Для наглядности начертим его на карте — так, по-моему, гораздо интереснее.
1. Площадь Контрэскарп
2. Первая квартира Хемингуэя в Париже (улица Кардинала Лемуана, 74)
3. Церковь Сен-Этьен-дю-Мон
4. Стена Филиппа-Августа
5. Остров Сен-Луи
6. Мост Сен-Луи
7. Нотр-Дам (остров Ситэ)
8. Ресторан «Серебряная башня» (La Tour d'Argent)
9. Отель «Вольтер» (Hotel du Quai Voltaire)
10. Дом, где умер Вольтер, и одноимённый ресторан
Улица Кардинала Лемуана
В Париже существует два адреса, когда-то принадлежавших Хемингуэю, и оба они неоднократно зафиксированы в книге. Поначалу, приехав в Париж со своей молодой женой Хедли, писатель жил на улице Кардинала Лемуана, потом они какое-то время отсутствовали в городе, а когда вернулись, поселились на улице Нотр-Дам-де-Шамп. В принципе, эти места расположены не очень далеко друг от друга, особенно по современным меркам. Однако первое из них на то и первое, что с ним связано больше воспоминаний...
Нашим домом на улице Кардинала Лемуана была двухкомнатная квартирка без горячей воды и канализации, которую заменял бак, что не было таким уж неудобством для тех, кто привык к мичиганским уборным во дворе. Зато из окна открывался чудесный вид. На полу лежал хороший пружинный матрац, служивший удобной постелью, на стенах висели картины, которые нам нравились, и квартира казалась нам светлой и уютной.
Неоднократно называется и конкретный адрес: улица Кардинала Лемуана, дом 74. Найти его совсем нетрудно. Смею надеяться, что с момента описываемых событий здесь всё-таки появились современные коммуникации. Что точно появилось, так это мемориальная доска, не позволяющая сомневаться, что перед нами тот самый дом.
Надо заметить, что, в целом, окрестные кварталы прекрасны, колоритны и относительно мало насыщены туристами. По таким живописным улочкам мы и выходим на площадь Контрэскарп.
Это круглая площадь, от которой в разные стороны расходится несколько улиц. Интересующая нас улица Кардинала Лемуана — одна из них.
На самой площади можно перекусить в одном из типично парижских ресторанчиков.
Но мы лучше свернём на нужную нам улицу — и практически сразу нос к носу столкнёмся с тем самым домом.
Главным впечатлением от дома стала его дверь.
Слева от двери — табличка, подтверждающая, что мы не ошиблись адресом. Она сообщает, что Эрнест Хемингуэй жил здесь с января 1922 по август 1923 года, на третьем этаже этого здания (то есть по нашему — на четвёртом). И что окрестные городские реалии сыграли важную роль в становлении его таланта.
Всё это иллюстрируется последней фразой из его книги:
«Таким был Париж в те далекие дни, когда мы были очень бедны и очень счастливы».
Внутрь, конечно, не попасть, а сама крошечная квартирка, где некогда жил писатель, сегодня стоит каких-то совершенно баснословных денег (даже по парижским меркам).
Так что у меня уже наготове другая цитата из того же источника:
С дальнего конца улицы Кардинала Лемуана к реке можно спуститься разными путями. Самый ближний – прямо вниз по улице, но она очень крута, и когда вы добирались до ровного места и пересекали начало бульвара Сен-Жермен с его оживленным движением, она выводила вас на унылый, продуваемый ветрами участок набережной слева от Винного рынка. Этот рынок не похож на другие парижские рынки, а скорее на таможенный пакгауз, куда привозят вино и платят за него пошлину, и своим безрадостным видом напоминает не то казарму, не то тюремный барак.
Ну что же, двинемся к реке? Надо сказать, что описание Хемингуэя, в принципе, соответствует, действительности, хотя
Винного рынка, например, уже не существует. Тем не менее общее впечатление у меня сложилось такое же: дальний конец улицы весьма живописен и любопытен, а ближе к реке становится скучнее. Да и в целом на улице Кардинала Лемуана нет каких-то выдающихся достопримечательностей — можно просто любоваться красивыми домами.
А ещё можно заглянуть в одну из улиц, уходящих влево — улицу Клови. И увидеть вдалеке прекрасную церковь Сен-Этьен-дю-Мон. На неё, впрочем, лучше смотреть не отсюда, а со стороны Пантеона.
Но, раз уж улица Клови привлекла наше внимание, пройдём по ней пару десятков метров, чтобы встретить один из многочисленных неожиданных памятников Парижа. Здесь, между домами 1 и 5, сохранился кусок средневековых городских стен — так называемой стены Филиппа-Августа. Этот кусок небольшой (на другом берегу Сены сохранился другой, покрупнее), но толщина стены впечатляет!
Взглянув на памятник средневековому могуществу, мы возвращаемся обратно на улицу Кардинала Лемуана...
...и продолжаем свой спуск в направлении Сены.
Этот путь к реке действительно довольно однообразен, хотя спускаться под горку приятно — не знаю, почему Хемингуэй считал это недостатком. Разве что в его времена дорожное покрытие было хуже.
Вот наконец-то и бульвар Сен-Жермен, от которого раньше начинался неуютный пустырь. Но этот отрезок дороги совсем короткий, и отсюда уже рукой подать до реки.
Остров Сен-Луи
По ту сторону рукава Сены лежит остров Сен-Луи с узенькими улочками, старинными высокими, красивыми домами, и можно пойти туда или повернуть налево и идти по набережной, пока остров Сен-Луи не останется позади и вы не окажетесь напротив Нотр-Дам и острова Ситэ.
Отличный план, как по мне, — какой из вариантов ни выбери. Но я бы всё-таки для начала заглянула на остров Сен-Луи, а уж потом пошла дальше гулять по набережным в сторону Ситэ и Нотр-Дама. Потому что Сен-Луи — это действительно особое место. Он, на своё счастье, не подвергается таким чудовищным туристическим атакам, как Ситэ, и здесь можно по-настоящему насладиться атмосферой старого Парижа. Конечно, тоже при участии туристов, но всё же в какой-то разумной концентрации.
