|
Редактор
 
Гуру Форума
Регистрация: 19.08.2012
Адрес: Золотистый остров бисерного Архипелага
Сообщения: 1,986
Репутация:  11423 
|
22 апреля – 125 лет со дня рождения Владимира Набокова
«Я мыслю как гений, пишу как выдающийся
автор и говорю как дитя»
«Личная моя трагедия – которая не может и не должна кого-либо касаться – это то, что мне
пришлось отказаться от природной речи, от моего ничем не стеснённого, богатого,
бесконечно послушного мне русского слога ради второстепенного сорта английского языка».
22 апреля исполнятся 125 со дня рождения удивительного писателя —
Владимира Владимировича Набокова ( 1899 — 1977).
Его судьба — человеческая и писательская — словно соткана из противоречий:
◍ Он покинул Россию в юности, но в творчестве своем все время возвращался к русским героям, русским темам и русской истории;
◍ Не принял советской власти, но и с ее противниками дела иметь не хотел;
◍ Был верен одной женщине всю жизнь, но стал автором знаменитой на весь мир «Лолиты», ставшей для многих чуть ли не символом литературной порнографии;
◍ Никогда не хотел вернуться на Родину («Вся Россия, которая мне нужна, всегда со мной…»).
На самом деле, творчество Владимира Набокова – совершенно особенное явление мировой литературы. Его нельзя назвать русским, немецким или американским писателем, ибо его творчество не вписывается в какие-либо рамки, стилистические или национальные. Проза Набокова пронизана поистине романтическими идеями противопоставления героя серому миру обывателей, трагического случая, мимолетного переживания, хрупкости истинной красоты.
Набоков был остер на язык и никогда не скрывал своих мыслей. Он был человеком страстным во всем — в творчестве, в преподавании, в критике. Это касалось и литературных дел. Он с открытым презрением рассуждал не только о некоторых современниках, но и о признанных классиках. У Набокова был собственный хейт-лист, в который внезапно оказались включены такие шедевры мировой литературы, как «Вечера на хуторе близ Диканьки» Гоголя и «Дон Кихот» Сервантеса. Особенно досталось Достоевскому – «любителю дешевых сенсаций», «ничтожеству» Фолкнеру, Пастернаку с его «развратным синтаксисом» и Томасу Манну – «крошечному писателю, писавшему гигантские романы».
В хрустальный шар заключены мы были,
и мимо звезд летели мы с тобой,
стремительно, безмолвно мы скользили
из блеска в блеск блаженно-голубой.
И не было ни прошлого, ни цели,
нас вечности восторг соединил,
по небесам, обнявшись, мы летели,
ослеплены улыбками светил.
Но чей-то вздох разбил наш шар хрустальный,
остановил наш огненный порыв,
и поцелуй прервал наш безначальный,
и в пленный мир нас бросил, разлучив.
И на земле мы многое забыли:
лишь изредка воспомнится во сне
и трепет наш, и трепет звездной пыли,
и чудный гул, дрожавший в вышине.
Хоть мы грустим и радуемся розно,
твое лицо, средь всех прекрасных лиц,
могу узнать по этой пыли звёздной,
оставшейся на кончиках ресниц…
1918 г.
В полнолунье, в гостиной пыльной и пышной,
где рояль уснул средь узорных теней,
опустив ресницы, ты вышла неслышно
из оливковой рамы своей.
В этом доме ветхом, давно опустелом,
над лазурным креслом, на светлой стене
между зеркалом круглым и шкапом белым,
улыбалась ты некогда мне.
И блестящие клавиши пели ярко,
и на солнце глубокий вспыхивал пол,
и в окне, на еловой опушке парка,
серебрился березовый ствол.
И потом не забыл я веселых комнат,
и в сиянье ночи, и в сумраке дня,
на чужбине я чуял, что кто-то помнит,
и спасет, и утешит меня.
И теперь ты вышла из рамы старинной,
из усадьбы любимой, и в час тоски
я увидел вновь платья вырез невинный,
на девичьих висках завитки.
И улыбка твоя мне давно знакома
и знаком изгиб этих тонких бровей,
и с тобою пришло из родного дома
много милых, душистых теней.
Из родного дома, где легкие льдинки
чуть блестят под люстрой, и льется в окно
голубая ночь, и страница из Глинки
на рояле белеет давно...
К России
Отвяжись, я тебя умоляю!
Вечер страшен, гул жизни затих.
Я беспомощен. Я умираю
от слепых наплываний твоих.
Тот, кто вольно отчизну покинул,
волен выть на вершинах о ней,
но теперь я спустился в долину,
и теперь приближаться не смей.
Навсегда я готов затаиться
и без имени жить. Я готов,
чтоб с тобой и во снах не сходиться,
отказаться от всяческих снов;
обескровить себя, искалечить,
не касаться любимейших книг,
променять на любое наречье
все, что есть у меня, — мой язык.
Но зато, о Россия, сквозь слезы,
сквозь траву двух несмежных могил,
сквозь дрожащие пятна березы,
сквозь все то, чем я смолоду жил,
дорогими слепыми глазами
не смотри на меня, пожалей,
не ищи в этой угольной яме,
не нащупывай жизни моей!
Ибо годы прошли и столетья,
и за горе, за муку, за стыд —
поздно, поздно! — никто не ответит,
и душа никому не простит.
1939
|