Форум - Показать сообщение отдельно

Manticore · 21.10.2011, 09:56

Когти Розы Соломоновны

Владимир Эйснер

1. "... Покажи парубку чего."

В двадцатых числах декабря, в самую глухую полярную ночь, моё зимовье осиял луч с неба: знакомые пилоты "тормознули" у избушки.
Со свистом и грохотом вертолёт завис в полуметре от земли, рывком открылась дверь и механик махнул рукой:
- Давай!
Я передал ему карабин и рюкзак с пушниной, запрыгнул сам и втащил испуганного пса.
В посёлке сразу же побежал на склад сдавать пушнину.
- Показывай!
Оценщица, Людмила Сахно, не отличалась многословием. Она осмотрела лишь верхние шкурки и брезгливо поморщилась:
- Остальные такие же?
- Да.
- Неправильно обработано! Можешь сдать, но я тридцать процентов срежу на доводку. Надо оно тебе?
Мне оно было не надо.
- Тогда вот что...
Она черкнула пару строк в блокноте, и вырвала листок:
- На тёплом складе найдёшь Розу Соломоновну Грушевскую. Она покажет, как по ГОСТу сделать. Будешь готов - приноси, выпишу государственную квитанцию.
Записка была краткой и выразительной: "Роза покажи парубку чего".

2. Сапожник и пастух

Заинтригованный, пошёл я на тёплый (отапливаемый) склад. Не часто встретишь женщину с таким редким именем и отчеством. Грушевскую я никогда не видел, знал лишь по слухам, что первого мужа она убила, за что немалый срок "оттянула", а второй, с которым много лет прожила, года три как пропал в тундре полярной ночью.

"Теплый склад" оказался длинным холодным помещением с инеем на потолке. Я пристегнул поводок собачьего ошейника к едва живой батарее отопления ("Ждать, Таймыр!") и открыл дверь первой от входа комнаты. Там сидели несколько женщин с повязками на лицах. Перед каждой стояла на широкой электроплитке железная оцинкованная ванна с отрубями. В помещении висел густой запах горячей пшеницы и бензина. Женщины руками в толстых перчатках натирали песцовые шкурки горячими отрубями, старательно удаляя с них кровь и грязь, а зажиренные места чистили бензином.

- Здравствуйте! Где можно видеть Розу Соломоновну?

Ближайшая закутанная фигура указала претолстым пальцем на внутреннюю дверь.
В следующем помещении висели под потолком песцовые тушки, как стреляные, так и с перебитыми капканами лапками, - оттаивали. Местами кровь на тушках засохла, местами нет, и капала на пол. Безрадостное зрелище.
У широкого столика с сильной лампой на нём, сидела женщина с высоко подколотыми чёрными волосами и снимала с песца шкурку.

Снимала через рот. Правая рука её, оголённая до плеча, ловко двигалась внутри песцовой "шубы", левая придерживала тушку за шею. «Голая», блестящая от жира и крови, голова песца скалила зубы как «Весёлый Роджер» на пиратском флаге. Ах, если бы эту картину видели одетые в меха модницы из глянцевых журналов!
Я снимал шкурки с добытых песцов с огузка и такому способу очень удивился. Поставил карабин в угол и подошёл.

- Вы Роза Соломоновна? Вам записка.
- Подожди чудок, я щас.
Пока Роза Соломоновна медленно, как малограмотная, читала записку, я внимательно эту амазонку разглядывал.
Стройная, одного со мной роста (а во мне 176 см), кареглазая, с правильными чертами лица и девичьим румянцем на щеках, которого не мог скрыть и желтоватый искусственный свет.
Пытаясь определить её возраст, я задержался взглядом на высокой, молочного цвета шее. И с трудом отвёл глаза. К этой нежной светящейся коже хотелось прижаться губами и ощутить биение крови в тонких голубых жилках.

Стало жарко, я отодвинулся.

Но и Роза Соломоновна наблюдала за мной.
- Так это ты тот новенький, который в такую даль согласился? На х... бы они упали те шхеры Минина, когда по Енисею две зимовки пустуют?! И рыба там, и дрова, и олень круглый год держится. Пароходы мимо - торгуй, не зевай!
Ругательство само собой сорвалось с её пухлых губ. Так ребёнок скажет иногда ненароком грубое слово, не понимая его значения.