Южный берег острова Сен-Луи:
С видом на Нотр-Дам, конечно, — никуда от него не деться.
И северный берег.
А между двумя этими берегами — чудесные узкие улочки. Так и подмывает написать «лабиринт улиц», но это бы не соответствовало действительности: остров Сен-Луи маленький, улиц тут совсем немного, и все они подчинены строгой геометрии.
Дело в том, что его благоустройство началось только в XVII веке — в отличие от соседнего Ситэ, который обживался с античных времён. Пока на Ситэ активно селились, возводили церкви и дворцы, здесь разве что скот пасли. Ну, ещё наведывались прачки и дуэлянты. А когда всё-таки дошло дело до застройки, её производили уже по чёткому плану.
Как нетрудно догадаться, сегодня здесь живут самые богатые люди Парижа.
Прогулявшись по Сен-Луи, можно перебраться на Ситэ по мосту Сен-Луи, практически сразу оказавшись у заднего фасада Нотр-Дама. А можно вернуться на «большую землю», на левый берег Сены, и продолжить свой путь по маршруту Хемингуэя. Это будет правильнее и интереснее: нам ведь теперь нужно познакомиться с местными букинистами! Так что пойдём
«по набережной, пока остров Сен-Луи не останется позади и вы не окажетесь напротив Нотр-Дам и острова Ситэ».
Букинисты на набережной
Первые букинисты на набережных Сены появились очень, очень давно — ещё в первой половине XVI века. Пожалуй, тогда в их образе было гораздо меньше романтики: это была своеобразная разновидность «лотошников», которыми становились не от хорошей жизни, а от отсутствия денег на аренду помещения под полноценную книжную лавку.
Они таскали свой товар на себе в корзинах, которые вешали на шею, или торговали им прямо с земли. И при этом на протяжении веков подвергались регулярным гонениям и притеснениям со стороны властей: мало ли какую запрещённую литературу могут распространять такие сомнительные бродячие торговцы, мало ли каких экстремистских памфлетов у них не отыщется!
Впрочем, были и попытки ввести деятельность этих мелких предпринимателей в правовое русло, но всё равно оставалось немало неучтённых персонажей, занимавшихся своим делом незаконно. Страсти время от времени кипели нешуточные, но никакие запреты и гонения на букинистов всё равно не действовали, так что в конце концов они всё-таки были признаны неотъемлемой частью городской инфраструктуры. И примерно в середине XIX века — с выходом декрета, взявшего букинистов под свою защиту, — эта профессия наконец-то стала более-менее стабильной.
А в 1891 году им даже разрешили устроить стационарные хранилища для книг на парапетах, вместо того чтобы каждый вечер отвозить свой товар домой. И сегодня парижские набережные невозможно представить без этих зелёных ящиков. В открытом виде они служат прилавками, а в запертом — складами.
У книготорговцев на набережной иногда можно было почти даром купить только что вышедшие дешевые американские книги. Над рестораном «Серебряная башня» в те времена сдавалось несколько комнат, и те, кто их снимал, получали в ресторане скидку; а если они оставляли какие-нибудь книги, valet de chambre [«коридорный» (франц.)] сбывал их букинистке на набережной, и вы могли купить их у нее за несколько франков. Она не питала доверия к книгам на английском языке, платила за них гроши и старалась поскорее их продать с любой, даже самой небольшой прибылью.
Про товар с историей мне всегда интересно, откуда он берётся, — будь то подержанная книга или любая безделушка с блошиного рынка (одного из многочисленных блошиных рынков Парижа). Хемингуэй в этом плане немного просвещает нас, как с этим обстояли дела в его времена.
С тех пор, конечно, многое изменилось безвозвратно, и вряд ли
ресторан «Серебряная башня» (LaTourd'Argent) по-прежнему служит букинистам источником книг. Но сам он никуда не делся с набережной Турнель. Открыт, работает и процветает.
Вообще, у Хемингуэя в тексте фигурирует около дюжины парижских кафе и ресторанов (и ещё несколько упоминается без названий). Большинство из них существует по сей день. Но сегодня стеснённый в средствах начинающий писатель уже не сможет пообедать, наверное, ни в одном из них: эти заведения сделали себе имя на прославившихся деятелях прошлого (не только Хемингуэе, но и многих его знаменитых современниках) и соответствующим образом изменили свою ценовую политику. Впрочем, это отдельная история, к которой, надеюсь, мы ещё вернёмся.
Если же говорить о «Серебряной башне», то в ней Хемингуэй никогда не бывал, потому что этот ресторан с самого начала своего существования был ориентирован отнюдь не на простую публику.
Утверждается, что это заведение появилось аж в 1582 году. Его открыл один из первых «настоящих рестораторов» в истории — некто Рурто (Rourteau). Опять же, говорится, что «это было первое в Париже заведение, которое отличали белые скатерти, чистая посуда и культура обслуживания». А ещё сюда захаживали кардинал Ришелье и сам Генрих IV. Впрочем, нет никаких документальных подтверждений тому, что всё было именно так :) Но уровень притязаний, думаю, понятен.
Одно время у «Серебряной башни» было три звезды Мишлена, но в 1996 году ресторан потерял одну звёздочку, а в 2006-м — ещё одну... А в следующем, 2007 году вышел мультфильм «Рататуй», при создании которого прототипом ресторана послужила именно La Tour d'Argent. Мишленовских звёзд это ей, конечно, не вернуло, зато новый виток популярности был гарантирован.
Хотя крысы на кухне — сомнительная реклама, при всей моей любви к этому мультфильму. :)
Если же быть ближе к нашей теме, то есть к литературе, то помимо Хемингуэя «Серебряная башня» встречается ещё у Марселя Пруста — в томе «Под сенью девушек в цвету». Но там название ресторана упоминается совсем вскользь, в рамках одного из длинных, витиеватых сравнений, и вряд ли может служить здесь иллюстрацией. Так что давайте вернёмся ближе к реальности.
