вежливо, но что я мог тут поделать? Его длинная рука с холеными пальцами сделала еще несколько ходов — теперь уже за нас обоих, и я оказался победителем.
Я сидел подавленный и не мог уйти, потому что шахматами, которые я должен был сдать, чернявый уже играл со своим приятелем. А она? Она забыла неприятный эпизод и, как ни в чем не бывало, принимала участие в общем разговоре. К счастью, вскоре все они поднялись и шумно двинулись к выходу. Длинная рука чернявого скользнула по ее спине и задержалась на талии. Я сдал шахматы и пошел домой. Навстречу мне в направлении Нескучного сада шли воркующие, словно спрессованные с боков парочки.
...В канун Нового года уехать из Сочи не так-то просто: массы отдыхающих и командированных покидают черноморскую жемчужину и, как птицы, стаями улетают на свои зимовья. Но мне повезло — я купил билет на самолет у чудака, надумавшего встречвть Новый год в поезде, и теперь автобус везет меня в Адлер, на аэродром.
Вчера я снова провел несколько часов в турнирном зале, но женщина из воспоминаний не появлялась. Я не знаю, забрела ли она на огонек шахматного турнира так же случайно, как я, временно оказавшись под дождливым сочинским небом, или постоянно живет в этом городе и с трудом выкроила время, чтобы, взглянув на молодых грсссмейстеров и мастеров, осветить какие-то поля на большой диагонали памяти. Я ничего о ней не знаю. Автобус изо всех сил рвется навстречу пламенеющему над морем рассвету. Дождь кончился, похоже, на побережье установится солнечная, относительно теплая погода. Через час самолет поднимет меня высоко-высоко и понесет в холодную, заснеженную Москву. Где когда-то было то далекое шахматное лето и где я о нем почти никогда не вспоминаю.
Источник: "Шахматная Москва" №8, 1971

Раймонд Ален

Удачное решение

Чемодан стал очень тяжелым, когда Кеннес Дейл прошел полмили от станции до загородного дома лорда Чета. Он поставил чемодан на крыльцо, тряхнул затекшей рукой и позвонил.
Ему пришлось прождать несколько минут, прежде чем сам лорд Чет отворил ему дверь. Круглое румяное лицо хозяина не нужно было гримировать, чтобы представить себе настоящего мистера Пиквика.
— Заходи, мой дорогой мальчик, заходи, — пригласил он. — Рад тебя видеть. Желаю веселого Рождества.

Был канун Рождества и все поведение лорда Чета выдавало это. Он схватил чемодан приезжего и потащил в холл.

Cкрытый текст -

 

— В настоящее время я заменяю и лакея, и горничную, и всех остальных. Отправил слуг на рождественский праздник. Моя жена и тетя Блекстер тоже ушли.
— А Нора? — спросил Кеннес.
— О, Нора! — ответил Чет, дружески хлопнув Кеннеса по плечу. — Я понимаю, Нора — единственный человек, который имеет для тебя значение, и она этого заслуживает. Она осталась дома: ей нужно было отправить несколько открыток с поздравлениями. Думаю, что она еще у себя, хотя она и написала все, что хотела, потому что все открытки уже в почтовом ящике. Она встретила бы тебя, разумеется, но ты сообщил, что не приедешь.
— Да, да, думал, что не смогу вырваться, но сегодня мой начальник сжалился и сказал, что обойдется без меня до послезавтра. Я помчался на вокзал и успел на поезд 2.15.
— И вот ты здесь! Счастливый сюрприз для бедной разочарованной Норы и для всех нас.
— Надеюсь, вам понравилась моя невеста?, — спросил Кеннес с улыбкой, заранее уверенный в ответе.
— Мой дорогой Кеннес, — ответил Чет, — скажу чистосердечно — я считаю ее красивой и обаятельной. Мы были очень рады пригласить ее к нам. Ее пение доставляет нам огромное удовольствие.
Он поколебался немного, перед тем как продолжить.
— Но ты должен простить нас, старых, осторожных людей, — мы думаем, что ваша помолвка произошла несколько поспешно. Как раз сегодня тетя Блекстер говорила, что ты не мог хорошо узнать Нору за столь короткое время. Кроме того, ты ничего не знаешь о ее семье...
Кеннес мысленно выругал тетю Блекстер, но ни слова не произнес вслух.
— Мы поговорим еще об этом чрезвычайно важном для тебя деле, — продолжал Чет. — А теперь пойдем в библиотеку. Я должен закончить партию в шахматы с сэром Джеймсом Винслейдом, а потом отправимся искать мисс Нору.
Он остановился в коридоре, ведущем из холла в библиотеку, и вытащил из кармана связку ключей.
— Она послала тебе письмо и, я думаю, не будет ничего дурного, если мы возьмем его.
Он открыл почтовый ящик и высыпал на стол груду писем. Затем, делая про себя замечания, положил их одно за другим обратно. «Тетя Эмма — мне следовало написать ей. Ну ничего, поздравлю ее с днем рождения. Миссис Дин — боюсь, тоже самое. Красный Крест — надеюсь, это письмо не пропадет. Ну и работа у этого Красного Креста. О! наконец-то, вот оно: Кеннесу Дейлу, эсквайру, улица Велпи, 31, Лондон, Юго-запад». Он вложил оставшиеся письма в ящик и снова запер его.
— Возьми письмо себе и пойдем, а то Винслейд подумает, что я никогда не вернусь.
Однако ему пришлось еще задержаться: он открыл дверь вернувшимся слугам и дал одному из них ящик, чтобы тот отнес его на почту.

В библиотеке сэр Джеймс Винслсйд сидел за шахматной доской, а личный секретарь Чета Горней следил за игрой. Это был высокий худощавый человек с бледным лицом и темными умными глазами.
Секретарь приветствовал Кеннеса довольно холодно, затем повернулся к Чету.
— Что, письма уже отправлены?
— Да; а вы хотели что-нибудь послать?
— Только открытку, которую мне следовало написать, — ответил Горней. — Но это несущественно. И он снова занял свое место рядом с играющими.
Чет играл черными. Черными они, впрочем, только назывались. В действительности, это были маленькие красные фигурки из дорожного комплекта. Он попал в затруднительное положение, и партия к удовольствию Кеннеса, горевшего желанием отправиться на поиски Норы, была, наконец, закончена.
— Не вижу выхода из этого положения, — произнес Чет, еще раз внимательно оглядев запутанную позицию. — Следующим ходом вы идете ферзем на h6 или конем на g4; в любом случае это приносит вам победу. Партия ваша, я сдаюсь.
— Это удача для вас, сэр Джеймс, — заметил Горней.
— Почему удача? Вы же сами сказали, что мы оба нарушили нормальный ход партии еще в дебюте. А разве черные могли играть лучше во время последних нескольких ходов?
— Они могли бы выиграть партию в том положении, которое сейчас занимают фигуры, — ответил Горней.
И в доказательство своих слов он сделал несколько ходов, а затем поставил фигуры на прежние места.
— Все равно, это ваша партия, — добродушно заявил Чет. — Я бы никогда сам не нашел правильного продолжения.
Горней продолжал внимательно изучать позицию, и его лицо приобрело выражение глубокой заинтересованности. Казалось, что ему удалось обнаружить какие-то новые моменты. Что касается Кеннеса, то он чувствовал лишь раздражение из-за того, что Горней задерживал их, но через час замечания секретаря приобрели для него необычайную важность и он постарался восстановить их в памяти в мельчайших деталях.

— Я должен сказать, что обе стороны играли достаточно смело и энергично, хотя временами несколько эксцентрично, — заметил Горней. — Например, лорд Чет отдал ни за что своего коня, а вы дали ему возможность взять вашего ферзя на пункте b6. Он повернулся к Чету.
— Возможно, было бы лучше, если бы вы взяли ферзя пешкой с7?
— Может быть, может быть, — ответил Чет. — Ну ладно. Теперь мы пойдем, попьем чаю.
Перед тем как всем войти в гостиную, Кеннесу посчастливилось найти Нору и поздороваться с ней наедине. Когда они появились в комнате, ее лицо сияло радостью от неожиданной встречи.

После чая сэр Джеймс отправился в курительную комнату и взял с собой секретаря. Чет повернулся к Норе:
— Вы должны спеть нам одну из рождественских песен, а затем молодые люди смогут пойти поговорить о своих делах в библиотеку. Вы оба, должно быть, мечтаете избавиться от нас — старомодных скучных людей.
— Благодарю вас, лорд Чет, и ваша жена тоже — за «старомодных скучных людей», — заметила тетя Блекстер.
Прежде чем лорд Чет смог что-либо ответить, Нора села за пианино, и ее голос, исполнявший веселую рождественскую песенку, зазвенел, как колокольчик.
Потом ее попросили спеть еще, и все ей подпевали. В этот момент Кеннес опустил руку в карман и обнаружил письмо. Он только что начал открывать конверт, когда Нора встала из-за пианино. Увидев свой почерк, она страшно покраснела.
— Осторожно, Кен, смотри, чтобы ничего не выпало, — воскликнула она в испуге.
Предупрежденный ее возгласом, Кеннес осторожно вынул письмо, стараясь не выронить из конверта маленький черный локон — знак ее любви. Все внимание Кеннеса было поглощено локоном, и он не заметил, как в тот же миг тонкий лист бумаги выпал из сложенного письма на ковер. Взоры всех инстинктивно последовали за ним. Это была банкнота английского банка в 1000 фунтов.
Кеннес с удивлением посмотрел на Нору, но не получил никакого объяснения. Затем перевел взгляд на лорда Чета. Ему пришла в голову мысль, что с присущей Чету щедростью, вызванной на сей раз Рождеством, он ухитрился вложить для него чек в Норино письмо. Однако ошеломленное лицо лорда не оставляло сомнений в смысле его чувств — это не он вложил банкноту в письмо. Руки Чета дрожали, когда он надевал очки, чтобы сравнить запись в своей записной книжке с номером на банкноте. Он первый нарушил общее молчание.
— Совершенно невероятно. Это та самая банкнота, которую я вложил сегодня в полдень в конверт, адресованный Красному Кресту. Именно та самая банкнота, которую я послал по некоторым соображениям анонимно и которую вы, женщины, рассматривали с таким интересом сегодня за завтраком.

