Прикольные раcсказы

Как появился кулеш




Само слово венгерское.
Но оно лишь представляет из себя мадьярский вариант произношения общеславянского слова «колос».
А вот от кого мы получили само блюдо – бог весть.
Наверное, как в том анекдоте:
венгры немцам, немцы полякам, поляки цыганам, цыгане нам за ящик водки…
Украинцы считают это блюдо своим народным, пришедшим от казаков.
И столь же древним, как борщ и вареники.
В вышедшей в 1980-м году книге «Азбука домашнего хозяйства» есть пассаж,
как запорожцы ждали турецкие корабли на Днепре, оголодали, бросили в котел пшенку,
кусок сала, несколько луковиц, зубок чеснока и приготовили кулеш.
Но на деле, это просто красивая байка. Впервые в России это блюдо упомянуто за 1629-м годом.
Учитывая временную близость, приходит в голову, что его занесли либо польские интервенты,
среди которых было много разноязыких наемников; либо украинские крестьяне,
пришедшие в Россию вместе с повстанцами Ивана Болотникова.





Но ближе к нашему времени это простое блюдо сильно ассоциировалось с людьми,
проводившими много времени в дороге, в походах и просто далеко от дома.
Его ели царские солдаты, донские и запорожские, кубанские казаки, чумаки, торговавшие солью.
В общем, это было типичное казацко-солдатское блюдо, ценимое вояками за ряд своих качеств.
Пшено хорошо разваривается в полевом котелке и весит очень мало.
Сало стоит дешевле мяса, а таскать с собой его можно даже в кармане.
Пару луковиц и какой-нибудь травы для вкуса можно найти вообще везде.
Это был самый простой изначальный рецепт кулеша, широко распространенный в южнорусских регионах.
Дешевизна, простота приготовления, доступность ингредиентов, их хорошая сохранность, калорийность и
небольшой вес привели к тому, что это блюдо стало одним из основных в царской армии.
Перловка с тушенкой и макароны по-флотски добавились в список гораздо позже.
Не случайно и сейчас кулеш часто готовят туристы во время сплавов по рекам и многодневных пеших походов.
Небольшой вес и хорошая сохранность составных частей обрекли это блюдо на успех.
Впрочем, сейчас лук режут и жарят, добавляют в котелок душистый перец и лаврушку,
не забывают и про картошку, а сало берут копченое или обжаривают немного для усиления вкуса.
В таком виде кулеш можно приготовить и дома, он способен украсить даже праздничный стол.
Особенно, если знаешь его стародавнюю историю.
Впрочем, вариаций была масса, в зависимости от того, что украли нашли казаки или солдаты.
Для вкуса использовали любую зелень, сало могли заменять на тушенку и даже рыбу,
лук – на чеснок, пшенку – на гречку, а кое-где кулеш варили на сыворотке или молоке.



Главным было не это, а простота и технология приготовления.
Кулеш считался готовым, когда каша разваривалась, впитывала воду и становилась густой.
А происходило это быстро, ведь сало и все остальное вообще изначально готовы к употреблению.
Помимо этого, было и другое достоинство.
Как сказал про кулеш цыган Будулай, утром это похлебка, в обед – суп, а вечером – каша.
При определенном подходе на выходе можно получить три разных блюда.
Вот и готовили его наши солдатики прямо на костре в полевых условиях,
когда шли воевать прусского короля, турецкого султана и крымского хана.
А когда возвращались домой из армии, передавали рецепт своим женам.
Хотя, по всей видимости, «на гражданке» его ели с меньшим энтузиазмом.
Поэтому вплоть до 20-го века блюдо оставалось казацко-солдатским,
в центральные губернии проникало слабо, а потому воспринималось, как малороссийское и южнорусское.
Тот же Шолохов многократно описал процесс его приготовления в своих книгах,
посвященных жизни и быту донских казаков.