Гостиница при ресторане существует и в наши дни. Наверное, это уже не просто «несколько комнат над рестораном», а что-то более серьёзное. Но вполне вероятно, что в её номерах англоязычные гости по-прежнему оставляют книги.
– А есть среди них хорошие? – как-то спросила она меня, когда мы подружились.
– Иногда попадаются.
– А как это узнать?
– Я узнаю, когда читаю.
– Все-таки это дело рискованное. Да и так ли уж много людей читает по-английски?
– Ну, тогда откладывайте их и показывайте мне.
– Нет, откладывать их я не могу. Вы ведь не каждый день ходите этим путем. Иногда вас подолгу не видно. Нет, я должна продавать их, как только представится случай. Ведь они все-таки чего-то стоят. Если бы они ничего не стоили, мне б ни за что их не продать.
– А как вы определяете ценную французскую книгу?
– Ну, прежде всего проверяю, есть ли в ней иллюстрации. Затем смотрю на качество иллюстраций. Большое значение имеет и переплет. Если книга хорошая, владелец обязательно переплетет ее как следует. Английские книги тоже в переплетах, но в плохих. О таких книгах очень трудно судить.
Конечно, букинисты на набережных торгуют не только книгами. Они предлагают старые журналы и газеты, открытки и афиши, рисунки и совсем уж незатейливые товары, ориентированные на туристов, — магнитики, например. Отрезок набережной на левом берегу, тянущийся вдоль острова Ситэ, — особенно бойкий и оживлённый с туристической точки зрения. Когда остров заканчивается, набережная становится шире, а толпа — умеренней.
Ряды зелёных деревянных ящиков с книгами тянутся по набережным около двух с половиной километров. Последние из них можно увидеть на набережной Вольтера. Собственно говоря, в процессе своей прогулки Хемингуэй преодолевает всё это расстояние, проходя «букинистический» отрезок дороги вдоль реки буквально из конца в конец. По крайней мере, в наши дни букинисты левого берега Сены располагаются как раз от моста Сюли до моста Руаяль.
От этого лотка около «Серебряной башни» и до набережной Великих Августинцев букинисты не торговали английскими и американскими книгами. Зато дальше, включая набережную Вольтера, было несколько букинистов, торговавших книгами, купленными у служащих отелей с левого берега Сены, в частности, отеля «Вольтер», где, как правило, останавливались богатые люди.
Hotel du Quai Voltaire — заведение не такое пафосное, как «Серебряная башня», по крайней мере в своей современной инкарнации. Всего три звезды. Зато расположение прекрасное, а наличие на фасаде мемориальной таблички с целым списком известных имён, безусловно, прибавляет этому месту респектабельности. Верхняя табличка справа от входной двери гласит: «Здесь Шарль Бодлер, Ян Сибелиус, Рихард Вагнер и Оскар Уайльд почтили Париж своим пребыванием».
Что касается Бодлера, то он не только жил в этой гостинице, но и писал здесь свои знаменитые «Цветы зла». Потому на золотой табличке ниже приводится отрывок стихотворения «Предрассветные сумерки» (Le crépuscule du matin) из этого сборника:
Дрожа от холода, заря влачит свой длинный
Зелено-красный плащ над Сеною пустынной,
И труженик Париж, подняв рабочий люд,
Зевнул, протер глаза и принялся за труд.
Помимо названных выше деятелей искусств постояльцем гостиницы «Вольтер» был ещё и Камиль Писсаро. Из окна своей комнаты на четвёртом этаже он писал павильон Флоры и мост Руаяль:
В одном из следующих домов располагается заведение, также названное в честь великого французского просветителя, — ресторан «Вольтер».
Собственно говоря, в этом самом доме Вольтер скончался 30 мая 1778 года, как сообщает нам эта табличка.
Как-то я спросил у другой букинистки – тоже моей хорошей приятельницы, – случалось ли ей покупать книги у самих владельцев?
– Нет, – ответила она. – Это все брошенные книги. Потому-то они ничего и не стоят.
– Их дарят друзьям, чтобы они не скучали на пароходе.
– Возможно, – сказала она. – Наверно, их немало остается на пароходах.
– Да, – сказал я. – Команда их не выбрасывает, книги отдают в переплет и составляют из них судовые библиотечки.
– Это очень разумно, – ответила она. – Во всяком случае, это книги в хороших переплетах. А такая книга уже имеет ценность.
Вдоль парапета располагаются букинисты, а напротив них, через дорогу, то и дело попадаются более «цивилизованные» книжные лавки, торгующие как новыми, так и старыми книгами. Они все разные, но, в целом, здесь гораздо больше шансов найти настоящий антиквариат.
Вообще же, если, следуя примеру Хемингуэя, искать в Париже недорогие подержанные англоязычные книги, то сегодня букинисты на набережной уже не лучшее — или, по крайней мере, не единственное — решение. Уж очень они ориентированы на туристов, и книги у них стоят не то чтобы дёшево. Хотя их можно понять, конечно.
На предмет дешёвых англоязычных книг стоит изучить букинистические лавки, расположенные подальше от оживлённых туристических троп, а ещё лучше — прилавки с подержанными книгами, которые нередко выставляют перед самыми обычными, небукинистическими книжными магазинами. Качество литературы, конечно, вызывает вопросы, но, если порыться, можно найти и что-то вполне достойное... за полтора-то евро!
Ну что же, успешно решив вопрос с пищей духовной, пора, пожалуй, подумать и о более приземлённых вещах. Изначально я планировала продолжить нашу прогулку по набережным и познакомить вас ещё с одной категорией местной публики — рыболовами.
И закончить этот пост приготовлением свежевыловленной ими рыбы — по самому что ни на есть хемингуэевскому рецепту. Но моё повествование слишком разрослось, а показать хочется ещё очень много. Поэтому, пожалуй, продолжу свой рассказ в рамках следующей серии.