Присутствующие смотрели друг на друга в полном недоумении, пока, наконец, взгляды всех не устремились на Нору, как на единственного человека, от которого следует ждать объяснения. Чет выглядел чрезвычайно взволнованным и озабоченным; тетя Блекстер смотрела строго и подозрительно. Так как девушка продолжала молчать, а лицо ее с каждой минутой бледнело все больше и больше, то тетя Блекстер промолвила:
— В конце концов банкнота была найдена в письме, посланном Норой, и было бы недурно, если бы мы услышали, как она туда попала.
— Ничего не понимаю, — ответила Нора. — Могу только сказать, что я не клала ее туда и что я не видела ее с самого завтрака, до того как она выпала из моего письма несколько минут назад.
— Очень странно, — сухо произнесла тетя Блекстер.
Кеннес резко повернулся к ней.
— Надеюсь, вы не предполагаете, что Нора украла эту банкноту!?
— Дорогие мои, — вмешался Чет, — не теряйте рассудка и не устраивайте неприятных сцен.
Кеннес все еще свирепо смотрел на тетю Блекстер.
— Если бы Нора вложила банкноту в конверт, то она наверняка написала бы об этом в письме. Я надеюсь, вы мне верите на слово, что она этого не сделала.
— Прочти, Кен, приписку, — попросила Нора. Возможно, мисс Блекстер захочется предположить, что она относится к банкноте.
Девушка посмотрела на нее взглядом, полным гнева. Кеннес прочел:
«P. S. Пожалуйста, никому не показывай то, что я тебе посылаю». Это имело для него лишь такое значение: Я люблю тебя или что-нибудь в этом роде. Но дело становилось слишком серьезным, и вместо объяснения он вынул из конверта локон. «Ужасно, — подумал он, — если эта несчастная приписка будет неправильно истолкована». Он-то рассчитывал, что Нора без труда завоюет сердца обитателей дома, а вместо этого она подверглась такому гнусному обвинению. Слова тети Блекстер доводили его до бешенства, и он не мог ничего придумать, чтобы показать все безрассудство ее подозрений. Он с благодарностью взглянул на леди Чет, когда ее мягкий голос дал дискуссии новое направление.
— Сколько времени находится с нами мистер Горней? — спросила она своего мужа.
Чет был шокирован.
— Нет, нет, мы не должны допускать никаких поспешных выводов! Зачем бы ему нужно было вкладывать банкноту в Норино письмо, если бы он даже и захотел украсть ее? Кроме того, мои показания могут полностью реабилитировать его.
— Пожалуйста, расскажите, что вы сделали с банкнотой, после того как показывали ее за завтраком, — попросил Кеннес.
— Скажу вам точно, — ответил Чет. — После того как все посмотрели ее, я положил ее назад в свой бумажник, где она лежала у меня в кармане до сегодняшнего полудня. Мы играли в шахматы, когда я вспомнил, что сегодня письма отнесут на почту раньше обычного. Я вложил банкноту в конверт, адресованный Красному Кресту (адрес был напечатан на машинке), заклеил конверт и пошел бросить в ящик. Затем я вернулся в библиотеку и, помню, очень удивился, увидев, какой ход сделал Винслейд, потому что он отдавал своего ферзя. В этот момент я подумал, что Нора, должно быть, уже положила свои письма в ящик, и если это так, то мне следовало бы его сразу же запереть, так как я боялся что забуду это сделать позже. Я смотрел на доску несколько минут, затем встал и пошел к ящику. Увидев, что Норины письма были уже в нем, я запер его, вернулся и взял ферзя Винслейда.
— Однако, я не вижу, какое все это имеет отношение к мистеру Горнею и почему это снимает с него подозрения. — заметила лэди Чет.
— Моя дорогая, кто бы ни переложил банкноту из одного конверта в другой, он должен был сделать это буквально за несколько минут, между моими двумя посещениями ящика. Это было единственное время, когда письмо находилось в ящике и он не был заперт. Но тогда Горней следил за игрой. Поэтому это не мог быть он.
— Он все время находился в библиотеке, пока вы играли? — спросил Кеннес.
— Я не могу этого сказать. Думаю, что нет. Я точно не заметил. Но я абсолютно уверен в том, что он не входил и не выходил из комнаты, пока я стоял и изучал ход Винслейда. Он должен был быть в библиотеке, когда Винслейд подставил своего ферзя и когда я взял его, потому что он обсуждал именно эти ходы, после того как игра закончилась. Помните, он сделал еще предположение, что было бы лучше взять ферзя другой пешкой. Вы же сами это слышали.
— Да, — ответил Кеннес, — я помню. — Но ведь есть еще другой вариант: подделать ключ к ящику.
— Мастер гарантировал, что это невозможно, — возразил Чет. — Кроме того, ключ всегда при мне и никто не мог сделать дубликата.
Нора вмешалась в разговор и сказала голосом, дрожавшим от негодования.
— Короче говоря, лорд Чет, все улики «направлены против одного человека, если не считать сэра Джеймса Винслейда. Я со своей стороны, не могу ничем их опровергнуть. Могу дать только честное слово.
— Оно стоит всех улик на свете, — вскричал Кеннес, и она поблагодарила своего защитника сияющим взглядом.
— Леди Чет совершенно права, — продолжал Кеннес. — Клянусь жизнью, это сделал подлец Горней. Позовите его сюда и вы увидите, как собственное лицо выдаст его, когда я назову его вором.
— Ни за что! — воскликнул Чет в ужасе. — Это будет мучительная сцена. В таких случаях нельзя поступать опрометчиво. Категорически отказываюсь подозревать кого-либо, находящегося под этой крышей. Возможно, что все это недоразумение и оно окажется достаточно простым, когда его объяснят. Может быть, какой-то человек проник в дом с улицы, хотя, признаюсь, я не мог понять причины, которая заставила его действовать столь странным образом. В любом случае я считаю необходимым во имя чести моего дома распутать это дело. Пусть этим займутся настоящие специалисты.
— Кого ты имеешь в виду под «настоящими специалистами»? — спросила леди Чет. — Не думаю, что местная полиция действовала очень умно, когда украли бедного Келпи.
(Маленький терьер, лежавший у ее ног, поднял голову, услышав свое имя, а Чет продолжал).
— Я позвоню в Скотлэнд Ярд. Если Шаплэнд находится там, то он моментально приедет сюда. Он будет здесь раньше, чем через два часа. А пока приедет он или кто-нибудь другой, умоляю вас Никому не говорить ни слова об этом деле.
— Совершенно правильное решение, — заметила тетя Блекстер. — Необходимо найти виновного, кто бы он ни был.
Лорд Чет повернулся и сказал Норе с тактом, которого едва ли мог ожидать от него Кеннес:
— Я уверен, что к нашему удовольствию Шаплэнд разгадает эту тайну. А пока, моя дорогая девочка, мы оба находимся в одинаковом положении, так как единственным доказательством того, что я вообще положил банкноту в конверт, является мое честное слово.

От его ласковых слов у Нары на глазах выступи ли слезы, и Кеннес увел ее в библиотеку.
— Вообрази, Кен, они считают меня воровкой, воровкой в самом простом смысле этого слова!
— Глупости, моя дорогая, кто может поверить этой чепухе.
— Эта отвратительная тетя Блекстер во всяком случае так думает, она даже сказала это.
Нора села на стул и попыталась успокоиться, а Кеннес расхаживал по комнате. Он был очень зол, но это не помешало ему погрузиться в размышления.
— Я была рада, что ты защищал меня и дорогой Чет тоже.
— И все-таки он глупый старый чудак, — ответил Кеннес. — У него столько денег, что он не знает, что с ними делать, и ему приходит в голову фантазия послать тысячефунтовую банкноту рождественской почтой, чтобы она затерялась среди бесчисленных пенсов и добрых пожеланий.
В этот момент их разговор был прерван приходом Горнея.
— Я не собираюсь оставаться здесь, — ответил он на их не очень любезные приветствия. Я пришел сюда попросить вас о маленьком одолжении. У меня возник горячий спор с сэром Джеймсом по поводу определения характера по почерку, и я хочу получить образцы письма людей, которых мы оба знаем. Подойдет любая запись.
Кеннес взял лист бумаги с письменного стола и написал: «Не все то золото, что блестит», а Нора дописала ниже: «Рыбак рыбака видит издалека». По-видимому, это был самый быстрый способ избавиться от него.
Горней посмотрел на бумагу, и было видно, что он не совсем доволен.
— Было бы лучше, если бы вы дали, мне что-нибудь другое, не специально написанное. Никто не пишет естественно, когда знает, для какой это цели. Нет ли у вас какого-нибудь старого конверта или чего-нибудь в этом же роде. Не получив то, что ему было нужно, он вышел разочарованный.
— Хотелось бы мне знать, действительно ли это было нужно ему для цели, о которой он говорил? — подозрительно заметил Кеннес. — Он сообразительный плут, вспомни, как настойчиво он искал правильный ход в той партии, а его не так-то легко было найти.

Открытая шахматная доска лежала на столе, где Чет оставил ее, когда они пошли пить чай. Кеннес посмотрел на нее сначала небрежно, а затем с возросшим интересом. Он взял в руки одну из фигур, внимательно осмотрел ее и поставил на место. Проделал то же самое с остальными. Его возбужденность возрастала с каждой минутой.
— Что случилось, Кен? — спросила Нора.
— Вижу кое-какой проблеск в этой истории. — Он опустился на стул. — Мне нужно подумать, подумать так, как мне еще не приходилось никогда в жизни.
Он наклонился вперед, обхватил голову руками, а она молча ждала, пока, наконец, через несколько минут он не взглянул на нее.
— Теперь уже не проблеск, а настоящий свет! Этот мистер Горней хитрый человек, очень хитрый!
Он улыбнулся удовлетворенно, потому что ему удалось найти нить так ловко сплетенной интриги. Вместе с тем на лице его было написано восхищение. Он невольно отдавал долг ловкости, с которой все было придумано.
— Хочешь знать, зачем он сейчас приходил сюда?
— Конечно, — ответила Нора. — Ты хочешь сказать, что у него не было никакого спора с сэром Джеймсом?
— О! Я думаю, что спор был, но он завел его специально. На самом деле ему было нужно вот что. — И он вытащил из кармана конверт, в котором была обнаружена банкнота. — Эта выдумка с определением характера была неплохим предлогом для получения конверта. Но, нет, друг Горней, вы не получите этот конверт даже за 1000 фунтов, которые вы вложили в него.
— Пожалуйста, объясни, Кен, — молила Нора.
— Скоро все объясню, — ответил он, но я хочу соединить все звенья цепи. Пока есть еще одна трудность.
Он снова устремил взгляд на коврик, лежащий перед камином, и начал рассуждать вслух.
— Чет уверен, что Горней должен был находиться здесь и следить за игрой в то время, когда можно было взять письма. Он думает так потому, что Горней впоследствии указал ходы, которые сделаны были в начале и в конце этого промежутка времени. Но ему мог сказать об этих двух ходах Винслейд, когда Чет открывал мне дверь. Это могло бы решить загадку, однако я склонен думать, что Винслейд слишком щепетилен, чтобы обсуждать позицию, когда его противник вышел из комнаты. Пойду спрошу его. Я могу и не говорить, зачем мне это нужно знать.
Он вернулся почти в ту же минуту.
— Нет, об игре не было сказано ни слова. Очень хорошо. Попробуем решить задачу другим путем. Предположим, что Горней действительно держал в руках письма и я смогу это доказать. Но весь вопрос в том, как он мог узнать те два хода, которые были сделаны?
Он снова перевел взгляд на шахматную доску и смотрел на нее так пристально и долго, что под конец Нора потеряла терпение.
— Милый, ну зачем ты изучаешь все время эти шахматы?
— Я хочу решить очень интересную шахматную задачу, прежде чем из Скотлэнд Ярда приедет Шерлок Холмс. Следи за мной. Если есть какой-либо способ, с помощью которого Горней мог бы узнать те два важных хода, не находясь в то время в комнате, то все аргументы Чета ничего не стоят. Понимаешь?
— Конечно, все ясно. Но какой еще может быть способ? Ведь ему никто ничего не говорил. Не смотрел ли он в комнату через окно?
— Думаю, мы найдем кое-что поумнее. Мне кажется, я смогу показать, как он пришел к выводу без чьей-либо помощи. Мне кажется, он мог узнать, какие были сделаны ходы просто по тому положению, которое занимали фигуры в конце партии, то есть по тому, как они стоят на доске сейчас.

Он снова склонился над доской.
— Белые идут ферзем на поле b6, которое было свободным, и черные берут ферзя ладейной пешкой. Вот эти два хода.
Нора ждала еще полчаса, выражая полную преданность. Она следила за изменениями его лица. Оно то светлело, когда ему становилось что-то понятно, то снова хмурилось, когда встречалось новое затруднение.
В конце концов он закрыл доску и убрал ее, при чем его лицо выражало полное недоумение.
— Ты не можешь доказать, что ферзь был взят именно на той самой клетке? — спросила Нора.
— Нет, — ответил он. — Это могла быть с тем же успехом и ладья. Жаль. Так хорошо все сходилось. Я знаю, что я прав; и все же не могу найти еще одного важного звена. Черт возьми! — внезапно вскочил он. — Кажется, здесь нам сможет помочь Чет.
Он хотел выйти из комнаты, когда вошел слуга с запиской от Чета. Чет просил их зайти в кабинет.