Ужин при свечах считается вполне себе романтическим времяпрепровождением.
Если один другой устраивает такой ужин —
значит, он тонко чувствующий и нежно любящий индивидуум.
С точки зрения реалий, ужин при свечах — это не романтика,
а прекрасный способ сокрыть от своей пассии наличие прыщей на лице,
пятен на потолке, грязных ботинок на люстре,
кошачьего писсуара посреди гостиной и нескольких престарелых родственниц,
аккуратно распределившихся по всей квартиρе с целью подслушивания...

Актерские байки



Однажды Сергей Соловьёв позвонил Александру Абдулову и попросил его (по-дружески)
сыграть в маленьком эпизодике.
Сыграть алкаша. Режиссёру нужен был акцент, яркое пятно: алкашик идейный и одухотворённый.
Соловьёв снимал картину «Дом под звёздным небом», а на дворе стояли юные девяностые.
Абдулов с удовольствием соглашался играть характерных персонажей,
потому что за ним долго тянулся шлейф героя-красавчика.
Александр приехал на съёмочную площадку, режиссёр поставил задачу:
«Вы с напарником воруете на аэродроме баки от самолётов и продаёте дачникам для душа».
И вот такая маленькая сценка – Абдулов приносит бак, а Михаил Ульянов его покупает.
- Так это же, - говорит Ульянов, - от бомбардировщика!
- Ну и что, что от бомбардировщика?! – отвечает Абдулов.
Александру сделали чудовищный грим и сцену быстро отсняли.
Через неделю раздался звонок.
- Понимаешь, Саша, - сказал Соловьёв, - Мы посмотрели материал, забавно!
А у меня по сценарию персонаж, которого играет Ульянов, умирает.
Вы вроде так хорошо с ним разговаривали – тебе необходимо быть на его похоронах.
Давай мы продлим твою роль.
Придумали, что на «похоронах» будет играть гимн СССР, а Абдулов орать: «Я этого не вынесу!».
Сняли.
Через 5 дней вновь звонок:
- Понимаешь, ты был на похоронах, так убивался по поводу кончины,
что на поминках ты просто обязан быть!
Сняли поминки.
Через неделю вновь звонок:
- Саш, понимаешь, у меня по сценарию вся семья уезжает в Америку.
А ты так здорово прощался на поминках, что проводить их точно должен.
Всё хорошо, тоже отсняли.
Через несколько дней опять звонок:
- Ты знаешь, тут у меня такая ситуация,
я в конце всех убиваю, давай и тебя убьём.
- Давай! – согласился актёр.
Придумали, что героя Абдулова убивает шальная пуля, когда он тащит пропеллер от самолёта.
«А вентилятор-то как же?» - спрашивает он и умирает.
И вот после всего этого вновь звонок.
Услышав в трубке голос Соловьёва, Абдулов не выдержал:
- Серёжа! Всё! Ты меня уже убил!!!
- Вот в этом-то и дело, - отвечает режиссёр, - Будем снимать похороны!

- Лара! Ты хочешь мой инфаркт, инсульт и маразм одновременно? Шо это такое ты мИне сварила? Это не кофе. Это обнять и плакать. Де ты взяла эту бурду? Я понимаю ,шо СВ (свеже- ворованное), другого в наш двор не носЮт. Кто принес? Фира?! Тааак. Ну и де эта фуфлыжница? Дома была... Ладно.

- Фира-а-а-а, ты занят-а-а? Я хочу тИбе рассказать новость последнюю. По кого, про кого... (блин, я ещё новость не придумала, а уже нужно про кого...) Про Сигизмунда! Бегишь? Ну, ну... беги, беги. Лара, свари ещё одну порцию этого... этого... гЭ.

- Фирочка, песТня моя... недопетая. Значит первым номером нашей программы будет дегустация. Пей, моя дорогая, пей. Вкусно? Нет? А шо такое? Кофе... дрек. Та ты шо! Откель это у тИбя такая некондиция появилась, ты же понимаешь, если мы сами не разберемся...

