|
Андрей Андреевич (ранний)
Нам, как аппендицит,
поудаляли стыд.
Бесстыдство - наш удел.
Мы попираем смерть.
Ну, кто из нас краснел?
Забыли, как краснеть!
Сквозь толщи наших щёк
не просочится свет.
Но по ночам - как шов,
заноет - спасу нет!
Я думаю, что Бог
в замену глаз и уш
нам дал мембрану щёк,
как осязанье душ.
Горит моя беда,
два органа стыда -
не только для бритья,
не только для битья.
Спускаюсь в чей-то быт,
смутясь, гляжу кругом -
мне гладит щёки стыд
с изнанки утюгом.
Как стыдно, мы молчим.
Как минимум - схохмим.
Мне стыдно писанин,
написанных самим!
Далёкий ангел мой,
стыжусь твоей любви
авиазаказной...
Мне стыдно за твои
солёные, что льёшь.
Но тыщи раз стыдней,
что не отыщешь слёз
на дне души моей.
Смешон мужчина мне
с напухшей тучей глаз.
Постыднее вдвойне,
что это в первый раз.
И чёрный ручеёк
бежит на телефон
за всё, за всё, что он
имел и не сберёг.
За всё, за всё, за всё,
что было и ушло,
что сбудется ужо,
и всё ещё - не всё...
В больнице режиссёр
чернеет с простыней.
Ладони распростёр.
Но тыщи раз стыдней,
что нам глядит в глаза,
как бы чужие мы,
стыдливая краса
хрустальнейшей страны -
застенчивый укор
застенчивых лугов,
застенчивая дрожь
застенчивейших рощ...
Обязанность стиха
быть органом стыда.
|