На тайном совещании присутствовали те же лица, которые были в гостиной, когда выпала банкнота, а также Шаплэнд — детектив из Скотлэнд Ярда. Лорд Чет председательствовал, сидя за столом, а Шаплэнд сидел рядом с ним. Его лицо могло показаться неумным из-за полного отсутствия всякого выражения, но его блуждающие глаза тщательно осматривали всех присутствующих.
Нора и Кеннес заняли два свободных стула, и сразу же Кеннес задал Чету вопрос:
— Когда вы играли в шахматы с сэром Джемсом Винслейдом, давал ли он вам фору в виде ферзевой ладьи?
Все, за исключением Норы и детектива, который в своей невозмутимости был похож на сфинкса, были поражены столь неуместным вопросом.
— По-вашему, сейчас самый подходящий момент для обсуждения какой-то там шахматной партии, — раздраженно заметила тетя Блекстер.
— Должен признаться, твой вопрос действительно не совсем уместен, — ответил Чет. — Да, он дал мне вперед ладью.
— Благодарю тебя, Боже! — воскликнул Кеннес с такой горячностью, что этим вызвал мгновенный интерес у Шаплэнда.
— Мне бы хотелось услышать, что может сказать мистер Дейл об этом деле, — заметил он. — Лорд Чет уже ознакомил меня с подробностями.
— Я должен бросить обвинение личному секретарю лорда Чета мистеру Горнею. Было бы лучше, если бы он присутствовал здесь при этом.
— Совершенно не обязательно, совершенно не обязательно, — вмешался Чет. — Мне хотелось бы, по возможности, избежать неприятных сцен.
— Очень хорошо, — продолжал Кеннес. Я просто думал, что так будет лучше. Я обвиняю Горнея в том, что он украл банкноту в 1000 фунтов из конверта, адресованного Красному Кресту, и положил ее в конверт, адресованный мне. Я обвиняю его в использовании бесцветных чернил, которые становятся видимыми через несколько часов. Он зачеркнул ими мой адрес и заменил его другим, вне сомнения, принадлежащим его сообщнику.
— Вы должны отдавать себе отчет, мистер Дейл, — заметил Шаплэнд, — что вы делаете очень серьезное заявление в присутствии свидетелей. — Я надеюсь, что у вас есть доказательства для его подтверждения.

Кеннес открыл шахматную доску.
— Видите пятна на этих шахматных фигурах? Их не было, когда закончилась партия, и они были не так заметны примерно час назад. Заметьте, пятна есть только на тех фигурах, которые трогал Горней. Он показывал, каким способом лорд Чет мог выиграть партию. Если это не пятна симпатических чернил, то почему они стали более яркими? А если это пятна симпатических чернил, то как они могли попасть туда, кроме как от пальцев виновного?
Он вынул из кармана конверт Нориного письма и взглянул на него. На его лице появилось выражение торжества. Он протянул конверт Шаплэнду:
— Чернила начинают выступать и здесь. По-видимому, они действуют на бумаге медленнее, чем на полированных шахматных фигурах.
— Просто они в различной степени подвергались действию воздуха, — поправил его Шаплэнд. — Конверт находился у вас в кармане. Мы оставим его здесь на столе и убедимся в правильности ваших выводов. Тем не менее, если мистер Горней и является виновным лицом, то как вы можете объяснить его присутствие в библиотеке в тот самый отрезок времени, когда могло быть совершено преступление?
— Я отрицаю этот факт, — ответил Кеннес. Какие у нас есть доказательства, что он находился в библиотеке именно в это время?
— Откуда же иначе он мог знать, какие были сделаны ходы? Кеннес вновь указал на шахматную доску.
— По положению фигур. Вот оно. Я учитываю, что партия игралась с форой в виде ферзевой ладьи, и берусь доказать, что белые побывали ферзем на b6, ничего не взяв на этом поле, и что черные взяли ферзя пешкой а7. Если я смог прийти к этому выводу, исходя из позиции фигур, то это мог сделать и Горней. Мы знаем, как быстро он продумывает комбинации до конца. Ведь это он показал путь, каким лорд Чет мог выиграть партию, когда она выглядела настолько безнадежной, что тот решил сдаться.
К счастью, детектив обладал достаточными познаниями в шахматах, чтобы от начала до конца следить за разъяснениями Кенеса.
— Я не думаю, — добавил Кеннес, когда правильность выводов была всеми признана, — что он заранее придумал это алиби. Это была просто счастливая мысль, пришедшая ему в голову позже, когда он увидел, что заключительное положение фигур дает ему эту возможность... Он надеялся в основном на проделку с симпатическими чернилами, и она бы ему удалась, если бы я не приехал так неожиданно и не перехватил Норино письмо, адресованное мне.
Когда Кеннес давал последние объяснения, Шаплэнд взял в руки конверт. Как он и думал, под действием воздуха на нем стали заметны буквы. Хотя они и были еще очень бледными, но уже можно было разобрать написанное. Средняя строка адреса — номер и название улицы — была зачеркнута и сверху был написан другой номер и другое название. Сыщик протянул конверт Чету:
— Узнаете вы этот почерк?
Чет надел очки и стал изучать надпись.
— Нет, не узнаю, это не почерк мистера Горнея. Он вынул из бумажника другой конверт, на котором адрес был написан рукой его секретаря, и указал на несоответствие. Нора взволнованно посмотрела на Кеннеса, а тетя Блекстер сердито на нее. Но детектив не проявил никаких признаков удивления.
— Я думаю, лорд Чет, что наше расследование продвинется вперед, если вы позовете мистера Горнея в комнату. Думаю, что вы можете не опасаться каких-либо сцен, — добавил он, и едва заметная улыбка тронула его губы.
Чет позвонил и попросил слугу позвать секретаря.
— Мистер Горней уехал час тому назад, лорд Чет. Его внезапно вызвали: серьезно заболела его бабушка, и он даже не надеялся застать ее в живых.
— Бедная старушка! И это накануне Рождества, — пробормотал Чет с сочувствием. В этот момент Шаплэнд позволил себе широко улыбнуться.
— Я это ожидал, — заметил он, — когда узнал почерк, которым был написан второй адрес. А теперь мне следует самому заняться поисками джентльмена, известного вам как мистер Горней. В Скотлэнд Ярде знают несколько имен этого человека, также как и не один образец его почерка. А теперь, когда мы так удачно выяснили его приблизительное местонахождение, я могу вам пообещать, что его скоро посадят в тюрьму. Надеюсь, что лорд Чет будет настолько добр, что закажет мне машину и разрешит воспользоваться его телефоном.
— Но вы останетесь пообедать, — сказал Чет. — Обед будет готов через несколько минут.
— Я очень признателен вам, лорд Чет, но мистер Дейл и так проделал за меня огромную работу да так ловко, что любой работник Скотлэнд Ярда гордился бы этим. Я же должен теперь пойти по следам, пока они еще свежие. Нет никакой необходимости вновь беспокоить вас по этому делу, но я думаю, что вы еще будете свидетелями знаменитого дела об амфельском подлоге, о котором очень давно писалось в газетах.
— Ну, сказал лорд Чет, — кажется, нам следует поздравить себя с тем, что дело обошлось без неприятных сцен, а теперь мы будем встречать Рождество. Считаю это очень счастливым концом, очень счастливым.

Его лицо вновь светилось радостью и добродушием, когда он вытащил из кармана свой бумажник:
— Нора, моя дорогая, вы должны принять извинения старого человека за все, что я доставил вам сегодня, и вы должны принять от меня вот это. Нет, я не принимаю отказа и, кроме того, будет намного безопасней послать чек Красному Кресту вместо банкноты.

Решение:

Cкрытый текст -

 

1. В позиции на диаграмме черные сдались, в то время как они могли выиграть после 1. . . е4—е3! Если тогда 2. Фg5—h6, то 2. . .Фс4—h4+ 3. Фh6 : h4 Са2—с4 с неизбежным матом. Не меняет дела и 2. Kh2—g4 Фc4:g4 и 3. . .Са2—с4.
2. Следующий ретроградный анализ доказывает, что белый ферзь был взят на поле b6 и именно пешкой а7. На доске нет двух черных коней, остальные фигуры черных на месте. Эти два взятия падают на долю белых пешек: одна ушла с линии «f» на е5, другая — с d2 на сЗ. Отсюда можно сделать вывод, что белая пешка а2 не сходила с вертикали «а» и что черная пешка а7 брала на b6 не пешку, а фигуру. Кроме того, заметим, что белой ладьи на a1 не было (она была дана в качестве форы), а также, что белая ладья h1 была взята только на своем первоначальном поле или двух соседних черных полях и на b6 попасть не могла.
Так как все белые фигуры на доске (кроме двух ладей, судьбу которых мы уже выяснили), то значит, вместо фигуры, взятой черными на b6, черные поставили на доску аналогичную фигуру, когда их пешка достигла поля а8. Легко видеть, что белые не превратили пешку а8 в ладью (белых ладей на доске нет), это не мог быть и слон, так как с поля а8 он уйти никуда не мог (тем более на f1); также белые не могли поставить коня, ибо при занятости полей с7 и b6 черными пешками конь уйти с а8 никуда не мог (не забудьте, что взятие на b6 должно было случиться до того, как пешка «а» достигла восьмой горизонтали).
Значит, пешка была превращена в ферзя, который затем ушел с поля а8 и в позиции диаграммы стоит на g5. И окончательный вывод: черные могли взять на b6 только белого ферзя, который в свою очередь попал на b6, ничего не взяв на этом поле. В этом убеждает тот факт, что белые в этой партии произвели всего лишь два взятия, а именно, черных коней пешками «f» и «d».
Исходя из этого, Горней и Кеннес определили, что в партии белые ходили ферзем на b6 без взятия и черные взяли белого ферзя пешкой а7.

Рассказ впервые был напечатан в журнале «Стренд Мэгезин» в 1916 году. Перевод А. Котова.
Источник: "Шахматы в СССР" №6, 1959

Мат Дельарам, поэма Нины Подгоричани на сюжет средневековой легенды о Диларам.

“Если у тебя есть возлюбленная, смотри на неё и ни на что другое в мире не поднимай глаз”. — Саади Ширазский.

Дельарам была любимой женой одного мусульманского вельможи, который был таким страстным игроком, что, проиграв все свое состояние, сделал ставкой Дельарам. И эта партия, казалось, была также безнадежно проиграна им, когда Дельарам, с напряженным вниманием следившая за игрой, крикнула: “Пожертвуй обе ладьи и спаси жену”, указав ему правильный путь к выигрышу. (Л. Бахман. “Шахматная игра в ее историческом развитии”.)

Знаток любви, премудрый Саади,
Учил любить, не ведая досуга:
“Во все глаза на милую гляди,
И целый мир вместит одна подруга”.
Но почему же в Дельарам* влюблен
Вельможа, весь отдавшись увлеченью,
Забыв других гарема юных жен,
Не позабыл о шахматном сраженьи?
И уст одних не допивая сок,
Другой любви он отдавался страстно –
Смешались в нем любовник н игрок,
Любовь и шахматы соперничали властно.
Слова любви сменяли “шах” и “мат”...