- Лара, у нас есть приличный напиток? Нет, не кофе. Покрепче. Нам нужны чистые мысли, как слеза. О! Henessi! Надеюсь Гришин, другого я не пью. И лимончик. И шоколадку. Как нет шоколадки? Шо за нищета гавайская... Возьми у меня в сумке. Да, у мИня всегда есть с собой шоколадка. Во-первЫх - это повышает давление, во-вторых - это закусь. А вдруг поступит неожиданное предложение... выпить, а мы без закуски...

Так ладно, возвращаемся до кофе. Фира, кто тИбе впулил этот товар и шо это такое, де упаковка? Тааак. Упаковки не было. Всё в пакетах. Кто? Имя? Моня Фишман. Кто бы сомневался.А вИ знаете какое у этого Мони прозвище? Нет. Так вот, у него прозвище "Бизнес". А знаете почему? Нет. Потому что он в бизнесе, как свинЯ в апельсинах.

- Фира и Лара, до-ро-ги-е мои девочки! Значит пишем на лбу. На обоих лбах. Фира будет читать на Ларочкином, а Лара будет читать на Фирочкином. Моня Фишман - НЕ тот экземпляр, с которым имеют дело приличные люди. Не тот. И много этого фуфла вы купили? 8 кг! Девочки зачем вам так много? На весь двор... Ну, конечно. Мы думаем не тока об сЭбЭ, мы ж любим всех соседей. И скольких соседей вы уже обрадовали? Пока никого! Это счастье. Кстати в какую цену? Понятно. Дешёвая рыбка, хреновая юшка. И молчите в трапочку обе. Мама берёт в свои руки бизнес. Шо делать, шо делать.. спасать репутацию.

- Ну-ка покажите мИне какие зерна на внешний вид... понято. Значит бизнес - план такой. Звоним до боцмана Николаевского, узнаём есть ли у него 8 кг самого лучшего кофе. Боцман не мухлюет. Значит, если да, то берём его кофе. Второй - мешаем кондицию с не кондицией один к одному. Третье - звоним до Цили и рассказываем сказку про шикарный товар... контрабас с пассажира (контрабандный товар с пассажирского рейса). И будет нам... тьфу-тьфу-тьфу на удачу.

- Лара, три рУмки по грамульке... Нам ещё вести переговоры. Шо с глазами? Почему на мокром месте? От счастья! Тада по две грамульки.

- Девочки, главное не поддаваться панике. За здоровье! И пусть плачут те, кому мы не достались.

Марина Гарник

Потрясающая история за чашкой чая

История о том, как жизнь умеет закрутить сюжет:


Все у меня шло хорошо, жена досталась просто на зависть, трое детей-погодков только в радость, бизнес развивался в таком темпе, чтобы жить с него было можно, а внимания лишнего к себе не привлекал… Сначала даже не верилось, потом привык и думал, что всегда так и будет.

А на двадцатом году появилась в жизни трещина. Началось со старшего сына…

Меня родители воспитывали строго, и как подрос, наказывали по сторонам ничем не размахивать, а выбрать хорошую девушку по душе, жениться и строить семью. Я так и сделал и ни разу не пожалел. И детей своих этому учил. Только то ли времена изменились, то ли девушки другие пошли, но не может сын такой девушки отыскать, чтобы смотрела ему в глаза, а не ниже пояса, то есть в кошелек или в трусы. И деньги есть, и образование получает, и внешностью Бог не обидел, а все какая-то грязь на него вешается. И мается парень, и мы за него переживаем, словом, невесело стало в доме.

Дальше – хуже. Заболела теща, положили в больницу, там она через неделю и умерла. Отплакали, отрыдались…

Тесть остался один, не справляется. А родители жены попались просто золотые люди, между своими и ее родителями никогда разницу не делал. Забираем тестя к себе, благо место есть. Жена довольна, дети счастливы, ему спокойнее. Все бы хорошо, НО!