Но оставлять вас сегодня голодными было бы крайне несправедливо! Вы ведь так внимательно читали все мои лирические отступления в надежде на щедрое угощение в конце :) Поэтому предлагаю нам вернуться по набережным обратно — туда, где началось наше знакомство с букинистами, — и всё-таки поужинать в «Серебряной башне». Гулять так гулять! Тем более, когда ещё будет такой удачный повод приготовить рататуй по рецепту крыса Реми.
Первоначально рататуй — простое блюдо родом из Прованса. По сути это овощное рагу: кабачки, баклажаны, помидоры и болгарский перец грубо режутся кубиками (или как получится), приправляются луком, чесноком и пряными травами — и обжариваются/тушатся вместе в сковороде. Правда, существуют усложнённые версии классического рататуя. Так, есть мнение, что для хорошего рататуя овощи нужно готовить отдельно друг от друга, а потом уже перемешивать — тогда каждый из них в полной мере сохранит свой собственный вкус. Но это уже шефские заморочки.
А Джулия Чайлд, например, предлагает обжарить отдельно кабачки, отдельно баклажаны, а из помидоров, перцев, лука и остального сделать соус. Потом выложить слоями баклажаны-кабачки-соус — и так запечь в духовке. В общем, вариантов может быть масса — была бы фантазия и капелька кулинарного чутья.
Но всё-таки рататуй, который Колетт в мультфильме презрительно называет «деревенской едой», — это предельно простое блюдо. Нарезал, потушил — подавай на стол. И именно о таком рататуе из своего детства вспоминает кулинарный критик Эго после первой пробы поданного ему блюда. А также, сдаётся мне, если Хемингуэй когда-нибудь и заказывал себе на ужин рататуй в одном из кафе попроще, то ему его приносили именно в таком виде. Хотя бы потому, что «продвинутой» вариации, о которой пойдёт речь ниже, в его время ещё не существовало.
«Ресторанную» версию рататуя, показанную в фильме, в действительности придумал французский шеф-повар Мишель Жерар. Подробнее о том, как появилось на свет это блюдо, можно почитать в
этой статье — она так хорошо написана, что не хочется вырывать оттуда никаких цитат.
Мишель Жерар считается основоположником так называемой nouvelle cuisine (новой кулинарии, то есть). То, что крыс Реми сделал с традиционным рататуем, — классический пример nouvelle cuisine («по огромной тарелке катается одинокая горошина...» :). Эта более лёгкая, более стильная, более современная версия рататуя получила название confit byaldi. Её мы и попробуем приготовить.
ConfitByaldi, или «ресторанный» рататуй от крысенка Реми.
"Уикенд в Париже" — меланхоличная комедия про супружескую пару замшелых британских профессоров, решивших тридцать лет спустя повторить свой парижский медовый месяц.
У каждого из супругов выношен тайный индивидуальный план этой поездки. Ник забронировал тот самый отель на Монмартре, где когда-то в молодости они предавались романтике, и надеется склонить супругу к близости, в которой она уже давно ему отказывает.
Мэг же не особенно настроена на любовный ренессанс; в сущности, она ищет случая, чтобы объявить мужу о том, что их брак изжил себя.
Помимо прочего Париж проявляет к туристам еще меньше гостеприимства, чем в былые годы, а "романтическое гнездышко" на Монмартре оказывается убогой дырой, из которой Мэг немедленно хочет бежать сломя голову. Неприветливый «город влюбленных» обоих сталкивает с намеченного пути, а встреча с более успешным бывшим коллегой Ника и вовсе заставляет супругов посмотреть на прожитую жизнь с другой стороны. Уик-энд в Париже оборачивается непредсказуемым кордебалетом.
Картина стала номинантом Премии британского независимого кино 2013 года в категории «Лучший независимый фильм года»
Постер картины «Уик-энд в Париже» кричит о том, что поставил фильм автор
«Ноттинг Хилла» Роджер Мичелл, но, выбирая себе картину для просмотра, стоит опираться не на это его творение, а скорее на предыдущую работу
«Гайд-парк на Гудзоне». Та романтическая мелодрама в историческом антураже куда ближе к «Уик-энду», чем комедия с
Джулией Робертси
Хью Грантом.
Скорее всего, возраст (Мишеллу 57 лет) сделал его взгляд на жизнь более взрослым и философским. Но это отнюдь не плохо, кино Мишелла просто перешло на другой уровень.
«Уик-энд» – четвертая совместная картина сценариста Ханифа Курейши и режиссера Роджера Мишелла. До этого тандем создал сериал «Будда из пригорода» и полнометражные ленты «Истрия матери» и «Венера»
В картине Мишелла сразу же бросается в глаза особенный темп рассказа. Он абсолютно не похож на блокбастеры или комедии, рассчитанные на молодежную аудиторию.
«Уик-энд» неспешен, как его герои, еле шевелящие своими подагрическими суставами. Персонажи, а две трети фильма мы наблюдаем исключительно за героями, которые способны на неожиданные поступки, на резкие перемены, но делают они это с какой-то иной энергией, совсем не с той, с какой творят свою судьбу молодые.
Ник и Мэг постоянно ругаются, выясняют отношения, вспоминают свои успехи и промахи, но все эти мини-скандалы уже привычны, каждый из них знает о следующем шаге другого, а потому зачастую препирательства заканчиваются, не начавшись, – все ясно без слов.
Впрочем, есть у героев и секреты, темная сторона – Ник, оказывается, вылетел с работы, Мэг заглядывается на других, а вместе они оказываются банкротами, просаживая последние накопленные на ремонт в ванной средства на апартаменты в парижском отеле, которые им явно не по карману. Но именно в этом несоответствии уик-энда в Париже их обыденной жизни и кроется смысл существования героев в рамках фильма. Не слишком приветливая французская столица принимает их с неохотой, герои не узнают тех мест, где останавливались тридцать лет назад, прогулки по достопримечательностям оборачиваются пыткой, а финансы затягивают такие романсы, что из ресторана приходится бежать через черный ход.