Cкрытый текст -

 

Проходит день. Вечернею росою
Зовет к себе благоуханный сад,
Но не того, кто увлечен игрою.
С покатых плеч блестящий шелк упал,
Как с гор поток стремительно и звонко...
Его дебют излюбленный – “саял” **,
А после -“сейф” — меч, заостренный тонко.
Когда ж черед приходит Дельарам,
Несет влюбленный жемчуга, наряды –
Она ж, едва притронувшись к дарам,
С него не сводит преданного взгляда:
— Ты помнишь, как премудрый Саади
Учил любить, не ведая досуга:
“Во все глаза на милую гляди...”
Я не нашла в тебе такого друга.
Нельзя любовь делить, как ананас...
И стал нетверд в игре своей вельможа,
Недаром тень легла кольцом у глаз,
И в пальцах не унять досадной дрожи.
Все чаще слух терзает слово “мат”,
И все грубей становятся ошибки,
И поражений горьких темный чад
С его лица сгоняет тень улыбки.
День или утро, сумерки иль ночь,
Лучится солнце иль плывут туманы –
К игре не может страсти превозмочь,
И тают, как свеча, его туманы.
А шахматы бессменно на доске...
Неугомонная их движет чья-то воля,
И черный конь в протянутой руке
Обозревает жаркой битвы поле.
В гареме пусто — нет прекрасных жен,
Другой цветник букет их украшает.
И стражи нет. Но все ж не побежден,
Вельможа вновь фигуры расставляет.
— А ставка?
— Ставка? Я жену отдам.
Утеху сердца, аромат жасмина.
О, Дельарам, скорее, Дельарам,
Иди сюда пред очи господина!
Она вошла (и дрогнули сердца,
И на фигурах пальцы онемели),
Как амарант из царского венца
С глазами перепуганной газели.
И, кажется, он начал “мушейхи”,
Он к мудрости стремился осторожной...
Увы, не могут передать стихи,
Какой была та партия тревожной!
Нам сохранило время лишь конец,
Когда вельможе стало жутко ясно:
Теряет он души своей венец,
И продолжать игру уже напрасно.
Как будто кто-то злой просыпал соль
На рану сердца, что кровоточила.
Игрок увидел: одинок король,
Вокруг него столпилась вражья сила.
И понял он, что жизнь идет ко дну...
Вдруг Дельарам воскликнула, бледнея:
— Отдай ладьи и ты спасешь жену,
О, господин, отдай ладьи скорее!
И вот уже ладья идет вперед,
За нею слон, за ним ладья вторая,
Опять ладья, за нею пешки ход,
И прыгнул конь, победу возвещая.***


1.Лh8+ Кр:h8
2.Сf5+ Лh2
3.Л:h2+Крg8
4.Лh8+ Кр:h8
5.g7+ Крg8
6.Кh6x

Дрожит игрок, глазам не веря, — мат!
О, эта дрожь, пьянящий спутник чуда...
Пусть нищий он, но все-таки богат:
С ним Дельарам уйдет сейчас отсюда.
И где-нибудь на ложе из цветов
Влюбленный шепчет:
— Ты приманка глаза,
Язык мой беден, не хватает слов,
Чтобы воспеть тебя, цветок Шираза!
Утеха сердца, мыслей аромат,
Бутон нарцисса, ломтик нежной дыни,
Ты мне дала последний шах и мат,
У ног твоих я только раб отныне.
Я не забуду больше Саади,
Он говорил, не ведая досуга:
“Во все глаза на милую гляди,
И целый мир вместит одна подруга!”

** В десятом веке в шахматах у мусульманских народов фигуры были крайне ограничены в своих движениях. Поэтому, чтобы избавиться от скуки вялых первых ходов, была введена целая система условных дебютных положений. Таковых, согласно трактату Алладжхаджи, различалось четыре: “муджанах” — ускоренное, “сейф” — меч, “мушейхи” — мудрое, “саял” — поток.

*** Надо иметь в виду следующие арабские правила игры. Слон ходил лишь на третье поле вкось, причем, если на пути его стояла какая-нибудь фигура, то он перепрыгивал через нее, но не брал ее при этом.

Нина Подгоричани(1897-1964)Была весьма известной шахматисткойиединственной поэтессой, всю жизнь воспевавшей шахматы.
Нина Михайловна происходила из боярского румынского рода - среди друзей была известна не иначе как "княгиня Подгоричани".
ТАМЕРЛАНУ белых нет защиты на доске, -
Последний слон зажат в ладони хана.
- “А если так: в протянутой руке
Держать весь мир – игрушкой Тамерлана!..”
Объездил он на шахматном коне
Доски квадраты – шестьдесят четыре.
- “А если так: на жарком скакуне
Объездить мир - намного ли он шире?”
Снимать с доски фигуры он привык,
Он знал и жуть и красоту раздолий…
- “А если так: снимать земных владык
С высоких тронов – непреклонной волей!”

БЕРИТЕ ШАХМАТЫ С СОБОЙ

Чем ссора вызвана была?
Всего вернее, без причины
Жена молчит - на мужа зла,
А муж?
Он как-никак мужчина!..
Но как-то муж, придя домой,
Застал супругу за доской:
Склонив упрямую головку,
Она решала трехходовку.
На доску муж не посмотрел
И у окна с газетой сел.
Но шахмат власть непобедима -
Муж то и дело ходит мимо.
Влечет задача, как магнит,
И вот он у доски стоит
И говорит:
- Слона не тронь!
- А если шах объявит конь?
- Попробуем пойти ферзем...
И вот уже сидят вдвоем
Над трехходовкой Акерблома.
И снова хорошо им дома.
Мораль?
Забудьте чемодан,
Рояль, приемник и диван,
Но в дом входя необжитой,
Берите шахматы с собой.ГИМН ПЕШЕКНа второй горизонтали
Мы стоим все восемь в ряд,
Наша воля крепче стали,
Нам дороги нет назад.
Пять ходов совсем не много,
Легок только первый ход.
Дальше – трудная дорога,
К цели мало кто дойдет.
Но для смелых близки дали,
Будем смелыми – вперед!
И к восьмой горизонтали
Нас желанье приведет.
Чем окончится сражение,
Что покажет нам конец ?...
В каждом сердце от волнения
Раскаляется свинец.
Пусть на жертву все согласны,
Только все хотят потом.
Нас удерживать напрасно:
Где опасность – там и дом.
Как зовут и манят дали, -
Чей вперед идти черед?
Нас к восьмой горизонтали
Наша воля приведет!
Гибнем, гибнем мы без счета,
Всех ли, нет, смела волна?!
Не считать же, полк иль рота,
Если делу жизнь нужна.
Пусть трудна, сложна задача
Нам назад идти нельзя, -
Только пешка при удаче
Превращается в ферзя.
Только смелым близки дали,
Медлить нечего – вперед!
Ах, в восьмой горизонтали
Нас безудержно влечет !..

.

неплохо было бы найти полный текст.

Cкрытый текст -

 

.







Источник

Рекс Стаут

«Вышел месяц из тумана»

"- Я был в Манхэттенском шахматном клубе - там шел турнир. Бобби Фишер выиграл отложенную партию у Уайнстейна на пятьдесят восьмом ходу. Ларри Эванс свел вничью встречу с Кальми, а Решевский - с Меднисом.
- А где этот шахматный клуб?
- На Шестьдесят четвертой Западной улице.
- Игра началась в шесть часов?
- Конечно, нет. Я весь день просидел в суде, к тому же у меня были дела в конторе. Мы с секретаршей перекусили прямо за рабочим столом - съели по паре бутербродов.
- Во сколько вы ушли из конторы?
- Около восьми вечера. Моя секретарша может ответить на ваш вопрос точнее.
- А когда пришли в шахматный клуб?
- Минут через пятнадцать-двадцать после того, как вышел из конторы".

Из романа Рекса Стаута "Eeny Meeny Murder Mo"
(в русском переводе - "Вышел месяц из тумана")

Читать/скачать
.

Александр Куприн Марабу

(1909)

Я объездил Швецию, Норвегию, исколесил Германию, забрел в Англию, долгое время шатался по грязным римским улицам и, наконец, после двухлетних скитаний, попал опять в Россию.
Был я тогда волен, как дикарь, ни с кем не связан, частенько голоден, и слонялся по улицам большого южного города, дыша полной грудью и приветливо улыбаясь небу и солнцу.
Так-то вот однажды, бездельничая, забрел я в большое темное кафе, спугнул дремавших в первой комнате лакеев и прошел дальше в дверь, из которой несся едкий запах табачного дыма и скверного кофе.
Войдя в маленькую, запущенную, плохо освещенную комнату, я сделал шаг и остановился, пораженный.
В клубах дыма, за массой пожелтевших мраморных столиков сидели молчаливые странные фигуры и, опустив длинные носы на столы, думали. Согнутые плечи, странные воротники в виде мохнатых пелерин и важный сумрачный вид – все это удивительно напоминало мне ряд таких же птиц с длинными носами, воротниками вокруг длинных голых шей, сидящих с таким же глупо-унылым видом – птиц марабу.

Cкрытый текст -

 