У тещи был пес, то ли черный терьер, то ли ризен, то ли просто черный лохматый урод. Забрали и его, себе на горе. Все грызет, детей прикусывает, на меня огрызается, гадит, гулять его надо выводить вдвоем, как на распорке. Вызывал кинологов, денег давал без счету чтоб научили, как с ним обходиться, без толку. Говорят, проще усыпить…

Но… тут тесть сказал, что когда собачка умрет, тогда и ему пора. Оставили до очередного раза. Дети ходят летом в джинсах, с длинными рукавами: покусы от меня прячут, жалеют дедушку. К осени совсем кранты пришли, озверел, грызет на себе шкуру, воет. Оказывается, его еще и надо триминговать. Объехали все салоны, нигде таких злобных не берут. Наконец, знающие люди натакали на одного мастера, который возьмется. Позвонили, назначили время: 7 утра.

Привожу. Затаскиваю. Кобель рвется, как бешеный. Выходит молоденькая девчушка крошечных размеров. Так и так, говорю, любые деньги, хоть под наркозом (а сам думаю, чтоб он сдох под этим наркозом, сил уже нет).

Берет она у меня из рук поводок, велит прийти ровно без десяти десять, и преспокойно уводит его. Прихожу как велено. Смотрю, эта девчушка выстригает шерсть между пальцами у шикарного собакера. Тот стоит на столе, стоит прямо, гордо, не шевелясь, как лейтенант на параде, а во рту у него его резиновый синий мячик. Я аж загляделся. Только когда он на меня глаз скосил, тогда я понял, что это и есть мой кобель. А эта пигалица мне и говорит:

– Хорошо, что Вы по-премя пришли, я вам покажу, как ему надо чистить зубы и укорачивать когти.

Тут я не выдержал, какие зубы! Рассказал ей всю историю, как есть. Она подумала и говорит:

– Вы должны вникнуть в его положение. Вам-то известно, что его хозяйка умерла, а ему нет. В его понимании вы его из дома украли в отсутствии хозяйки и насильно удерживаете. Тем более, что дедушка тоже расстраивается. И раз он убежать не может, то он старается сделать все, чтобы вы его из дома выкинули. Поговорите с ним по-мужски, объясните, успокойте…

Загрузил я кобеля в машину, поехал прямиком в старый тещин дом. Открыл, там пусто, пахнет нежилым. Рассказал ему все, показал. Пес слушал. Не верил, но не огрызался. Повез его на кладбище, показал могилку. Тут подтянулся тещин сосед, своих навещал. Открыли бутылочку, помянули, псу предложили, опять разговорились. И вдруг он ПОНЯЛ! Морду свою задрал и завыл, потом лег около памятника и долго лежал, морду под лапы затолкал. Я его не торопил…

Когда он сам поднялся, тогда и пошли к машине. Домашние пса не узнали, а узнали, так сразу и не поверили. Рассказал, как меня стригалиха надоумила, и что из этого вышло. Сын дослушать не успел, хватает куртку, ключи от машины, просит стригалихин адрес.

– Зачем тебе, спрашиваю.
– Папа, я на ней женюсь.
– Совсем тронулся, говорю. Ты ее даже не видел. Может, она тебе и не пара.
– Папа, если она прониклась положением собаки, то неужели меня не поймет?

Короче, через три месяца они и поженились. Сейчас подрастают трое внуков. А пес? Верный, спокойный, послушный, невероятно умный пожилой пес помогает их нянчить. Они ему и чистят зубы по вечерам.

Свет из полутьмы. Рассказ

Ольга даже не заметила, как у нее постепенно, вопреки желанию, вошло в привычку экономить на всем, как того требовал муж: выключать за собой свет, даже если возвращалась в комнату через минуту, покупать все на скидках, а еще лучше просрочку. Муж нашел такую точку на рынке, где продавался товар с просроченной датой раз в десять дешевле. Как Дима был тогда счастлив, словно выиграл миллион в лотерею!
Он раньше таким не был, а был живым, азартным, с мимикой и вздохами, с растянутыми до дурашливости фразами вроде «а дава-а-ай пое-е-дем в Остроглядово, посмо-о-трим, как там наша чере-е-муха расцвела». И они ехали в дачный поселок, дурачились в электричке, целовались у всех на глазах, он ей шептал на ушко непристойности, от которых краснели щеки и блестели глаза:
— Вот сейчас зайдем в дом, и сразу в спальню…
И черемуха действительно цвела, будто выдыхала белый дым: оглушала запахом, ослепляла белизной.
И вся в цвету черемуха стоит,

А ветер, налетев, цветы срывает —

И, точно снег, по воздуху летит,

И на ресницы девичьи ложится.