Именно этот глоток свежего воздуха молодости пробирает героев до костей, заставляет поделиться сокровенным, раскрыть все свои потаенные мысли, еще раз признаться в любви человеку, которого, кажется, знаешь как свои пять пальцев. В этом, пожалуй, и прячется главная причина, по которой фильм стоит посмотреть – при всем недоумении тем, как эти люди умудрились вместе прожить три десятка лет, при всех их нынешних проблемах, при всей неоднозначности финала очень хочется, чтобы и к твоему виску кто-то всегда мог прижаться и ненароком поцеловать так, как делает любящая душа.
Показать все эти почти невидимые оттенки отношений пары, прожившей бок о бок не один десяток лет, могли лишь по-настоящему талантливые актеры. Джим Бродбент, ранее исполнивший такого же неловкого затюканного профессора и в драме «
Железная леди», и в комедийном сегменте
«Облачного атласа» о доме престарелых, и Линдсэй Дункан, прекрасная женщина, вынужденная играть героиню, страшно страдающую от неизбежности своего старения, выступают выше всяких похвал.
Но на первый план выходит Ник, персонаж Джима Бродбента — актера, привыкшего как раз таки к ролям "мужей второго плана". Такие роли он сыграл при Маргарет Тэтчер-Мерил Стрип ("Железная леди") и при Айрис Мердок-Джуди Денч
("Айрис"), а за последнюю даже получил "Оскар".
Но "Уикенд в Париже" позволяет актеру вылепить более многомерного, не столь функционального героя, не всегда и не обязательно пребывающего под женским каблуком.
Больше всего Ник страдает не от угасания супружеских чувств и не от разочарования в бездельнике-сыне, а от осознания собственной заурядности и краха больших надежд. Это чувство с особенной пронзительностью посещает его на кладбище Монпарнас у надгробий Беккета и Сартра.
И еще раз — в гостях у университетского коллеги Моргана (Джефф Голдблюм), который использовал свою заурядность с куда большим смыслом, ухитрившись стать на поприще философии чем-то вроде мини-звезды и получить в качестве трофея молодую жену-парижанку.
Правда, при ближайшем рассмотрении этот отличник, как и троечники, оказывается во власти своего невроза: банальность и предсказуемость жизни настигает и его тоже.
В итоге парижских похождений режиссер оставляет своим героям-неудачникам если не надежду, то утешение — пускай иллюзорное и слабое. В конце уикенда они практически забывают и о целях своей поездки, и о постигших их бедах, больших и маленьких.
Таким персонажам легко сопереживать, даже когда они ранят друг друга словами, несут околесицу или принимают не самые правильные решения. С таким добродушием можно относиться к своим близким родственникам – да, у них бывают проблемы личные, финансовые, рабочие, но мир без них чуть тусклее.
Герои просто начинают радоваться моменту жизни без всяких на то причин и ведут себя почти так же бездумно, как герои фильмов Годара времен "новой волны".
В финале мы видим явный парафраз знаменитого танца Мэдисона из "Банды аутсайдеров", а сам фильм перефразирует годаровский "Уикенд", переводя его на французский с помощью артикля — "Le Week-end".
В картине есть забавный эпизод, когда на фоне Монмартра мы слышим звуки, которые можно принять за любовные стоны и пыхтения, но оказывается, что герои с трудом взбираются к церкви Сакре-Кер. Тем не менее, хоть и не в том виде, как задумывал Ник, ему и Мэг удается пробудить в себе давно уснувшую чувственность восприятия жизни. Ведь они оказались в Париже, в городе-мифе, который перевидал столько многообразных уикендов и который, как ни крути, все-таки стоит мессы.
Немножко жизненного и немного о вкусном и невкусном Париже.
Выбирая ресторан вслепую, вспоминаешь момент, когда тебя зовут к доске, а ты не знаешь, что ответить. Ты переминаешься с ноги на ногу, в голове роятся мысли. Ощущение нерешительности, неуверенности и растерянности — вот что я чувствую, оказавшись один на один с незнакомым городом и длинной вереницей ресторанных дверей.
В фильме Le Week-End пожилая пара главных героев выбирает место для ужина, заглядывая в окна парижских ресторанов и всё время причитая: «Этот слишком пустой, а этот слишком туристический».
Где поужинать — конечно, не вопрос жизни и смерти. Но, выбрав место, где за твои же кровные деньги тебя накормят посредственной, а то и невкусной едой, чувствуешь себя обманутой и разочарованной. Тут же хочется побежать в интернет и на страницах «йелпов-трипэдвайзеров» и тому подобного написать: «Не ходите в ресторан N обедать! Там размороженные дохлые креветки, жаренная на двухнедельном масле картошка фри, зеленые помидоры и твердый, как кирпич, шоколадный фондан».
Есть великолепный в своей наивности миф, что во Франции всегда и везде вкусно кормят. Но стоит нашему туристу приехать впервые в Париж, сесть за столик на красивой солнечной улице, заказать обед, как тут же его ждет практически гарантированное разочарование. И начнется оно сразу после дежурного «бонжур». Снисходительно выслушав заказ на вашем ломаном французском и презрительно ответив на «Ву парль англе?» — «Но! Же не парль пазангле», официант пропадет в недрах ресторана так, как будто тут его и не было никогда. Повезет, если в течение первых десяти минут на вашем столе окажется корзинка с ломтиками багета и бутылка с водой. Забудьте про заказанное вино, пиво или коктейль: когда принесут, тогда и будет. Начинает казаться, что бар, кухня и весь персонал ресторана работают в какой-то своей, замедленной реальности. В обеденный перерыв не принято никуда спешить, поэтому на него и отведено два часа.
