Бомбёжки, голод и разруха
Вели свой ненасытный счёт.
Костлявая, с косой, старуха
Всегда стояла у ворот.
Терпели всё и бомбы с неба,
И холод сумрачных домов.
Когда простой кусочек хлеба
Во сне как манна с облаков.
Терпели. Знали что так надо,
Что городу они нужны.
Но как смотреть на тех кто рядом,
Чьи жизни так для них важны.
Они ходили лёгкой тенью,
Забыв игрушки, краски, смех.
И взгляд лишь только на мгновенье
Надеждой вспыхивал у всех.
Но Ленинград, борясь в блокаде,
Не забывал своих детей.
На материк, по водной глади
Их отправляли поскорей.
Шли все они на переправы
Кто в одиночку, кто гурьбой.
Покрыли головы панамы,
Всё как тогда перед войной.
Баржу подали под посадку.
Течёт по трапу ручеёк.
Идут детишки по порядку
Без слов, в тиши живой поток.
Забыты шалости, забавы.
Серьёзны лица, строго в ряд.
Шагают медленно устало.
О многом говорит их взгляд.
Садятся плотно на скамейки,
Тоскливо смотрят на причал.
Без музыки и без оркестра,
Прощаясь Ленинград молчал.
Гудок протяжный дал отправку,
Вода подёрнулась волной.
Баржа отходит синью гладкой
След оставляя за собой.
Но в небе что-то изменилось,
В том самом с чистой синевой.
На головы людей свалились
Гул самолёта, смерти вой.
Летел, рисованый крестами.
Послушен воле злой штурвал.
И спрятавшись за облаками,
Пилот убийца цель искал.
Баржу увидел нелюдь злобный,
Детей, измученных войной.
Кто заметались беспокойно,
Увидев смерть над головой.
Он развернулся круто чтобы
Машину бросить на крыло.
И на детишек сбросил бомбы,
Смотря с ухмылкою и зло.
Свист бомбы нагоняет ужас,
Жизнь на секунды счёт ведёт.
С надеждой смотрят люди хмурясь,
Вдруг этот гад не попадёт.
Вздохнула Ладога седая
От боли, что не передать.
Когда телами опадая
Покрылась вздыбленная гладь.
Причал взорвался криком громким.
Белели головы отцов.
Седая мать кляня подонков,
Взывала гнев на подлецов.
Пучина приняла останки,
Всех уложив на мягком дне.
И только белые панамки
Качались тихо на волне.
Виктор Мережин
Белые панамки