|
|
Спасибо, Солнышко, за красивую музыку
Тут недавно завязался разговор об историях создания произведений. Тоже увлекаюсь такими историями и хочу рассказать одну из них - о стихотворении моего любимого поэта Юрия Левитанского.
Преамбула:
Он был весьма интересным мужчиной и даже почти плейбоем. Были возлюбленные, были жёны. Каждая женщина для него была не объектом наслаждения, а завораживающей, непостижимой тайной. В 64 года он встретил 19-летнюю Ирину Машковскую, и завязался любовный роман. Он её полюбил за молодость, она его, наверное, - за талант. Он оставил жене свою большую квартиру, библиотеку, деньги и ушёл, как говорится, в одних брюках. Оставив не только жену, но и троих дочерей, старшая была ровесницей молодой возлюбленной.
Можно себе представить, как все возмущались вокруг и осуждали его. Родители, бабушка и дедушка Ирины лезли на потолок: 45 лет разницы, три дочери, да к тому же еврей (они были упёртыми коммунистами и неисправимыми антисемитами). Но Ирина пошла наперекор всем мнениям. Они прожили вместе 10 лет, снимая чужие квартиры, и лишь в последние два года в собственной, которую дали Левитанскому. Когда его не стало, вдова дала несколько интервью, в одном из них сказала, что для неё определение любви - это такая нежность, от которой дышать нельзя.
Он почти не писал последние десять лет.
"Не пойму, что происходит, - размышлял, - но ушло что-то, исчезло... Может, мой срок вышел. Сейчас я не писатель, я - читатель".
Один журналист, придя к нему брать интервью, попросил: давайте обозначим круг тем, главных идей вашего творчества.
Левитанский печально вздохнул:
- Дорогой мой, у поэзии и у любви круга нет...
И все-таки его мучила мысль, что круг этот очень скоро разомкнётся: "Вспомнишь меня через много лет: "Был у меня в юности один поэт... Кажется, Левитанский по фамилии..."
А теперь сама история (Из интервью жены Юрия Левитанского Ирины Машковской журналу "Огонек"):
"Он никогда не читал мне своих стихов. Я видела его декламирующим свои стихотворения только на поэтических вечерах. В кругу близких друзей он мог спеть одну из очаровательных песенок собственного сочинения, про кепочку к примеру... Но от чтения стихов он отказывался.
Зато в эти десять лет я была первым его читателем. Он аккуратно перепечатывал на стареньком "Рейнметалле" свои неровные строчки со смешным наклоном влево и с серьёзным видом протягивал мне, глядя поверх очков. Я садилась рядом, читала - и у меня перехватывало дыхание. Чтобы скрыть слезы, я указывала, например, на злоупотребление запятыми.
- Филолог! Это же авторская пунктуация!
Так же серьёзно и вроде бы немного безразлично он дал мне однажды прочесть вот это:
Зачем послал тебя Господь
и в качестве кого?
Ведь ты не кровь моя, не плоть
и, более того,
ты даже не из этих лет -
ты из другого дня.
Зачем послал тебя Господь
испытывать меня
и сделал так, чтоб я и ты -
как выдох и как вдох -
сошлись у края, у черты,
на стыке двух эпох,
на том незримом рубеже,
как бы вневременном,
когда ты здесь, а я уже
во времени ином,
и сквозь завалы зим и лет,
лежащих впереди,
уже кричу тебе вослед -
постой, не уходи! -
сквозь полусон и полубред -
не уходи, постой! -
еще вослед тебе кричу,
но ты меня не слышишь.
Увидев мои слёзы, он сказал:
- Ты принимаешь литературу слишком близко к сердцу. Это непрофессионально.
- Но ведь это про нас с тобой - выходит, я тебя не слышу?!
Он промолчал. А на другой день протянул мне листочек с написанным от руки:
Но ты ещё слышишь, но ты ещё слышишь
покуда меня,
и я еще слышу, как рядом ты дышишь, -
спасибо тебе.
И есть у нас море - оно еще наше -
твоё и моё.
И небо над морем - оно у нас тоже
одно на двоих...
Это был мне подарок, в утешение.
Но стихи он опубликовал без концовки."
|