– Марабу! – весело и приветливо воскликнул я.
Фигуры не пошевелились, но от вешалки отделился темный швейцар, похожий почему-то тоже на подержанного марабу, и сиплым голосом ответил:
– Их нет-с!
– Кого нет? Марабу?
– Так точно. Мы всех знаем. А эти не бывают.
Мне было беспричинно весело. Я подошел к длинноносому, запыленному старику, спрятавшему согбенные плечи в разбухший воротник пальто, и, хлопнув его по плечу, отчего столбом взвилась пыль, громко закричал ему на ухо:
– Марабу!
Старик пугливо пошевелился, посмотрел на меня выцветшими глазами и, переведя их на своего соседа, пропищал:
– Ходите!
Все марабу, кроме швейцара, сидели за шахматами. Некоторые не играли, но, сидя сбоку играющих, тоже сутулились, кивали длинными носами и, не мигая, смотрели на фигурки из желтого и черного дерева, расположенные в странных, непонятных для меня комбинациях.
– Марабу, – рассмеялся я. – Ха-ха! Марабу!
После Англии, Италии, всего широкого, безграничного света и простора, мне показалась неимоверно странной и дикой, какой-то будто выдуманной – эта темная комната, наполненная молчаливыми, сгорбленными птицами с длинными свешивающимися носами, в облаках серого, зловонного дыма. Я взял свободный стул, протиснулся среди двух закопченных зрителей и, уткнув свой нос в доску с точеными фигурками, тоже постарался вообразить себя на несколько минут птицею марабу.
По слухам мне было известно, что существуют ферзи, кони, туры и пешки, а по странной привычке прочитывать от безделья всякий вздор я часто на последних страницах газет просматривал загадочный для меня шахматный отдел, удержав в памяти, что почти всякая партия начиналась с таинственного хода: пешка е2 – е4.
Один из игроков, среди молчания, тихо поднял руку и переставил маленькую штучку вперед на одну клетку...
Все зрители и партнер сосредоточенно зашевелились, а я, прищурив критически глаз, громко сказал:
– Ну и ход!
И все медленно обернули свои носы ко мне, а у одного из партнеров шея во время поворота как будто бы даже скрипнула.
– Марабу! – заявил я. – Вы сделали скверный ход.
– Будьте добры не делать громких замечаний и не давать советов, – жалобно пропищал один из игроков.
– Мне обидно, что этот господин сделал ход, который через шесть ходов принесет ему большой вред!
– Молчите!
– Мне что же... я замолчу...
И опять мертвенная тишина нависла над желтыми мраморными столиками.
За соседним столиком один из играющих поднял желтую, коленчатую, как лапа марабу, руку и подвинул какую-то фигуру. Нужно мне было и туда вмешаться.
– Боже!.. – воскликнул я в ужасе. – Что он делает! Что этот человек делает?!
– Не мешайте! Неужели вы не знаете, что посторонние не имеют права вмешиваться в игру?
– В игру? Я это знаю – в игру. А это? Разве это можно называть игрой? Позор какой-то!
– Молчите.
– Молчу.
Комната казалась мне большим кладбищем. Покойники вылезли из могил и затеяли страшную, молчаливую игру, запрятавшись в свои воротники.
– Марабу! – заявил я. – Для такой скверной игры вы слишком много думаете. Надо вам быть веселее!.. Ну, что вы, например, старина, сделали за ход? Вам нужно было коня вот сюда поставить.
Один из игроков нервно качнул головой, а другой, сделавший ход, досадливо возразил:
– Как же его сюда поставить? Ведь он будет убит пешкой!
– Пусть. Эка важность!
– Для вас, может быть, не важно, а я коня даром потеряю.
– Нет, не даром. Через десять ходов вы будете иметь громадное преимущество в положении. Этот гамбит был в варианте самого профессора Лобачевского.
– Ну, я так далеко не заглядываю...
– Напрасно.
Один из следивших за игрой с любопытством взглянул на меня и сказал:
– Вот там освободился столик... Не желаете ли, сыграем с вами партию?
Я важно поднял голову, подстрекаемый неугомонным бесом шалости, и сказал:
– Если вы играете так же, как эти господа, то я отказываюсь.
– Почему?
– Потому что с людьми, шьющими сапоги, у меня очень определенные отношения: я им только заказываю обувь и ни в какие другие игры не вступаю! Впрочем, чтобы развлечься, я покажу вам настоящую игру: пусть десять лучших игроков играют против меня одновременно на десяти досках. Не велик будет для меня труд выйти победителем...
Мой собеседник изумленно посмотрел на меня и, вздрогнув, спросил:
– Скажите... как ваша фамилия?
– Видите ли... пока что мне не хотелось бы открывать фамилию по причинам деликатного свойства.
– И вы предлагаете играть с десятью из наших игроков одновременно?..
– Безусловно.
– Но известно ли вам, что некоторые из них брали призы на петербургских состязаниях?
Я пожал плечами и ответил тоном невероятного презрения и высокомерия:
– О! Мне это совсем безразлично.
В последних словах я был совершенно искренен: это мне действительно было безразлично. Господин, беседовавший со мною, встал и громко захлопал в ладоши. Марабу зашевелились, подняв носы.
– Господа! Вот этот молодой человек предлагает играть с десятью игроками одновременно!
– Даже с двенадцатью, – равнодушно сказал я.
Все пришли в движение. Многие из играющих встали и подошли ко мне ближе, уставившись в мое лицо с диким изумлением.
– Кто вы такой? – спросил один старик, уткнувшись в меня тусклым от лет и Шахматов взглядом.
– Не все ли равно? Игрок!..
– И вы будете играть одновременно с двенадцатью?
– Добавьте – с такими игроками, как ваши чемпионы, – презрительно сказал я, скрестив на груди руки.
Несколько человек из играющих записали свои партии, пошептались и, подойдя ко мне, заявили:
– Мы согласны!
Комната приняла оживленный вид. Все марабу побросали свои столики, вытянули из воротников голые длинные шеи, захлопотали, забегали... откуда-то появился лист бумаги, и на нем некоторые марабу стали записывать крючковатыми руками свои фамилии. Я сидел за одним из столиков, окруженный вплотную волнующейся, говорящей толпой, и равнодушно курил папиросу, поглядывая на потолок. В стороне несколько человек суетились, занятые устройством одного общего стола и установкой двенадцати досок.
Какой-то молодой человек в рыжем галстуке, очевидно, неопытный, скверный игрок, оглядел с суеверным ужасом все доски и, подойдя ко мне, сочувственно, с влажными глазами, пожал мою руку.
– До свиданья, – сказал я просто.
– Нет, не до свиданья... Но я очень вам сочувствую... Одному против двенадцати! Это гениально! Неужели вы выиграете?
Я дружески похлопал его по плечу.
– Ничего, старик, приободритесь. Дело не такое страшное, как вы думаете. Что, господа, готово?
– Готово. Играющие, прошу занять ваши места. Пожалуйте, милостивый государь!
Роль арбитра принял на себя старик с тусклыми глазами. Он усадил игроков по одну сторону стола, а мне указал на другую сторону, где не было стульев.
– Пожалуйста! Вам придется ходить, следя за ходами, от этого края до этого.
– Не желаю, – ответил я гордо. – Я играю, не глядя на доску. – И отошел в самый дальний угол комнаты .
Двенадцать отборных марабу сели, как дрессированные птицы, строго в ряд и сейчас же уткнули профессиональным жестом носы в доски.
– Первый ход ваш, милостивый государь, – обратился ко мне тусклый старик.
Мне казалось, что моя шутка доведена до конца. Марабу, чего мне и хотелось, выведены из своего дремотного состояния. Но как мне сейчас уйти от них, – я не мог придумать.
В запасе у меня был первый ход, оставшийся в памяти от загадочных газетных шахматных отделов, и я воскликнул повелительно:
– Господа! Первый ход: е два – е четыре. Прошу вас – сделайте за меня. Двенадцать рук поднялись к фигуркам, и двенадцать фигурок на двенадцати досках выдвинулись на две клетки вперед. А шершавый и тонкий голос первого партнера справа заскрипел: е7 – е5.
Я внимательно смотрел издали на доски и, ничего не поняв, призадумался. Кажется, пора уж мне было обратиться в бегство. Но, иронически пожав плечами, я решительно заявил:
– b один – b три...
Все глаза изумленно поднялись на меня.
– Вы, вероятно, хотели сказать: с один – с три?
– Я хочу сказать то, что считаю необходимым, – сухо процедил я сквозь зубы.
– Но такого хода не бывает!.. Конь не может же быть выдвинут по прямой линии!
Я ядовито улыбнулся.
– Да? Вы так полагаете? А знаете ли вы, что таков гамбит Марабу?
Комната загудела:
– Такого гамбита нет!
– Не-у-же-ли?.. Вы здесь сидите в этой скверной, прокопченной дымом дыре и, забыв все на свете, в тупой косности махнули рукой на все завоевания, сделанные за последнее время в этой великой, хитроумной, благородной, истинно королевской игре, именуемой шахматами...
– Он сумасшедший, – сказал кто-то из угла.
– Сумасшедший! – сердито закричал я, бешено вскакивая. – Да! Во все времена, во всех случаях всех новаторов, изобретателей, пророков, мучеников науки, философов называли сумасшедшими. Но что от этого изменилось? Остановился ли прогресс? Эйфелева башня по-прежнему сияет недосягаемой высотой, и подземные железные дороги все более и более опутывают земную кору железной сетью. Я утверждаю, что гамбит Марабу существует! Он разрешает делать ход конем по прямой линии, и, если вы отказываетесь признавать его – я брошу вам в лицо гласное, громкое обвинение: угрюмые кроты, скрытые трусы, совы, испугавшиеся свежего потока воздуха и снопа солнечных лучей, ворвавшихся в моем лице в мертвую, застывшую атмосферу тления и праха! Нет! Довольно... На воздух отсюда!
Под негодующие крики и вопли десятков голосов я спокойно и хладнокровно подошел к вешалке и оделся.
Несколько марабу прыгали вокруг меня, размахивая руками, точно крыльями, и визжа заржавленными голосами, но я, не обращая на это внимания, надел шляпу, строго и спокойно выпрямился и не спеша прошел через мрачную, темную комнату, населенную обычно странными, дремлющими человекоподобными птицами, которые пришли теперь в бурное, неописуемое волнение.
Свежий воздух улицы любовно принял меня, и, сладостно зажмурившись, я засмеялся высокому солнцу.

Сергей Королёв

Гамбит Крашеницкого


Мастер шел по Гоголевскому бульвару. Ненавязчиво светило солнце, склоняющееся к низу и едва не цепляющее крыши домов в Сивцевом Вражке. В серых ветвях разворачивались, рябили юной зеленью первые листочки, тонкие, острые, еще не затвердевшие на ветрах жизни. Среди сказочных деревянных фигур играли дети.
Сегодня завершился эксперимент. В последний, наверное, раз они собрались вместе - профессор, ассистент и он, мастер, - и зашипело, поднялось белой пеной шампанское, разлитое в чашку с отбитой ручкой и два граненых стакана.
Мастер был свободен. Он ни о чем не жалел. Его единоборство с машиной закончилось, исправить, увы, ничего не удалось, но совесть, язвительная совесть его, была удивительно спокойна... Да и так ли уж печальны итоги? Разве он не обрел за эти долгие, тягучие недели борьбы нечто такое, чего не смогли разбудить в нем многие годы, вялой чередой прошедшие мимо? И разве сам он остался тем же человеком, который, который четыре месяца назад вошел в подъезд Института вычислительной техники?.. Мысли, разбегаясь, понеслись назад, путаясь, обгоняя друг друга в немыслимой круговерти; но вот хаотическое движение замедлилось, карусель впечатлений остановилась, и мастер отчетливо, как на экране, увидел себя в тот казавшийся таким далеким день...

Cкрытый текст -

 