Решившись пообедать в парижском брассери, нужно забыть о том, что у вас «куча дел». Тут нужно впитать в себя парижскую привычку созерцания окрестностей — стулья на парижских улицах никогда не смотрят друг на друга. Парижская улица — это театр, именно к ней развернуты все стулья. За столами сидят зрители, а пешеходы тут актеры, призванные развлекать скучающую в ожидании салата публику. Так что говорят парижане друг с другом вполоборота, и начинает казаться, что весь город состоит из сплетников, обсуждающих всех и вся.
Недавно в интернете гуляли
карикатуры «Почему Лион лучше Парижа», и эта типично парижская привычка театрализовать всё не осталась незамеченной. В Лионе всё наоборот: стулья смотрят друг на друга, мол, у нас тут принято говорить друг с другом, а не так просто, соседствовать.
Приезжих выдает нетерпеливость: корзинка со свежим багетом опустеет еще до того момента, когда на столе появится салат — первое французское разочарование. В отличие от русских салатов, мощных, сытных, способных заменить собой хоть всю трапезу, салат для французов — это всего лишь тарелка салатных листьев с простецким пронзительно кислым соусом винегрет. Повезет, если в салате окажутся помидоры, мясные копчености, яйцо, оливки или рыбные консервы. Но даже если они и будут на тарелке, то ощущение, что перед вами миска травы, никуда не уйдет.
Хочется верить в идеальный «Нисуаз», но за ним нужно отправляться на Лазурное побережье, и не факт, что в первом встречном кафе вам повезет найти оригинал. За легендарным салатом с шевром тоже нужно охотиться: свой первый салат с хрустящими конвертиками из тончайшего теста с горячим, расплавленным козьим сыром я не скоро смогу забыть. Встретился мне этот салат в деревенском ресторане по дороге из Ниццы в Монте-Карло. С тех пор мне больше так не везло: в городских бистро торопливо нарезают крестьянский хлеб, выкладывают на него ломтики шевра, запекают и бросают на знакомую гору салатных листьев.
Только однажды мне повезло в Париже с салатом, в ресторане Chez Papa на Монпарнасе, где готовят гастонскую и баскскую еду. Салат с мясными копченостями показался совсем знакомым, почти русским: на дне глубокой глиняной миски лежало несколько одиноких листьев, придавленных горкой мясных деликатесов, сырными гренками и ярко-красными миниатюрными помидорами. Нельзя назвать этот салат исключением из правил, ведь в этот ресторан я попала благодаря друзьям-французам, случайный турист бы его не нашел.
Вернемся к аксиоме: типичный французский салат вас разочарует. Как, впрочем, и вся последующая еда. Супов тут нет, а традиционный луковый подается далеко не везде. Заказав гордость французской кухни — магре де канар, утиную грудку, рискуешь получить жесткое сухое нечто, которое без преувеличения можно сравнивать с подошвой. Мой первый парижский тартар напоминал гору безвкусного сырого фарша, вкус которого не спасали ни соль, ни перец, ни картошка фри.
Свой следующий тартар я попробовала лишь спустя пять лет, настолько травмирующим бывает первое неудачное знакомство с французской едой.
В типичном парижском брассери обед заканчивается десертом. Обычный выбор — крем-брюле (испанцы ревниво считают, что этот десерт их собственное изобретение, и называют его каталонским кремом), мороженое (гора из банальных магазинных шариков трех вкусов), шоколадный фондан (80 % всех парижских ресторанов покупают один и тот же полуфабрикат, приготовленный на заводе «Нестле». Рецепт приготовления: просто разогрей в микроволновке — вспоминается «Юппи» с бессмертным «просто добавь воды»). И, наконец, профитроли, залитые горой растительных сливок и художественно политые псевдошоколадным кремом.
Финал — чашка отвратительного эспрессо. Во Франции глубоко укоренилась традиция изо дня в день пить невкусный кофе. Лишь недавно в Париже начали появляться кофейни, готовящие specialty-кофе. Сейчас их чуть больше десяти на миллион жителей. Но это не спасает: даже в великих, удостоенных всяческих наград ресторанах вам предложат завершить великолепную трапезу фарфоровой чашкой с горьким пережаренным кофе, сваренным из старых зерен барменом, который, вероятно, и не подозревает о существовании профессии «бариста».
И всё же жаловаться на медлительность официантов или еду во Франции не комильфо: вы сами виноваты, что зашли в первое попавшееся место. На туристических тропах практически нет съедобных ресторанов, и это хорошо известно французам, которые часами изучают гиды «Го-Мийо» (
Gault Millau),
Michelin и сайт «Ля Фуршет» (
La Fourchette), прежде чем поехать в другой французский город.
Право на вкусную французскую еду нужно завоевать — просто так в гастрономические храмы не попасть.
Места эти — не секрет. Но и не достояние широкой публики. Никто вам прямо не скажет, что стоять в очереди за легендарными парижскими пирожными макарон в Ladurée — моветон. Парижане молча пойдут есть к знаменитым современным кондитерам — Жерару Мюло (
Gérard Mulot), Пьеру Эрме (
Pierre Hermé) и Садахару Аоки (
Sadaharu Aoki). И вы не узнаете, что у Жерара Мюло макарон сладкие, яркие, традиционные. Что Пьер Эрме создает абсолютно новые, нестандартные макарон на основе запаха розы или, например, белого трюфеля. Что макарон Эрме плотнее, но мягче и потому не рассыпаются во рту, у них продолжительное и сложное послевкусие. А у родившегося в Токио японца Садахару Аоки получаются и вовсе авангардные макарон со вкусом зеленого японского чая, васаби, соленой сливы и рисового суфле.
Нет, вы просто так об этом не узнаете. Чтобы по-настоящему почувствовать знаменитое «l`art de vivre» — «искусство жить», нужно хоть ненадолго, но стать гастрономическим снобом. Только так, выискивая на карте брассери омниворовских шефов («Omnivore»— международный гастрономический фестиваль молодой креативной кухни), штудируя рейтинги в блоге американских экспатов Paris by Mouth, вникая в баталии о самых вкусных в городе круассанах и багетах, можно почувствовать настоящую, живую Францию.