Оля всегда вспоминала эти строки и понимала их, потому что даже слезы наворачивались от запаха, от важности момента и от того, что нужный человек рядом.
…Но потом Олина фирма обанкротилась, и ей пришлось искать новую работу. И все что-то не так и не то. А когда вдруг нашла, то Дима сломал ногу, а перелом оказался сложным, понадобилась операция — не дешевая. А потом долгая реабилитация.
Шеф подождал две недели, а потом позвонил, извинился и сообщил, что на его место взяли другого специалиста.
И пришел какой-то ледяной страх: «А как жить?»
Чуть позже заболела Димина мать: обследования, дорогие препараты, сиделка. А потом — Ольгин отец, и та же самая история с сиделками и лекарствами.
И все, что было еще вчера Димой, — сегодня ушло куда-то на запасные пути. Остался бухгалтер, кассир, счетовод, муж с калькулятором.
Он не ругался, не бил кулаком по столу — нет, Дима всегда был очень вежлив, интеллигентен. Он просто молчал, когда обижался, жестко контролировал все траты, не позволяя ничего лишнего, и больше не звал смотреть, как расцвела черемуха. А может, она даже перестала цвести?
Но как-то Дима снова предложил поехать на дачу, и Оля встрепенулась: в груди потеплело, щечки зарумянились. Неужели?
Но Дима добавил:
— Поглядим что там и как, оценим, прикинем. Что ж дача пустая стоит? Недвижимость все же.
И Оля сникла, покладисто кивнув.
Это был его план: добраться туда, составить опись сломанного, испорченного, оценить, во сколько встанет ремонт, и понять, как это можно монетизировать. Может, сдать, или вообще продать.
Оля смиренно согласилась — она никогда не спорила с мужем. Только штопала ему носки, которые стоили сорок рублей, молча гладила его лоснящиеся брюки, стирала перелицованные сорочки, которых стало подозрительно мало — как будто и сам Дима становился все легче, прозрачнее, почти невидимым, как и она сама.
Доехали тихо, мирно, без поцелуев и шуток. На черемуху даже не обратили внимания: ну цветет и цветет.

— Тут нужна радикальная уборка. Сделаем? — Дима глянул на жену с надеждой.
Та бесцветно кивнула. Сделаем. От чего ж не сделать!
— Я на чердак, а ты в кладовке разбери пока, — отдал распоряжение муж.
Оля снова послушно кивнула и принялась за работу без особого энтузиазма: в кладовке, как, пожалуй, у всех людей, был свален всякий ненужный хлам, и сколько ее не разбирай, его не становилось меньше.
На полу справа лежала перевязанная стопка старых журналов «Юность». Выбросить их Оля так и не решилась. Не поднимется рука и сейчас. Скольких авторов она узнала именно из «Юности», сколько счастливых часов своей жизни она провела за чтением.
А вот банки. Еще бабушка консервировала в них огурцы, помидоры, перец, патиссоны. Сто лет уж никто ничего не консервирует, хотя Дима как-то заикнулся — надо выращивать и свое закатывать. Дорого в магазине покупать, да они и не покупали. Но Оля тогда, удивляясь самой себе, дала ему жесткий отпор:
— Мне еще грядок не хватало к моим трем работам.
Это правда, Оля преподавала в двух колледжах и дежурила в одном из них сутки через трое. Дима тоже не был бездельником, но денег все равно не хватало. Уход и лечение двух стариков было весьма затратным.
А вот и куклы из детства, пупсы, их одежда — все аккуратно сложено в коробку «Цебо».
Ольга потянулась к верхней полке, за каким-то бесполезным ящичком, и случайно задела выключатель. Щелк, и вдруг загорелась лампочка. Тусклая, желтоватая, как фонарь под вечерним дождем. Свет в кладовке! А ей и на ум не пришло включить свет. Как-то привыкла уже все делать в полутьме.
Оля постояла так минутку, а может, пять. Потом вздохнула — и впервые за долгое время ей не захотелось ничего выключать.
Она продолжила разбирать старье и вдруг с верхней полки достала железную коробку — тяжелую, пыльную. Оля никогда ее раньше не видела. Что в ней?
Крышка так притерлась от времени, что Оля открыла ее с трудом, чуть не обломав и без того не ухоженные ногти.
А внутри: не деньги, не драгоценности и даже не ценные бумаги. Просто письма. Стопка писем, перевязанных толстой бечевкой. Почерк — четкий, взрослый… кажется, мужской. Оля вынула одно — бумага хрупкая, как засушенный цветок. Прочла, потом второе, а потом села на пол и уже не вставала.