- Откуда же было знать? Начальство направило.
- Какое на хрен начальство? Когда тебя на работу принимали, Кольчугин в отпуске был!
- Меня исполняющий обязанности принимал. Главный инженер по промыслу, Николай Николаевич.
- Ах, Николаша! Нет, он не "и.о.", он - иа. Осёл, каких мало!
Ну и ну! Я только руками развёл.
- Люда звонила за тебя. Вытряхай на хрен свой рюкзак, поглядим.

Она быстро просмотрела весь мой "пух". К некоторым шкуркам принюхивалась, выворачивала наизнанку и бесцеремонно совала мне под нос. От плохо обезжиренной пушнины исходил неприятный запах.

- Н-ну, я думала, хуже будет. Вовремя принёс. Ещё день-два в тепле и завоняют к е... матери. Срочно спинки вымездрить, хвосты обезжирить, лапки разрезать, коготки подогнуть, а то половину заработка потеряешь.
Она показала мне как марлей снимать со шкурок тонкую плёнку мездры, как выдавливать жир ножом и промокать его хлопковой тряпочкой.

Я принялся за свою работу, она вернулась к своей. Поражённый грубостью этой красивой женщины я молчал, она тоже не делала попыток продолжить разговор.
Под моими неумелыми руками одна из шкурок порвалась и я невольно вскрикнул.
- Что т-такое?
- Порвал...
Она посмотрела.
- Малая дыра - не беда. Смочи края водой, чтоб дальше не лезло и зашей, тогда ни х... не будет. Цена та же. "Елочкой" шить умеешь?
- Чё ж нет? Умею.
- Уме-э-ешь? А наши мужики - нет. Как попало зашивают. А кто понаглей - к нам. "Помогите, бабочки, у меня пальцы толстые!" - она негромко, беззлобно рассмеялась. - Ну-к, дай гляну!
Посмотрела как я шью, и осталась довольна:
- Иголку тонкую взял. Пра-а-вильно... Стежки бы меньше, а так ничё. Где учился-то?
- Нигде, я деревенский.
- Ну так что же - деревенский! Не каждый и деревенский знает. Тут был у нас один х... моржовый, - побежал еловую иголочку искать. Это в тундре-то! - она опять рассмеялась, и откинулась к стене всем телом. - Ф-фу, притомилась! Так где, говоришь?
- Нигде. Отец показал.
- Он сапожник?
- Нет. На колхозной ферме работал. Зимой - скотник, летом - пастух.
- Пастухи - да, умеют по коже.
- Конечно. Кнут сплести, седло зашить, сапоги залатать, а зимой валенки подшивали.
- Валенки? Иглой или крючком.
- И так, и так можно. Но я люблю крючком - ловчее.

Она вдруг резко встала, подняла ногу на подоконник, нимало не смущаясь тем, что юбка задралась выше колена, и сдёрнула с ноги подшитый валенок с кожаным запятником на нём.

- Иглой или крючком?
Я осмотрел валенок. Подцепил концом ножа дратву стежка и потянул. Показался узелок, каких не бывает при работе иглой.

- Подошва - крючком. И недавно. Узелки не стёрлись. Запятник иглой пришит. Наверное, даже двумя иглами одновременно, так быстрее. Хорошая работа, аккуратная.
- Это дядь Яша Фишман из Дома быта. Спец. Эх, какой мой папаня был мастер! Всё начальство в его сапогах щеголяло. Для сук энкаведешных такие "лодочки" шил - закачаешься! Но и пил, как сапожник... Иди-к сюда!

Она достала из под стола початую бутылку коньяка, из шкафчика на стене - два стакана, плеснула на ладони синей жидкостью из пузырька, вытерла руки марлей.
- Рукомойник замёрз. Х... бы им в глотку, алкашне кочегарной! Протри руки тройнушкой, а то бывает, больной пёс попадёт.

Я тоже протёр руки одеколоном.
- Вот, шоколадку отломи. "На ферме работал". Что, отец умер уже?
- Да. И мама. Недавно.
- И мои.. Царствие им небесное. Помянем.
Мы выпили, не чокаясь. Долго молчали, думая каждый о своём.
- Теперь - за знакомство. На "Вы" не говори, я не барыня.
Она опять плеснула в стаканы на палец коньяку.
Но выпить мы не успели. Открылась дверь и закутанная фигура указала на меня пальцем:
- Новенький! К телефону. В колидоре на стене.
Грушевская вышла следом.

