Федерико Гарсиа Лорка
Да, я увел ее к реке,
думал я — она невинна,
но она — жена другого.
Это было в праздник Сант-Яго,
и даже нехотя как-то.
Когда фонари погасли
и песни сверчков загорелись.
На последнем глухом перекрестке
я тронул уснувшие груди,
и они расцвели мне навстречу,
как белые гроздья жасмина.
Крахмал ее нижней юбки
мне уши наполнил звоном,
как лист хрустящего шелка
под десятью ножами.
Деревья выросли выше,
потонув в потемневшем небе;
горизонт за рекой залаял
сотней собачьих глоток.
*
За колючим кустом ежевики,
у реки, в камышах высоких,
ее тяжелые косы
на мокром песке разметал я.
Я снял мой шелковый галстук.
Она сняла свое платье.
Я снял ремень и револьвер.
Она — все четыре корсажа.
Была ее гладкая кожа
нежней жемчугов и лилий,
светлее луны сиянья,
разлившегося по стеклам.
Она от меня ускользала,
и, как рыбы, попавшие в сети,
ее белые ноги бились
в свете луны холодном.
Я мчался этою ночью
по лучшей в мире дороге,
на кобылке из перламутра,
забыв про узду и стремя.
Как мужчина, храню я в тайне
то, что она мне сказала.
Разум меня заставляет
быть как можно скромнее.
Всю в песке от моих поцелуев
от реки я увел ее в город.
А острые листья кувшинок
сражались с поднявшимся ветром.
Я поступил как должно.
Как истый цыган. Подарил ей
шкатулку для рукоделья,
большую, из рыжего шелка,
и не стал я в нее влюбляться:
она ведь — жена другого,
а сказала мне, что невинна,
когда мы к реке ходили.
|