Обобщая, можно сказать, что «Уик-энд в Париже» на деле оказывается не тем, чем кажется исходя из трейлера. Никакой романтической истории о двух людях, что пронесли свою любовь через года и трудности, и остались молоды душой — лишь странный и во многом бессвязный набор сцен, которые местом действия имеют Париж. Мег, в конце концов, называет этот уик-энд лучшим и, судя по всему, лучшими воспоминаниями для этой семейной пары останутся разгромленный номер в отеле XV века и бегство из ресторана в попытке не платить за ужин…
У картины была довольно сложная прокатная судьба. Ее никак не хотели покупать для проката в США. Оно и понятно — тамошние прокатчики рассуждали здраво — в этой бледной истории нет большой кассы. И те несчастные 2 млн.$, которые картина все же принесла, в США по праву считаются провалом. Но ее все же стоит посмотреть ради того, чтобы оценить актерские работы. Они действительно великолепны.
Претенциозная работа Роджера Мишелла, в которой Линдси Дункан и Джим Бродбент пытаются играть любовь на фоне самого известного французского города под названием Париж (использование которого в качестве дислокации съемок некоторые режиссеры всерьез полагают весомой заявкой на успех). Но, соединить драму и комедию в пропорциях, способных дать трагикомедию у постановщика картины, увы, не получилось. Есть только одно маленькое но!
Относительной неудачей этот фильм можно назвать лишь по отношению к творчеству самого Роджера Мишелла. До его уровня большинству режиссеров еще работать и работать…
А вот если говорить о Хемингуэи, то нужно будет гораздо скромнее рассказать о Париже — в полном соответствии с возможностями нашего литературного героя и его фактическими предпочтениями.
Я отправлялся гулять по набережным, когда кончал писать или когда мне нужно было подумать. Мне легче думалось, когда я гулял, или был чем-то занят, или наблюдал, как другие занимаются делом, в котором знают толк. Нижний конец острова Ситэ переходит у Нового моста, где стоит статуя Генриха IV, в узкую стрелку, похожую на острый нос корабля, и там у самой воды разбит небольшой парк с чудесными каштанами, огромными и развесистыми, а быстрины и глубокие заводи, которые образует здесь Сена, представляют собой превосходные места для рыбной ловли. По лестнице можно спуститься в парк и наблюдать за рыболовами, которые устроились здесь и под большим мостом. Стрелка острова Ситэ с расположенным здесь сквером Вер-Галан (или Верт-Галант, как у Хемингуэя в классическом переводе) — излюбленное место парижан и гостей города, особенно в хорошую погоду. Впрочем, эта оконечность острова выглядит очень живописно и привлекательно в любое время года и при любых погодных условиях, просто в холод и под дождём делать тут особо нечего. Зато на закате тёплого летнего дня так приятно прийти сюда с книжкой или даже бутылкой вина. А можно и с удочкой, как описывает Хемингуэй.
От основной части острова Ситэ стрелку отделяет Новый мост — один из самых живописных парижских мостов. К тому же это ещё и старейший мост из сохранившихся в Париже. Он был достроен как раз при короле Генрихе IV в 1607 году, так что статуя правителя стоит здесь неслучайно.
Вот и конная статуя Генриха IV.
Взор правителя обращён к основной части острова, он смотрит в сторону площади Дофина, на эти симпатичные домики — ровесники моста.
А стрелка острова Ситэ взрезает волны Сены у него за спиной.
18 марта 1314 года, когда здесь не было ни моста, ни стрелки в её нынешнем виде, да и вообще эта часть Ситэ ещё была отдельным маленьким островом, на этом месте был сожжен великий магистр ордена тамплиеров Жак де Моле. В наши дни, как видите, здесь царит гораздо более весёлая атмосфера. Вот только рыбаки здесь нынче, вопреки Хемингуэю, совсем (или почти) не появляются...
Вот только рыбаки здесь нынче, вопреки Хемингуэю, совсем (или почти) не появляются. Люди загорают, отдыхают, наслаждаются видами, читают или распивают вино.
Авторы путевых очерков любят изображать парижских рыболовов так, словно это одержимые, у которых рыба никогда не клюет, но на самом деле это занятие вполне серьезное и даже выгодное. Большинство рыболовов жило на скромную пенсию, еще не подозревая, что инфляция превратит ее в ничто, но были и заядлые любители, проводившие на реке все свободное время. В Шарантоне, где в Сену впадает Марна, и за городом рыбалка была лучше, но и в самом Париже можно было неплохо порыбачить.
Городская рыбалка — это популярная парижская забава. Правда, сегодня Сена — уже не главная водная артерия для любителей закинуть удочку, или, по крайней мере, не единственная. С ней активно конкурирует канал Сен-Мартен. Тот самый, по поверхности которого любила пускать блинчики одна всем известная героиня, не книжная, а кинематографическая, — Амели.
Причём разные статьи за 2013 год пишут о рыбалке примерно в одном и том же ключе: мол, это развлечение в Париже набирает всё большую популярность. О ней говорят как о «новом жанре», возникшем в 2000-х годах. Современная городская рыбалка имеет очень мало общего с тем, какой её видел Хемингуэй. Начать хотя бы с того, что это развлечение для молодёжи: львиная доля её адептов — это студенты, лицеисты и молодые профессионалы. У них даже есть свой «Союз рыболовов Парижа и Сены», который, в отличие от многих аналогичных объединений, растёт и развивается, а не наоборот. Среди его членов хватает ребят в возрасте 13-14 лет.
Во-вторых, выбор места для рыбалки обычно больше обусловлен удобством и доступностью, нежели стратегическими соображениями. Современным молодым парижанам нравится рыбачить, просто перейдя дорогу после учёбы или работы или выйдя из любимого бара. Поэтому и канал Сен-Мартен приобрёл такую популярность: это ведь очень «тусовочный» район, с обилием кафе, ресторанов и прочих заведений, излюбленных молодёжью, — сюда так или иначе стекается народ, чтобы провести свой досуг и пообщаться.