Мужчина писал женщине.

«Сегодня я чинил пол на веранде и все время думал — скоро лето, ты ведь ступишь сюда босиком. Хотелось, чтобы было гладко, тепло, как ладонь.
Ты же не любишь щепки под ногами.
Ты даже боль не терпишь — прячешься от нее в молчание.
Я бы хотел быть тем, кто не причиняет тебе боли.
Ни ногам, ни сердцу.
Все утро пахло медом и травой. Я поймал себя на мысли — я счастлив. Просто от того, что ты есть на этом свете.
Ты даже не рядом — но ты есть. И этого достаточно, чтобы не сойти с ума, ожидая тебя».
Оля прикрыла глаза и услышала голос — чужой, и в то же время родной. Он говорил спокойно, без нажима, как если бы каждое слово было вызревшим, не ради эффекта, а потому что иначе нельзя. Потому что любит.

Она взяла следующее.

«Утром шел дождь, и я подумал, что ты, наверное, простудишься — ведь ты всегда подставляешь лицо небу, даже в сентябре.
Я сварил варенье из желтой сливы. Ты говорила, что оно пахнет детством.
Я поставлю банку в кладовку. Не знаю, придешь ли ты.
Но вдруг тебе захочется открыть ее. И ты вспомнишь меня».
Слезы хлынули вдруг из глаз Ольги — никак не театрально, не картинно, а по-настоящему, по-женски — как боль, что вышла наружу.
Оля положила письма на колени, обняла их, как больного котенка, и сидела, покачиваясь, не пытаясь сдержать ни дрожь, ни стон.
Она нашла клад. Настоящий клад, который дороже золота и всех бриллиантов мира. Кто писал эти письма? Кому?
Да разве важно, кто писал? Живы ли они? Был ли этот дом их? Важно было — это существовало. Такая любовь, такая нежность и такое долготерпение...
Ни одной просьбы. Только дом, и сад, и дождь, и чайник на плите, пол, выглаженный, словно простынь. Только жизнь, в которую кого-то ждали.

Она читала и плакала. Потом взяла коробку, отнесла на кухню, протерла бережно и поставила на столе у окна.
Дима вошел вечером. Он сразу заметил, что на кухне горит и верхний свет, и над плитой, и лампа у стола. Оля жарила картошку. Не по расписанию и без учета масла. Просто — потому что очень захотелось картошки, с лучком…
— У нас перегруз по электричеству… — тихо заметил он. — И мы привезли с собой борщ в банке. Зачем ты…
— Нет, Дима. У нас перегруз по равнодушию. А это просто свет. Яркий. Впервые за два года. И картошка — вкусная, свежая… не из банки…
Он подошел к столу, взглянул на коробку, открыл.
— Это… чьи?
— Не знаю, — покачала головой Оля. — Ты прочти.

Он прочел сначала одно, потом другое, третье…
Потом вдруг посмотрел влажным взглядом, обнял и сказал:
— Оль, там черемуха у нас цветет. Пойдем посмотрим.
Я помню, как ты любила… и платье твое с пуговками на спине… тоже помню.