3. Сейф

Некий сержант Будьласка (да что они тут, все с Украины?) из районного отделения милиции, требовал, чтобы я немедленно сдал карабин на склад. Я глянул на часы: семь вечера. Оружейный склад до пяти. Бегать по посёлку, искать кладовщицу? Нельзя ли завтра утром?
Но Будьласка был неласков:

- Никаких завтра. Раз в общаге прописан - сдать немедля. Уже было такое: напьются, постреляются, а похмелье наше.

- Дай-ка! - Роза Соломоновна мягко, но решительно взяла у меня трубку.
- Васыль Петровыч, это я, Роза. У Гали дитё грудное. Не пойдёт она щас на склад, имей понятию, тридцатник с ветром, а ну - грудь застудит? Что? Да контролирую я, контролирую, вот те крест, затвор выну, и в сейф положу. Под мою ответственность, Петровыч, ты же знаешь меня! - и она быстро прижала трубку к моему уху.
- Сдайте утром и отзвонитесь! - гудки отбоя.

Мы вернулись на рабочее место и выпили по второй. Я пошарил глазами по комнате, но никакого сейфа, кроме посудного шкафчика на стене не нашёл. Так и сказал Розе.
Она рассмеялась:
- А ты не знаешь, где у бабы сейф? Уморил, парубок! - и повернулась ко мне пышной грудью. Я вспомнил, где наши деревенские женщины держат деньги, чтобы не украли на базаре, и тоже стало весело.

4. Золотые люди

- Ну, вот что: время семь вечера. Мы - до восьми. Собирай-ка свою трахомудию обратно в рюкзак и в камору на мороз. Завтра доделаешь. А щас доставай пса с крюка и мне одного дай, покажу, как правильно снимать и на ходу обезжиривать.

Я снял две тушки с гвоздей на потолочной балке, одну отдал Розе, вторую взял сам.
- Вот смотри: начинаешь ножницами. Жировую подушку с лапки срезаешь и - на х... на рогожку! Потом ножом чуть подрезать шкурку и кругом от косточки освободить. Коготки подцепить ножницами, потянуть, обрезать у крайнего сустава. Теперь по суставу лапки ножом чикнуть, обрезать и тоже на х... на рогожку! И так - все четыре. Лапки удалишь - легче дальше работать.

- Роза, ты почему такая матершинница?
- Н-ну? А ты чё, идейный?
- Нет. Просто неприятно: красивая женщина, красивые губки - и грязь.
- Красивая? Ты меня молодой не видел. Щас вот столько не осталось!
- Осталось, Роза, поверь мужику, осталось!
- А сколько мне, думаешь, лет?
- Если бы не лапки у глаз, - не больше двадцати. А так, думаю, - годки.
- Сколько тебе?
- Тридцать четыре.
- М-м-м - "годки"! Сорок два не хошь?
- Не верится...
- Не верится? У меня сын в десятом классе, дочь в седьмом. Вот и считай.
Она отложила нож в сторону и взяла скальпель.

- Теперь смотри внимательно: губы подрезать и помаленьку всю голову освободить. Глаза и уши аккуратно обойти, хрящи из ушек вырвать - не нужны. Чуть было не сказала "на х... на рогожку", но не буду, раз тебе неприятно.

- Так ведь сказала уже!
- Но тихим голосом и глазки вниз. Вишь, я хорошая тётечка!
В глазах её прыгали искорки, я рассмеялся.
- А теперь кажи руки, охотничек!
Недоумевая, протянул я обе руки вперёд.

Она поочерёдно притронулась к большим пальцам моих рук и легонько потрясла их.
- Чтобы быстро снять-обезжирить, надо нокоть отрастить. Большой как у меня. Вишь?
- Ну.
- Если правша, - на правом, левша, - на левом.
- Не пойму...