Девиз современных парижских рыболовов: «Мы рыбачим там, где живём».
Многие из них рассказывают, что занимаются любимым «спортом» всякий раз, когда у них выдаётся свободная минутка, — просто идут к реке и закидывают удочку. Некоторые офисные служащие занимаются этим в обеденный перерыв, не меняя деловых костюмов на что-то более удобное.
В-третьих, современная парижская рыбалка — это действительно активный отдых. Она имеет очень мало общего с рыбалкой «старой школы», когда пузатый рыболов часами сидел неподвижно на одном месте, потягивая пиво. Современные молодые люди всё время в движении, они находятся в постоянной погоне за рыбой, не задерживаясь подолгу в выбранной точке. Мне попалась на глаза любопытная схема, отмечающая наиболее популярные места городской рыбалки. Обратите внимание на идущий вдоль берега пунктир “bike fishing” — олицетворение этой тенденции к постоянному перемещению. По сути, это маршрут неторопливой велосипедной прогулки, с частыми остановками для того, чтобы закинуть удочку.
Сегодня в Сене обитает 32 вида рыб, в то время как в 70-х было зарегистрировано всего три. Поэтому целью современных рыболовов является не всякая мелочь, а живность поинтереснее: сом, щука, чёрный окунь. Случаются и курьёзы: минувшей осенью, на радость СМИ, в Сене выловили настоящую южноамериканскую пиранью, а летом 2012 года аналогичный случай произошёл на канале Сен-Мартен. Но в полиции уверяют, что все эти примеры — из разряда историй, когда в воду отпускают надоевшего домашнего питомца.
Но для рыболовов всё же первостепенен этический принцип. Сегодня для них это исключительно спорт, а не средство прокормить семью.
Сам я не удил, потому что у меня не было снасти, и я предпочитал откладывать деньги, чтобы поехать удить рыбу в Испанию. Кроме того, я сам точно не знал, когда закончу работу или когда буду в отъезде, и поэтому не хотел связывать себя рыбной ловлей, заниматься которой можно только в определенные часы. Но я внимательно следил за рыболовами, и мне всегда было приятно сознавать, что я разбираюсь во всех тонкостях, а мысль о том, что даже в этом большом городе люди удят рыбу не для забавы и улов приносят домой для friture [«жареная рыба» (франц.)], доставляла мне радость.
FRITUREИЗ МЕЛКОЙ РЫБЫ
Конечно, для полного соответствия сюжету, в этом рецепте лучше использовать речную рыбу. В идеале — goujon, то есть пескарей. Но где найти такую «экзотику» в современном Париже, я не очень представляю :) Купить вкусную, свежую рыбу здесь, конечно, не проблема: сейчас у меня в пешей доступности минимум две рыбные лавки, о каких я и мечтать не могла, а также есть временный рынок, который приезжает три раза в неделю и тоже предлагает пару рыбных прилавков.
Но торгуют там исключительно (или почти исключительно) морской рыбой и морепродуктами. В общем, я не стала придумывать себе странных квестов и с лёгким сердцем заменила речную рыбу морской. В чём-то это, наверное, даже лучше: меньше костей. А самая подходящая для фритюра мелкая морская рыба — например, сардины. Они и стали моим «уловом» на этот раз.
Также скажу пару слов про маринад. Я указываю довольно условные пропорции — их можно менять по своему усмотрению, так же как и сам состав пряной смеси. На самом деле, блюдо, которое мы сегодня готовим, такое простое, что это и не рецепт даже, а просто некий общий алгоритм действий. Так что творческий подход тут только привествуется.
Cкрытый текст -
Ингредиенты:
500 г мелкой рыбы
3-4 зубчика чеснока (нарезать очень мелко)
1 ч. л. соли
1 ч. л. молотого чёрного перца
0,5 ч. л. молотого тмина
2 ч. л. паприки
2 ст. л. оливкового масла
2 ст. л. лимонного сока
Мука для панировки
Масло для фритюра
Приготовление:
1. Рыбу чистим, потрошим и отрезаем головы.
2. Готовим маринад: смешиваем чеснок, соль, специи, оливковое масло и лимонный сок.
3. Засыпаем в миску с маринадом подготовленную рыбу и тщательно её в нём обваливаем — каждая рыбка должна быть хорошо покрыта пряной смесью. Накрываем миску пищевой плёнкой и убираем в холодильник минимум на два часа. Я оставляла мариноваться на ночь.
4. Непосредственно перед приготовлением достаём рыбу из холодильника. Маринад не стряхиваем и не обтираем, а просто обваливаем каждую рыбину в муке, чтобы она покрылась сухой пряной корочкой.
5. Нагреваем в кастрюле масло. Напомню, средняя температура фритюра — 180 ºС. Когда масло достаточно горячее, продукты в нём готовятся очень быстро и успевают впитать меньше жиров. Обжариваем рыбу порциями, в несколько приёмов. Масло горячее, а рыбёшка — мелкая, так что ей достаточно буквально пары минут в кипящем масле, чтобы дойти до готовности.
Вынимая рыбу из фритюра, выкладываем её на бумажные полотенца, чтобы стёк лишний жир. Затем — в тёплую тарелку и под крышку, пока жарится остальное. Такая рыба особенно вкусна с пылу, с жару, пока она ещё совсем горячая! Когда остывает, уже не то. А остывает она быстро. Так что, не тратя времени попусту, когда дожарится последняя партия, сразу же подаём на стол. Лучше всего с каким-то лёгким, свежим гарниром, вроде овощного салата.
Очень простой и очень вкусный ужин. И, кстати, дешёвый даже по нынешним временам — вполне по карману начинающему писателю. Если рыбу не передержать в масле, она получается очень нежной. Мякоть легко отделяется от хребта, а мелкие косточки вообще не чувствуются.