...Длинный коридор института. Рабочий день давно кончился. Люминесцентные лампы, включенные через одну, нудно гудят, отбрасывая свет холодный и безжизненный. Как в операционной, подумал мастер, хотя в операционной никогда не был. Он поймал себя на том, что идет заложив руки за спиной, как арестант на прогулке. Мастер разомкнул пальцы и, желая прервать затянувшееся молчание, повернулся к шагающему рядом профессору.
- Так ваша машина уникальна? Видимо, это будет одна из сильнейших программ в мире?
Профессор, седенький маленький человек с небесно голубыми, слегка на выкате глазами, отрицательно покачал головой:
- Едва ли. Хотя это и не исключено. Дело в том, что мы не ставили своей целью создать машину, обладающую, говоря житейским языком, наибольшей практической силой. Мы попытались... как бы вам сказать ... смоделировать развитие человеческого интеллекта. Создать машину, способную учиться в процессе ее... хм... деятельности... Такая машина, кстати, многократно описана фантастами...
- Я не читаю фантастики - сказал мастер.
- Ну, может быть, правильно делаете, - вполне миролюбиво молвил профессор. - Словом, самообучающаяся машина. Это трудно объяснить человеку, не знакомому с азами высшей математики и кибернетики... вы уж извините, мастер... Для нас не так важен уровень игры программы, как сам процесс ее совершенствования. Про-цесс,- еще раз протянул он и пытливо глянул на мастера. Но выражение лица собеседника было неопределенно: мастер носил очки с темными стеклами, не снимая их, кажется, никогда, как и затертый замшевый пиджак.
Коридор кончился узкой, обитой железом дверью. Профессор пошарил в кармане, достал ключ и открыл. Он вошли. Посреди небольшой с синими стенами комнаты, стоял шахматный столик, рядом с ним - стул. Больше в комнате ничего не было. В углу мастер заметил еще одну пожаронепроницаемую дверь. Он понял, что за ней находится машина.
- Скажите, профессор,- задал мастер давно мучавший его вопрос, - почему все-таки вы пригласили именно меня? Ведь могли найти человека посолиднее, может быть, кого то из гроссов даже?
- Видите ли, - замялся профессор, - гроссмейстер - это шумиха, сенсации, крикливые заголовки и тому подобная зряшная суета. Нам это ни к чему. В нашем эксперименте мы не преследуем шахматных целей. Важно, насколько машина приблизится к уровню человека, который выступает в роли, так сказать, учителя. Применительно к вашему случаю - станет ли она играть в вашу силу, в силу мастера с рейтингом 2337*, - блеснул профессор памятью. - Мы предполагаем, что наша программа в состоянии достичь уровня любого шахматиста, поставленного с ней в отношение обратной связи. Вопрос лишь во времени. Словом, действие равно противодействию...
Мастер еще раз огляделся по сторонам (синяя комната произвела на него самое невыгодное впечатление), поднял глаза вверх (все те же лампы дневного света) и с неожиданным для себя самого раздражением сказал:
- Извините, но я не уверен, что машина будет играть даже в мою силу.
- Это мы и проверим, не зря же мы все это затеваем, - с ласковым терпением в голосе сказал профессор, и мастер подумал, что такие прозрачные голубые глазки пристало бы иметь сказочному троллю или на худой конец руководителю кукольного театра, но никак не преуспевающему технократу. - Это мы, дорогой мой, и проверим, - еще раз повторил профессор, как то успокоительно повторил, и весь запал мастера, невесть откуда появившейся и неизвестно против кого направленный, враз улетучился. И он как ни в чем не бывало продолжил свои несколько наивные вопросы:
- Вы говорите, машина будет учиться. Но ведь какой то минимум... информации... в нее заложен? Ну, партии, анализы, дебюты?!
- В машинной памяти сейчас - около ста партий одного из самых ярких шахматистов середины прошлого века...
- Кого же? - с деланным безразличием спросил мастер, а в мозгу уже вспыхнули овеянные славой имена Морфи и Андерсена, и забилось, застучало сердце...
Профессор, казалось, прочел его мысли.
- Нет, никого из великих мы трогать не стали. Я вам говорил: ажиотаж нам не нужен. В машинной памяти - партии Иоганна Крашеницкого**, всего лишь.
- Крашеницкого... - разочарованно протянул мастер. Он чувствовал себя почти обманутым. - Почему же именно Крашеницкий?
- А почему бы и нет? - ответил вопросом на вопрос профессор.
Действительно, почему бы и нет, подумал мастер? Почему он, скромный, прямо скажем, весьма скромный мастер, по какой- то чудесной случайности должен стать партнером - да что там, противником! - легендарного Пола Морфи? Почему?..
-Кстати, - прервал его мысли профессор, - творческое кредо Крашеницкого и натолкнуло нас на мысль обратиться к вам.
- Не понимаю, - сказал мастер. - Крашеницкий был романтиком, так сказать, рыцарем без страха и упрека, а я...
- Вот-вот, - обрадовался профессор. - Мы заинтересованы в том, что бы максимально расширить диапазон нашего эксперимента. Между... м-мм ... противниками должен быть значительный разрыв, не только по уровню игры, но и по творческим взглядам... насколько, конечно, возможно применять это понятие к искусственному интеллекту, - усмехнулся профессор. - Специалисты сказали нам, что вы шахматист... - тут он замялся - довольно сдержанного темперамента. - И ощущая, что, быть может, выразился не вполне тактично, совсем уже деловым тоном закончил:
- Начинаем завтра же. Играть придется после девяти вечера: днем машинного времени на ЭВМ на нам в достаточном объеме получить не удалось. Вам будет помогать ассистент. Ваши пожелания?
- Настольную лампу... - мастер неприязненно посмотрел в потолок, сияющий неоновой белизной.
- Это мы предусмотрели - завтра будет, - быстро отреагировал профессор.
- ... пепельницу ... и, если возможно, - мастер покосился в сторону окна, - заклеить рамы. Дует изрядно.
- Хорошо, - профессор что-то пометил в своем блокноте. - Еще?
- И втащите сюда что-нибудь из мебели, чтобы не было этого ужасного эха...
Дома мастер долго рылся в своей библиотеке, пытаясь найти что-нибудь о Крашеницком. Удалось раскопать немногое. "Сын обедневшего польского аристократа, мать немка... - читал мастер набранное петитом, - разносторонне образован, талантливый музыкант и композитор, владел пятью языками... Участие в студенческих беспорядках... вынужден эмигрировать... В Париже стал шахматным профессионалом... Играл на ставку: пять франков партия (интересно, сколько это на наши деньги, подумал мастер). Давал уроки шахматной игры, - мастер перевернул страницу, - придумал гамбит, названный его именем... Умер в нищете в возрасте сорока двух лет". В двадцати двух изданиях была воспроизведена знаменитая партия: Крашеницкий был разгромлен своим гениальным соперником неправдоподобно красиво, в двадцать с небольшим ходов. Других партий Крашеницкого ему обнаружить не удалось. Не удалось найти и портрета своего будущего противника. Тем не менее мастер почему-то представлял его артистической внешности человеком с грустными глазами и большим бантом на шее.
Для очистки совести и спокойствия душевного мастер переиграл на доске полсотни партий корифеев прошлого. Он получил удовольствие. "Были люди, были... великаны!.." - бормотал мастер, потягивая пиво и удивляясь тому, как причудливо сочетались на доске смелые жертвы и самые что ни на есть легковесные, наивные, суетливые наскоки. Были люди, были, и мысль их парИла, и душа не спала... Но - что и говорить! - несмотря на блестящие атаки, смерчем проносившиеся по доске, несмотря на сказочные комбинации, едва ли возможные в наше время, как невозможны в наш рациональный век ведьмы, гномы и разные там щелкунчики, недостатки их игры были видны современному мастеру невооруженным глазом. Однако, хотя результат матча с искусственным шахматистом больше сомнений не вызывал (в возможность усиления машины по ходу матча поверить было трудно), мастер лег спать с ощущением смутного беспокойства.
Прошло две недели, сыграно было три десятка партий. Превосходство мастера было подавляющим. Он легко отражал неподготовленные атаки своего электронного противника и жестоко наказывал его за грубые стратегические ошибки. Часто ему удавалось уже с первых ходов стиснуть позицию машины стальным, неумолимо сжимающимся обручем, и кисли, задыхаясь на последних горизонталях ее фигуры...
Мастер проиграл лишь дважды. Сначала (это было в девятнадцатой партии при счете 17,5 на 0,5 очка) он просмотрел хитрую ловушку, остался без фигуры и, несмотря на длительное сопротивление, спастись не смог. В другой раз, уже в третьем десятке партий, он сознательно сделал гнилой, как говорят шахматисты, ход, желая проверить, найдет ли машина тонкое, почти этюдное опровержение. Машина, к его удивлению, своего не упустила.
- Ну, мастер, как идут дела? - спросил заглянувший как-то в синюю комнату профессор.
- Вы ведь в курсе, - пожал плечами мастер.
- Мне интересны ваши впечатления.
- Никаких особых впечатлений нет... Играем потихоньку. А результат... Я же вам говорил - вряд ли ваша машина будет играть в силу мастера.
- Как знать, как знать, - обронил профессор и удалился, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Мастер пожалел его: ведь терпела крах идея, которой профессор посвятил столько лет... Шутка ли, самообучающаяся программа, модель человеческого интеллекта! Но жизнь, она беспощадна к мечтателям, от нее не уйдешь, ее не обманешь...
И снова началась игра, снова юный ассистент, исчезая за железной дверью, возвращался с листком бумаги в руках*** и делал ход на доске.
Время шло, счет рос, ничего не менялось.
Машина по-прежнему терпела сокрушительные поражения, но не собиралась отказываться ни от своей бесшабашной манеры игры, ни от столь милого ее сердцу гамбита Крашеницкого. Однако победы уже не приносили мастеру удовлетворения. Позиции гамбита давили на него, не отпуская, казалось, ни на минуту. Они стояли перед глазами днем: в столовой, в театре, на футболе. Они снились ему по ночам. Фигуры медленно копошились, образуя фантастический клубок; потом клубок разматывался, принимая знакомые контуры. Доска, покачиваясь, плыла в воздухе почти вертикально, но фигуры почему то не осыпались... После таких снов мастер просыпался с тяжелой головой, и на шахматы не хотел даже смотреть.
Снились мастеру и другие гадкие, отвратительные околошахматные и совсем нешахматные сны. Ему приснилось, что он пригласил на футбол знакомого гроссмейстера, тот пришел, но сделал вид, будто его, мастера не узнал, и сел с другими. И еще: его пытаются заставить играть на рояле, потом на гитаре, на мандолине, он отказывается - "не умею", - его тут же начинают учить, показывать, где и как прижимать струны, он ничего не понимает, болван последний, а идет концерт, и зал полон публики... А еще мастеру привиделось черное солнце над Серебряным бором, блестит вода, песчаный, как в дни его юности пляж полон народу, а он плывет тяжело и почему то не сняв рубашки... И еще всякая чушь. Плохо спал мастер, ох, плохо...
Знакомый врач посоветовал принимать тазепам.
После этого вредные сны прекратились. Канули куда то толпы, несущие под его окном транспаранты: "Претворим гамбит Крашеницкого в жизнь!". Растворилась витавшая в плотном, вязком воздухе доска с наползавшими друг на друга фигурами в центре и странной пустотой у неясно очерченных краев. Сны стали реже, тише, прозрачнее. Исчезла и тревожащая душу тень вечного неудачника и фантазера, полуголодного романтика и музыканта-любителя, этого загадочного Иоганна Леопольда Крашеницкого.
CКАЖИТЕ, МАЭСТРО, что вы думаете о Крашеницком? - поинтересовался наш герой у знакомого гроссмейстера, того самого, который так странно и высокомерно повел себя в вышеизложенном сне.
- Крашеницкий? - задумался гроссмейстер... Это был талант - незаурядный, подлинный. И как это бывает в жизни, не оцененный ни современниками, ни нами, безжалостными потомками. Столько дать шахматам... гамбит Крашеницкого вспомните хотя бы... и войти в историю одной проигранной партией! Впрочем, мастер, все романтики были неудачниками... пока оставались романтиками. Стейниц ведь то же был романтиком, в юности - вы же знаете... Только мы с вами, дорогой мастер, - гроссмейстер улыбнулся, - родились взрослыми. У нас не было шахматной юности. И мне - поверьте, я не рисуюсь - этого немного жаль.
Шахматная юность у мастера, конечно же, была. Он живо представил себе желтый, с колоннами, особняк, в котором помещался К-й районный Дом пионеров. Здесь он начал заниматься, здесь добрался до кандидата в мастера. Длинная комната с развешенными по стенам портретами чемпионов мира... Демонстрационная доска, на которой руководитель секции, первый и последний тренер мастера, проводил занятия по теории шахмат... Засевший на всю всю жизнь в голову вальс цветов, под который изо дня в день, из месяца в месяц занимались гимнастки в зале, находившемся этажом ниже...
Этот вальс, казалось ему, звучал еще в тот далекий майский день 195... года, когда отец впервые привел его, второклассника с аккуратной челкой на лбу, в комнату с портретами. Его посадили с кем-то - первого противника он не запомнил от волнения, наверное, - и он выиграл, потом еще раз, и у другого, и у третьего. Против него выпустили маститого третьеразрядника, как и все третьеразрядники, несколько самоуверенного; он показался будущему мастеру совсем взрослым, а было ему скорее всего лет тринадцать-четырнадцать. Результат тот же. Потом он обыграл еще одного большого и занимающегося.
Подошел тренер, побеседовал с ним - как зовут, где живет, в какой класс ходит? И проэкзаменовал по шахматной нотации - настоящей, серьезный шахматист должен уметь записывать ходы. Он все назвал правильно, и только в конце, когда тренер указал на поле, где в начале партии стоит королевский конь белых, сказал: "ге-один" (так говорил отец). "Же-один" - поправил тренер. Его лысая голова блестела в лучах полуденного солнца. "Же-один"! Надо же, такая пустяковина, а пробилась из-под асфальтовой толщи тысяч и тысяч дней, а ведь прошло почти тридцать лет, и уже забыто многое, навсегда забыто, и даже женщин любивших его и любимых им, не всех он помнит по имени... Удивительная штука память...
Было тогда мастеру девять лет. Целых девять лет. Теперь начинают и раньше, шахматы помолодели, не редкость уже и юный кандидат в мастера, которого бабушка провожает в школу и за руку переводит через дорогу. А он добрался до первого разряда только в десятом классе... Нет, не расщедрилась природа, не наделила его талантом, не наделила...
Мастер вспомнил свой первый турнир. Играли, как тогда говорили "на четвертый разряд" и все мероприятие завершилось в два воскресенья. Будущий мастер набрал в том турнире чертову прорву очков. Выиграл у всех и только одну партию сыграл вничью. И всплыло перед глазами: белый ферзь, король и еще туча фигур гонят, преследуют одинокого, беззащитного черного короля, противник мужественно сопротивляется, и вдруг - ах-ах-ах - неосторожный ход, пат, ничья, первое в жизни турнирное огорчение. Зато потом, в этом же турнире и, помнится, в этот же день, ему зевнули целого ферзя - единственный раз в его богатой практике. Мастер и сейчас помнил как это произошло в совсем безрадостном для него положении, помнил и противника - высокого, годами четыре старше него парня с заусенцами на крупных руках, настоящего переростка. Фамилия его была - Новакович.