- Вот смотри: Нокотем цепляешь плёнку на шее и давишь. Нокоть - не нож, шкурка не рвётся. Потихонечку шкурку кругом отделяешь, пеньки лапок, вишь, сами выскакивают? И пошла, пошла шкурка вниз. А плёнки и жир на тушке остались! И обезжиривать не надо. Время-силы экономишь. Я за день - двадцать пять делаю. Под настроение и больше.
Потом надо жир-кровь бензином снять, стальной расчёской пух вычесать, прутиком хлопать, пыль выбить. Тогда станет красивая, пушистая, мягкая и в Питер поедет на пушной ау - аукцьон. Международный. За золото. Понял, мы какие? Золотые для государства люди!

5. Любовь, кровь и балалайка

Но я плохо слушал. Я смотрел на оголённые до плеч руки этой женщины. На правой руке выше запястья были белые скобы и полосы. На широком шраме у локтя - точки от ниток. Левую ладонь пересекала грубая красная черта. За нож хваталась.
Роза выпрямилась на стуле:

- Во работёнка! Спина, как чужая. А руки, хоть смотри, не смотри, - память мне за любовь... Семнадцати замуж вышла, через год уже срок тянула. Прихожу с ночной, а он с бабой! Да ладно бы где, простила бы. Нет - на постели нашей! Ну, я в кухню и нож! И он - свой складник. Бились - поле Куликово. А стерва ушла!..

Роза Соломоновна положила на стол нож и ножницы и стала легонько раскачиваться из стороны в сторону. Тихая песня на языке так похожем на мой родной зазвучала в забрызганной звериной кровью комнате:

"Libe ken brennen un nit ojfheren,
Herze ken vejnen,vejnen on trenen.
Tumbala, tumbala, tumbalalajka,
Tumbala, tumbala, tumbalala..."

("Только любовь лишь горит, не сгорая,
Сердце без слёз безутешно рыдает.
Тумбала, тумбала, тумбалайка,
Тумбала, тумбала, тумбалала...")

Открылась дверь, четверо женщин из соседнего помещения вошли в комнату. Откинули повязки с лиц и подхватили припев:

"Tум, балалайка, шпил, балалайка,
Тум, балалайка, тумбалала..."

Сероглазая женщина среднего роста постучала пальцем по браслету часов:
- Завязывай, Соломонна, щас сторож придёт.

Она сняла с балки двух последних песцов, одного отдала Розе, второго стала обрабатывать сама. Женщины принялись наводить порядок и убирать ободранные тушки в мешки.
Я выносил мешки на улицу и вытряхивал содержимое в большой ящик на тракторных санях у дверей. Многим ли отличается судьба человека от судьбы песца? Так же ждёт тебя капкан болезни, случайности, старости. Шкуру, правда, не сдирают, но зато пух с тебя вычёсывают всю жизнь.

Холодно. Наверное, за тридцать. Морозная дымка окутала высокую луну и огни фонарей на той стороне пролива. Громада атомного ледокола угадывалась у пирса. Я с трудом разглядел прожектор на крыше своего общежития. Пора домой. Сначала позвонить, чтобы парни бельё взяли и пару одеял лишних. На скорую руку построена общага. Щелястая. Дует.

Когда я вернулся в помещение, радостно-тёплое с мороза, обнаружилось, что Таймыру моему постелена оленья шкура и он грызёт кость с хорошим шматком мяса на ней.
В "обдирочной" включили верхний свет. На столе была постелена скатерть, стоял чайный прибор, в корзинке - печенье и шоколад.

- Садись с нами, - сероглазая хлопнула по свободному стулу рядом с ней.
- Спасибо, девушки. Мне ещё на ту сторону бежать.
- Пережди. Последняя вахтовка в десять.
- Зачем? Я напрямик.
- Не советую. Вчера ледокол прошёл.
- А мне пилоты говорили: позавчера. Уже прихватило канал при ветре таком.
- Тогда вот что, - Роза встала и принесла из соседней комнаты небольшой железный ящик, в каких механики держат инструменты. Вынула из него напильник на деревянной ручке. Уложила напильник на цементный пол и резко ударила молотком. Сталь раскололась посредине, образовав острые, рваные края. Половинку с ручкой на ней Роза протянула мне.

- Держи. Если вдруг провалишься, этим когтем себя вытянешь.
- У меня нож.
- Руки порежешь. Да и соскальзывает, ломается, неужели не ясно?
- Ясно, Роза. Мне приходилось.
- Вот! Не фраерись!
- Спасибо.
- Будь ласка. А теперь не дури и садись за стол. Горячее в мороз не лишне.