Татьяна Алимова

По Жванецкому



-Лoвко чередуя кофеин с валерьянкой, дожили до сорока.
-Ужe можно всё в любое время, но нет еще времени ни на что.
Друзья уже переженились, дети уже переболели, родители еще живы, хотя уже не все.
Старший внук у друзей ровесник младшего сына, брат скоро выйдет на пенсию, сестра недавно вышла замуж.
Прекрасный возраст.
-В фильмах, в зависимости от контекста, твоими ровесниками могут оказаться герой,
героиня, мать героини, бабушка героини и хорошенькая невеста,
решающая, не рано ли ей заводить семью.
И все, что характерно, адекватны.
Адекватность — наша сильная сторона.
В двадцать хочется чего-нибудь эдакого,
в шестьдесят снова хочется чего-нибудь эдакого,
а в сорок «что-нибудь эдакое» — это то, что уже происходит вокруг.
-Наш девиз — «Скажи наркотикам да!».
С утра проснулся, быстро кофе, сердце забилось, срочно валокордин,
пришел на работу, там кока-колы, поругались с сотрудником,
накапал успокоительного, помирились, выпили пива.
Под мясо — красное, под рыбу — белое, под телевизор — игристое,
под телефон — недопитое, под утро — оставшееся после маринада.
В четыре утра снотворное, в восемь кофе.
С тем же успехом можно наоборот.
На работе потом все равно сидишь смурной, хмельной, больной и бесконечно одинокий.
-Бесконечное одиночество — вечный двигатель внутреннего горения.
Расскажешь про него жене, потом друзьям, родителям, приятелям,
потом напишешь чего-нибудь в интернет.
После ста комментариев бесконечное одиночество затихает,
зато обостряется общительность до четырех утра.
В четыре снотворное, в восемь кофе.
Все в сборе, можно начинать.
-Все непрерывно в сборе, слава богу.
И у всех, слава богу, чего-то болит.
У дочери — живот, у мамы — сердце, у жены — голова,
у мужа — душа, у сына — ни стыда, ни совести, слава богу.
Слава богу, все живы, значит.
-Раньше в двадцать лет человек отделялся от родителей,
в тридцать разбирался с детьми, в сорок — с работой, в пятьдесят — с душой,
и к шестидесяти благополучно умирал, окруженный внуками и почетом.
Мы в двадцать заняты исключительно душой, в тридцать отделяемся от родителей,
в сорок вспоминаем, что надо бы с ними поговорить (а то ведь можно и не успеть),
между тем и этим заводим детей, с которыми тоже приходится говорить
(а то ведь можно и не успеть), в пятьдесят меняем работу, в шестьдесят — образ жизни,
короче, нам не до смерти вообще.
-В двадцать жизнь кажется сложной, в тридцать видишь — она проще, чем думалось в двадцать,
в сорок доходит — всё сложнее, чем виделось в тридцать, в пятьдесят понимаешь,
чего там не понял в сорок, в шестьдесят опять чего-то не понимаешь,
«да есть ли конец у этой лернейской гидры?»,
как написала в школьном сочинении одна способная ученица.
Ученики еще даже не в курсе, сколько им всего неизвестно.
А мы уже точно знаем, что конца у лернейской гидры нет.
Как минимум, потому, что гидра — девочка.
Мы рубим ей головы, они отрастают снова, мы рубим дальше, голов становится больше,
процесс с каждым годом все интересней, наши мышцы крепчают, её шеи тоже.
Гидра подмигивает нам, мы подмигиваем гидре,
мы с ней непременно подружимся к ста сорока годам.
-Накапал четыреста капель валерьянки, смешал с кока-колой,
вылил в кофе, добавил валокордину и выпил стоя: за бесконечность лернейской гидры.

он не потому родился
что было нужно или долг
а чтобы маме сделать больно
и жызнь испортить ей потом





мне психиатр сказал -не болен
а жизнерадостный дурак


коль приближается опасность
мои штаны меняют цвет