А в следующем турнире, когда честолюбивые помыслы устремлены были уже к сияющему в вышине третьему разряду, он сам подставил фигуру, и противник, сжалившись над готовым расплакаться крошкой, вернул ему ход. Об этом эпизоде мастер до сих пор вспоминал с чувством стыда, потому что ту партию у своего благодетеля он выиграл...
И послышалось мастеру щелканье часов, беспрерывный сухой треск, изредка прерываемый короткой напряженной паузой... Блиц, блиц! "Какой русский не любит быстрой езды!" - восклицал писатель. И какой шахматист не был в ранней юности заворожен волшебным азартом блица, когда отпущено тебе на все про все пять минут, а дальше - с легким, почти неслышным шорохом, как осенний лист, падает флажок на твоих часах, и что-то обрывается внутри...
Мастер с каким-то даже умилением представил себе тогдашние часы - устойчивые, сработанные из светлого, покрытого желтоватым лаком дерева, с двумя большими циферблатами и красными, со стрелочкой на конце, флажками у цифры двенадцать. Нынешние часы, маленькие, пластмассовые, он не любил: раздражали и их нарочитая хрупкость, и неприятный, лязгающий стук металлической кнопки по пластмассе корпуса.
Впрочем, и в то далекое время часы не отличались прочностью и удароустойчивостью. Они - увы, - беспрерывно ломались и останавливались. Чинил их папа одной из девочек, часовщик по профессии, и, конечно, бесплатно. Потом девочка в секцию ходить перестала, часов стало не хватать, и тренер, объясняя, что блиц бесполезен, а быть может, даже вреден для молодого шахматиста, а кроме того, разрушителен для инвентаря, отбирал часы и прятал их в шкаф.
Сколько мастер себя помнил, он мечтал з д о р о в о научиться играть блиц - и эта скромная его мечта не осуществилась. Чего то не доставало у мастера в характере, и он так и не перестал терять голову в те мгновения, когда минутная стрелка, стремясь к цифре двенадцать, неумолимо приподнимала флажок. Боязнь потерять сразу все так и не покинула его.
И вспомнились ему друзья. Юра Боголюбов, светловолосый, с очень нежной кожей и длинными загибающимися кверху ресницами однофамилец знаменитого гроссмейстера... Саша Ворнавицкий, толстогубый, как потомок Ганнибала, в тяжелых роговых очках, удивительный оптимист в жизни и в шахматах. Саша Ворнавицкий, у которого мастер выиграл все партии кроме одной, и - надо же! - уцелела, чудом осталась в записной книжке именно эта одна... Миша Иванов, готовый играть до голых королей и в цейтноте противника поставить на карту все... Яша Финкельштейн с его знаменитым "когда кони сыты, они бьют копытом"...
И встало у мастера перед глазами: воскресный день, очередной тур первенства Москвы среди домов пионеров, вся секция собирается у желтого особняка с колоннами и шумной толпой - человек тридцать, и совсем не похожи на задумчивых шахматистов - едет на матч. Весело ехали, говорливо, но за болтовней и шуточками уже скрывалось настоящее предматчевое напряжение. Его, мастера, место - третья доска за мальчиков, рядом с Юрой Боголюбовым, и лет ему четырнадцать...
Дальше, как ни странно, воспоминания становились все более размытыми, бледнели, а потом и вовсе пропали, превратившись в хранившуюся в шкафу груду бланков с записью партий.
Пропали - но в те минуты, когда он сквозь сгущающийся туман с напряжением вглядывался в давно прошедшие годы, годы его юности, ему открылось, что расчетливость, приземленность помыслов, боязнь риска шевелились, тлели в нем уже тогда. И он неожиданно поймал себя на мысли, что бог знает сколько лет не получал удовольствия от игры. От победы - да, а от игры самой по себе - нет, этого давно, очень давно не было.
Незаметно кончилась зима. Стоял март, с утра небо было нежным, синеватым, прозрачным; потом поднималось солнце, небо заволакивалось белесой пеленой, тускнело и выцветало. Снег стаял в три дня, и по бескрайним асфальтам столицы шальной холодный ветер гонял коричневую песчаную пыль. По вечерам, когда мастер отправлялся в институт, еще подмораживало, но днем в открытую форточку уже врывался волнующий, чуть влажный весенний воздух, несущий в себе предвкушение перемен, и обманчивое предчувствие нового, и надежды на лучшее...
Именно в это время мастер начал замечать, что машина усиливается. Ему, человеку, далекому от мира техники, представлялось будто в машине включились какие-то до поры до времени дремавшие из-за недостатка информации блоки, и эти блоки, разом подвергнув анализу накопившийся за три месяца борьбы в синей комнате материал, наконец-то перековали завязший в девятнадцатом веке искусственный интеллект.
Некоторое время мастер продолжал играть, движимой силой инерции, современно, но по большому шахматному счету чуть поверхностно. Несколько раз это для него плохо кончилось. Тогда он стал действовать предельно внимательно, осторожно, сдержанно - так, как он играл бы в серьезном турнире с опасным, примерно равным по силе соперником. Часа весов склонилась в его сторону - очень ненадолго и в последний раз.
Потом машина заиграла совсем сухо, практично - и дьявольски сильно. Она безошибочно боролась против слабых пешек, охотно меняла фигуры, уповая на свою невесть каким способом обретенную технику, и безошибочно считала варианты. Кроме того, она избегала всякого риска. Мастер с отвращением узнал в игре электронного шахматиста выхолощенное и утрированное отражение своего стиля. Разница была только в том, что машина не ошибалась и ни на секунду не поддавалась эмоциям. Тех соблазнов, которые возникают перед глазами шахматиста и могут увести с избранного пути даже самого стойкого и холодного прагматика, для нее не существовало. Выдержка, терпение у нее были, что называется железные. И чувство неловкости перед партнером ее не тяготило: чуть лучший, даже с минимальным, символическим перевесом эндшпиль машина готова была играть до голых королей.
Словом, перед мастером был вполне сложившийся шахматный монстр, и ужасно было сознавать, что это чудовище, этот Франкенштейн - его, мастера, детище, его зеркальное отражение, более того - тот идеал шахматиста, к которому он всю жизнь стремился и которого не достиг в силу ограниченности своих способностей. Монстр, наделенный изощренным искусственным разумом и худшими пороками заскорузлой, ограниченной, бескрылой человеческой души.
- Скажите, - обратился мастер к помогавшему ему ассистенту, - где конкретно можно будет использовать опыт, приобретенный машиной в ходе нашего эксперимента?
- О, здесь открываются удивительные перспективы! - отвечал ему молодой ассистент-практикант, который, кажется, собирался писать по итогам эксперимента дипломную работу. - Перспективы поистине грандиозные! Мы выбрали из всех видов человеческой деятельности шахматы только потому, что они легче всего поддаются формализации, переводу на язык математических символов. Но теоретически можно использовать машину в науке и... м-мм... даже запустить (так и сказал - запустить!) в сферу искусства, литературы, музыки. Представьте, только на одну минуту представьте себе, мастер, - говорил юный ассистент, и глаза его горели энтузиазмом, - что мы закладываем в машину трагедии Шекспира, переведенные на язык математики, - это сложно, но теоретически, повторяю, возможно - и придаем ей современного писателя, владеющего современным языком, находящегося в курсе современных проблем... ну там энергетический и экологический кризис... рост терроризма... трудовая дисциплина, разводы... Они общаются, и через три месяца машина выдает пьесу на современную тему, актуальную, по-шекспировски талантливую, во всех отношениях выдержанную, проникнутую научным мировоззрением и пониманием задач сегодняшнего дня. Редактору остается только слегка пройтись по тексту, убирая шероховатости... - и ассистент сглотнул слюну.
- О, господи! - простонал мастер, живо представив себе Шекспира, попавшего на выучку к средней руки литератору. - О, господи...
Поздним вечером, когда потоки людей, выбрасываемые из дверей учреждений к троллейбусным остановкам и станциям метро, уже схлынули, мастер не спеша шел вниз по улице Горького. Неприятные, тревожные мысли лезли ему в голову. Он, именно он, заразил машину, рожденную под знаком светлого гения Крашеницкого, унылым, убогим, серым практицизмом! Подумать только, Крашеницкий, человек, который жил шахматами в буквальном смысле этого слова и для которого результат партии решал, будет ли он ужинать сегодня и обедать завтра, фантазировал, творил, парИл, - а они, нынешние, и в частности он сам...
Тут ход его мыслей прервался. К мастеру пристроилась собака, типичная беспородная дворняжка, и некоторое время бежала возле его левой ноги, искательно, но не теряя чувства собственного достоинства заглядывая ему в глаза. У большого гастрономического магазина она отстала. Мастер оглянулся. Собака уже вилась вокруг вышедшей из магазина уборщицы в синем рабочем халате. Видно, ей здесь иногда кое-что перепадало.
... Отчего умер Крашеницкий, спрашивал себя мастер? Историки шахмат предполагают - от недоедания. Мастер думал иначе. Сердце, конечно же сердце. Сколько лет висеть на волоске в каждой партии... Какое сердце это выдержит? Всю жизнь, каждый день. И представилось ему почему-то паутина, и дождевые капли горят в ней, сверкают голубовато-желтыми огнями...
И мастер принял решение.
Теперь они как бы поменялись местами. Уже мастер лез на рожон, атаковал лихо, не считая вариантов, по наитию жертвуя фигуры и пешки. Однажды он даже повторил ходы, сделанные машиной в третьей (или четвертой?) партии матча. И машина расправилась с ним, точно так же, как он см расправился с ней три месяца назад.
Мастер играл так, будто в него вселился мятежный дух Крашеницкого. Но время шло, а он не замечал, что бы его демонстративный романтизм как-то влиял на творческое кредо машины. Она продолжала играть жестко и беспощадно. От нее веяло холодом.
Профессор, как-то зашедший в синюю комнату, бегло просмотрел бланки последних партий.
- Экспериментируете? - спросил он, внимательно взглянув на мастера. Мастер промолчал. - Ну что же, на то и эксперимент. Но все это, по-видимому зря.
- Как зря? - возмутился мастер. - А где же ваша пресловутая обратная связь? Где? - повторил он как можно более ядовито.
- Машина процеживает опыт в соответствии с заложенным в нее порядком приоритетов, - со странной ноткой вины в голосе отвечал профессор.
- А какой установлен порядок приоритетов? - притих мастер.
- На первом месте - успех, победа. Никакие ваши ухищрения, никакие ваши приемы машина не позаимствует, если они не ведут к выигрышу партии. Поглупеть машину вы не заставите. И все же я вам благодарен за то, что вы - тут он поднял листок с записями ходов - нам это доказали. Так что можете снова играть как человек двадцатого века.
Мастер сидел с гримасой тихого страдания на лице.
- Прошу вас, не принимайте этого близко к сердцу, мастер, - c неожиданным сочувствием сказал профессор. - Так ли важно, какие шахматные принципы засели в электронном мозгу? Ведь это всего лишь машина, хотя и весьма совершенная... В шахматы должны играть люди, а не машины. Лично я в этом не сомневаюсь.
И профессор ушел. А мастер снова остался один на один с машиной.
Как он жалел, что ему не отпущено блистательного таланта! Ошеломить машину фейерверком жертв, каскадом комбинаций, разящих промежуточных ходов - и одолеть ее, унизить тот стиль игры и тот способ человеческого мышления, который она с такой готовностью позаимствовала! Заставить ее играть так, что бы ею можно было восхищаться, а не испытывать перед ее мощью чувство почтения, граничащего с отвращением.
И все же мастер не сдавался. Оказалось, в нем дремал комбинационный дар, таился остроумный тактик; оказалось, что он способен играть ярко и интересно, рисковать и не думать о возможном поражении. Но дремал в нем этот талант слишком долго. Даже собрав воедино всю свою изобретательность и все свое воображение, увы, сильно подсохшие за два с половиной десятилетия турнирной практики, одолеть эту чертову машину он не мог. А значит, и не мог заставить ее играть по-другому. Машина - слепок с мастера "со сдержанным темпераментом" - была сильнее, чем одиноко метавшийся по синей комнате поздно рожденный романтик.
...Итак, бульвар зеленел, с треском лопались почки, лезли вверх липкие упругие листочки, проплывали мимо девушки, красивые первой весенней красой. Откуда-то с Кропоткинской тянуло едва уловимым запахом свежего хлеба. Стоя, в расстегнутых плащах, творили свое дело доминошники, раскладывая костяшки на любовно оберегаемой от превратностей жизни, до блеска отполированной фанерке. Дальше, тоже на скамейке, собрав вокруг себя дюжину зрителей, играли в шахматы черноволосый армянин в старомодном темном пальто с квадратными плечами и пожилой очень худой человек со спадающей на лоб серо-седой челкой и папиросой. Это были постоянные посетители бульвара, мастер видел их из года в год на одном и том же месте - и горбоносого Сурена, внешне невозмутимого, даже хмурого, и нервного, изможденного курильщика с желтизной на лице (его имени мастер не знал), и Петеньку, молодого человека лет двадцати пяти, когда-то успевшего, очевидно, позаниматься шахматами серьезно, а теперь находившего отдохновение в игре с изрядно уступавшими ему соперниками.
Протиснувшись между болельщиками, мастер вник в позицию: черные, имевшие короля и двух коней, тщетно пытались заматовать одинокого белого монарха. "Ничья!" - неслось из рядов зрителей, - да ничья же, Сурен!" - и слышались в этих словах оттенки и наивно-утверждающий, и иронический, и надменно - покровительственный... Но тот, кому они были адресованы, не поддавался и, бормоча что-то сквозь зубы, продолжал замысловатые маневры. Наконец, черные смирились с неизбежным, и на доске снова расставили фигуры...
Где-то рядом, за стенами клуба, крутились-вертелись, скрипели жернова полуфиналов первенства Москвы. В далеком Монреале сражались супергроссмейстеры, и шла погоня за лидером, и росло напряжение, и накалялись страсти. Но все это уже не волновало мастера, не будоражило, оставляло странно спокойным. И только чувство, похожее на запоздалую жалость к самому себе, и еще - грустную зависть, какую-то нежную, платоническую зависть, шевельнулось у него в душе. Теперь он знал - никогда, никогда уже не принесут ему шахматы той светлой радости, никогда не зажжется в нем та теплая, живая искра, что таилась в глазах упрямого Сурена, игравшего в сквере со своим неизменным партнером в часы, когда солнце окрашивает в прозрачный бледно-оранжевый цвет листья на деревьях, и землю между длинными предзакатными тенями, и лица проходящих мимо людей. .
.
* Не забывайте, что рассказ опубликован в 1983 году. К тому же, с большой долей вероятности, автор имел в виду рейтинг шахматистов СССР. Что бы экстраполировать ситуацию на сегодняшний день, можете смело добавить мастеру ещё 100 пунктов рейтинга.
** Те кто читал шахматные книги, легко могут догадаться по дальнейшему тексту о каком реальном шахматисте 19-го века идёт речь.
*** Специально для молодых читателей. Вам это может показаться диким, но ЭВМ, в те времена, вполне могла и не иметь дисплея. По сути, обратная связь с машиной происходила через печатающее устройство. Так было... А ещё были перфоленты и перфокарты и "дискеты" размером с ведро. Не смейтесь...

Опубликовано в 64 ШО №1, №2 за 1983 год

Притча о шахматах
(Вся жизнь - иллюзия, подобие игры)

Дознался я, что жизнь - иллюзия, подобие игры.
Рассказы вам же нравятся не очень длинные,
Для взрослого читателя, а также детворы...
Когда-то в Индии был царь во времена старо-былинные.

Cкрытый текст -

 

Как он на трон взошёл - сумраком покрыто.
И так как юному была такая власть дана,
И знал одни утехи жизни сибарита,
То счёл, что вся подвластная ему страна

С народом лишь всего в его руках игрушка.
Не ведая страданий бедняков.
(Забота о подданных? Смешно. Страна же безделушка.)
(Раздать им проще тумаков.)

Советы мудрых царедворцев отвергая,
Блажная воля юного тирана была его единственным законом.
Не ведая, что Индия страна святая,
Что юному правителю любви пристало, а не поклонов,

Своих сограждан добиваться рьяно,
Стремился он внушить лишь подчиненье.
И в скором времени остался царь (судьба тирана)
Один в дворце своём великолепном с собственною тенью,

С рабами, с жёнами, шутами
Да льстивыми придворными,
Кто деловито обставляются на выездах шатрами
И в трапезах слывут проворными.

И вскоре истомился царь душевной пустотой,
И на него великая печаль безжалостно напала.
В своём дворце он стал как бы чужой,
На троне хмурым восседал и выглядел устало.

Узрев, что царская вина - неведенья злосчастный мрак
А сердце царское злых умыслов к народу не питало,
Брамин мудрейший Сиса, Господний научающий восприняв знак,
Отправился в пустыню, где всё живое изнывало,

В лучах палящих. В тени смоковницы волшебной,
Расцветшей пышно в блаженстве скрытых родниковых вод,
Брамин сто дней и сто ночей провёл, питаясь пищей бедной,
Изыскивая путь спасенья для царственной особы. Вот

Пришло чудесное решенье - брамин явился ко двору,
И стражникам велел пустить его к царю.
И молвил так, - Преславный царь, я небом посланный Гуру.
Пророчества я сообщаю, стихами говорю.
Тебе сейчас принёс игру,
Чтоб овладев игрой, ты исцелился б от тяжкого недуга,
Послушай смысл игры из уст святого друга.

Доска вот перед нами из клеток двух цветов,
По обе стороны два игрока ведут игру,
Расставив каждый в два ряда фигуры - царей, отечества отцов,
Советников, и конников, и воинов простых, как принято в миру,

У каждой же фигуры свои движенья и права.
По очереди двигая свои фигуры здравомысляще,
Стараются партнёры ослабить войско противной стороны - такое вот игрище.
Всё это занимательно, - ответил царь. Придворных научишь тоже. Но сперва

Ответь, как дорого оцениваешь подарок игровой?
Великий царь, изволь заметить, в игре заложен смысл мудрейший
Правитель царствовать не может без советников и войск. Дух боевой
Навеивает над всей игрой. Советники и войны жизнью жертвуют
(ход должен быть сильнейший)

Во имя повелителя державы. Без них бессилен царь, как просто смертный.
Задумался великий царь на малое мгновенье и согласился с ним.
Мыслитель, - приветливо великий молвил царь, - размах моих богатств несметный.
Проси, что хочешь за игру. По-царски щедро заплатим и вознаградим!

Игре же этой нет цены, - последовал ответ брамина, и высказал задачу золотую.
Любую просьбу исполнить я могу, о благороднейший мудрец.
Да будет ведомо, прошу за клетку зёрнышко пшеницы, два за вторую,
Четыре зёрнышка за третью и так бесхитростно продолжим. Заплати и делу славному конец.

Мой житничий гораздо больше даст, - ответил повелитель важно.
Но выполнив расчёт, бригада казначеев мудрых удивилась,
Что за сто лет всё царство не способно собрать столько зерна. Какой брамин отважный!
За голову схватился царь великий, в нём страсть к высоким рассужденьям пробудилась.

Что ж, смертные легки на скорые сужденья, обещанья, - брамин держал учтиво речь.
Уж если за невинную игру нельзя достойно заплатить, то смилуйся великий царь,
Подумай, какова же жертвы достойная цена. Полезны мне уроки наших встреч,
Брамин почтенный. Какую же извлёк читатель мой мораль?

С тех пор в подлунном мире повелось, что книжники и мудрецы поэты
Довольствуются лишь обещанием царей. И это верные приметы
Тех прошлых лет и современных дней. Но впрочем, если говорить по существу,
Они достойны платы, возможности царей превосходящей. Так дело наяву.

И шахматы - гораздо больше, чем игра. Я смею утверждать, в игре мудрейшего брамина
Не только кладезь мудрых поучений для тех времён былинных,
Но также предсказаний дальновидных блестящий дар. Такая вот картина!
Распались царства, возникли новые народы. И в списках летописных, длинных

Игра брамина не исчезла, - утвердилась. Поскольку духа ясного творенье.
Так вспомним, пешка скромная упорно продвигается вперёд,
Достигнув почестей, становится ферзём. Вот в непреклонности вам заверенье!
Талантливый и деятельный своё достигнет и место заслуженно займёт!

А сделав ход, не надо отрекаться. Сперва подумай, а затем и соверши конём прыжок.
Простые пешки построились послушно в первый ряд.
Они - простонародие. Им гибнуть беспощадно предстоит. Таков закон, таков священный рок.
Игра - сценарий повторяющейся драмы. Конец известен. Я вижу, у читателя глаза горят.
Король и все сограждане окажутся в коробке. Вот и завершился финальный акт!

Для новых поколений праздник жизни и свершений - и новой жизни ход беспечный!
И лишь история извечно повторяется во всех деталях, так Господом задумано, не нам судить!
Но самый мудрый вывод: духовных ценностей идейный кладезь долговечный!
Но даже он - игра, всего лишь флёр иллюзий. Но так заманчиво иллюзии творить!
Шишигин Михаил

Сухарев Дмитрий

Ферзь и кичливый король

Несколько лет назад в наш институт пришло любопытное письмо. Оно было адресовано академику, незадолго перед тем опубликовавшему в газете статью о своих исследованиях. Как утверждал автор письма, известное положение о том, что человек произошел от обезьяны, верно только наполовину: от обезьяны произошла женщина, мужчина же ведет свою родословную от медведя.
Письмо, помню, ходило из лаборатории в лабораторию, его читали вслух, смеялись, но...
Cкрытый текст -

 

В самом деле, в некоторых существенных аспектах мужчины настолько резко отличаются от женщин, что порой и вправду задумываешься: а могли ли они произойти от общего предка?
Наиболее поражает различие в силе ума. Оно хорошо известно, но часто ему дают поспешное истолкование.
Обратимся к примеру, который часто приводят. Попробуем всмотреться в него пристальнее, чем это обычно делают. Я имею в виду шахматы.
Бесспорно, что в этом виде умственного соревнования мужчины впереди женщин.
Что бы это значило? Казалось бы, напрашивается вывод, что мужской мозг устроен лучше женского. Но с выводами лучше не торопиться.
Да, конечно, шахматная победа - результат умственной деятельности, только давайте вдумаемся: что это за деятельность? Приводит ли она к появлению каких-нибудь ценностей - культурных или материальных? Нет! Это деятельность ради себя самой, трата интеллекта впустую. Напряжение умственных сил ради решения смехотворной задачи: поставить несколько фигурных деревяшек в некое конечное положение. Короче, это и не деятельность вовсе, а игра.
Может ли мозг, наделенный действительным интеллектом, допустить, чтобы без толку, впустую тратились драгоценные силы ума?
Единственный строгий вывод, который можно сделать из факта преимущества мужчин в шахматах, такой: способности к бессмысленной умственной деятельности у мужчин развиты значительно сильнее, чем у женщин. Говорит ли это об интеллектуальном превосходстве мужчины над женщиной? Ведь если имеются два ведра, и одно из них протекает сильнее, чем другое, то это не значит, что в первом больше воды. Скорее наоборот!
* * *
Поглядим вокруг себя, и мы заметим множество других проявлений специфически мужской склонности растрачивать попусту умственные, вообще жизненные силы и жар души.
Часто ли увидишь женщину, забивающую козла? Велик ли процент женщин в многотысячной ревущей толпе на трибунах стадиона?
Сделав женщину матерью, природа наделила ее и трезвостью рассудка. Двигать фишки, когда на завтра нет обеда? Просиживать юбку у телевизора, имея кучу нестиранного белья?
Женщины защищают и обеспечивают всем необходимым реальную жизнь не потому, что у них на это больше времени, чем у мужчин, и не потому, что у них больше моральных обязательств перед обществом, а в силу естественной причины, заложившей в женский мозг какие-то контролирующие факторы, которые не позволяют ему сбиваться на холостой ход.
Та же здравость рассудка, по-видимому, оберегает женщин от чрезмерности в занятиях чистыми науками, которые, как показал исторический опыт, нередко приносят людям горькие плоды.
И точно так же женщины никогда не станут, например, военачальниками по той простой причине, что эта область деятельности недоступна женскому уму. Или доступна в слабой степени - как шахматы. Ферзь, эта мощная дальнобойная фигура, исполненная жизненных сил, на три головы выше короля, который не способен шагнуть дальше соседнего поля. Но правила игры таковы, что король считается главнее.
И все же я не могу, во всяком случае, на уровне сегодняшних знаний, принять гипотезу дифилетического (иначе говоря, двойного, из двух независимых источников) происхождения человека. Да и кандидатура медведя в качестве предка мужчины кажется мне необоснованной: медведь - довольно беззлобное животное, малину любит...

В какие-то древние 90е рассказ публиковали...Не помню название,так и не нашел в инете...
Крепкий скучающий перворазрядник пришел в парк(или парковое заведение),поиграть на ставочку(речь о начале 80х - поэтому играли по 1р "под доску").
Ключевые фразы:
"Я даю вам фору:1 минуту против 5" - "А почему это вы мне даете фору? Может быть я вам дам её?" - "Хммм..Я не против")))
"Щелчок часов - и белая пешка четко стояла в самом центре квадратика "e4" "
"Черным демоном на 7й горизонтали заметалась ладья"
"Шашлычная"(видимо - речь о Сокольниках)
Общий счет = 10-1
"Я сегодня играл с мастером"