Показать сообщение отдельно
Старый 17.08.2016, 21:38   #53
djuka
Зритель
Медаль пользователю. ЗОЛОТОМедаль автору. ЗОЛОТО Форумчанин
Аватар для djuka
Регистрация: 23.03.2011
Сообщения: 942
Репутация: 2056
Из истории создания фильма «Друзья и годы»

Люди-Континенты: Виктор Соколов и Марксэн Гаухман-Свердлов в фильме «Друзья и годы».
Кино глазами художника. Эскизы, воссоздающие атмосферу фильма.

Режиссер: Виктор Соколов
Сценарист: Леонид Зорин
Оператор: Эдуард Розовский
Композитор: Вениамин Баснер
Художник: Марксэн Гаухман-Свердлов
Страна: СССР
Производство: Ленфильм

Год: 1965
Недавно увидела о кинофестивале и там промелькнул один фильм «Друзья и годы», сразу поймала себя на мысли, что не помню о чем он...И даже подумала, что не смотрела. Но дойдя до одного эпизода, воскликнула: Так я давно знаю эту мелодию! И эта та мелодия, которую всегда слушаешь с удовольствием!

А чтобы у тех, кто не помнит или не видел этого фильма, создалось ощущение, что вы его знаете, послушайте сначала ее..
Где фильм и музыка едины! Где при всей мрачности жизни, неповторимое лирическое настроение создает дивная музыка Вениамина Баснера.


А ещё, в этом фильме есть два малоизвестных, но удивительных человека.
Прежде всего нужно рассказать о режиссере этого фильма.

Виктор Соколов

Виктор Соколов— самый недооцененный и неизвестный из действительно великих советских авторов, о нем большинство зрителей вовсе не слыхали.
А между тем, в профессиональных кругах у него репутация действительно невероятного таланта!

Классик советской «новой волны», один из создателей «ленинградской школы» 1960-х - 1970-х гг. Славы истинно народного художника Соколов все же не снискал, да и пресса его фильмами нечасто восторгалась. Раз от разу в рецензиях отмечались похвальные намерения и отдельные удачи режиссера, затем возникал роковой союз «но» и шло подробное перечисление просчетов его очередной ленты. И выходило, что ее можно было смотреть, а можно и не смотреть.

К изъянам его фильмов обычно относили странности их какой-то ускользающей интонации — скажем, заторможенность действия там, где ожидались энергичные акценты, и, напротив, эмоциональные всплески «не на тех местах».
Эти признаки вроде бы неотделанности экранного повествования, накапливаясь за время просмотра, выделяли тот осадок, что, в конечном счете, определял восприятие ленты — в картинах самой вроде бы обыденной реальности ощущалась здесь некая томящая тяжесть.

В фильмах Виктора Соколова люди движутся по жизни неуверенно, наощупь.


Cкрытый текст -
 


Второй удивительный человек - это Марксэн Гаухман-Свердлов.

Марксэн Гаухман-Свердлов

Марксэн Гаухман-Свердлов в кругах художников и кинематографистов личность хорошо известная и почитаемая. Об этом выдающемся человеке ходит много легенд. В виду его неординарности, он воспринимался как парадоксальный гений. Хотя, для гениев это – закономерно.

Имя народного художника Российской Федерации Марксэна Гаухмана-Свердлова связано не только с Академией художеств, союзами писателей и художников и многочисленными наградами в области живописи и кинематографа. Герой бесконечного числа легенд, баек, рассказов, он вошёл в историю как некий парадокс.

Внушительных размеров список наград ..
  • 1968 – медаль «За лучшее произведение изобразительного искусства»
  • 1973 – премия за фильм «Моя жизнь», место проведения – Ташкент, Всесоюзный фестиваль.
  • 1989 – кинопремия «Ника» в номинации «Лучшая работа художника-постановщика», фильм «Асса»
..ничуть не мешал Марксэну быть неприкаянным художником антисоветских взглядов с фатальным неумением копить деньги. Работа с такими режиссёрами, как Глеб Панфилов, Сергей Соловьёв, Владимир Венгеров, Виктор Соколов определила его направление в живописи, придала его эскизам самостоятельную художественную ценность, благодаря которой они рассказывают об эпохе языком более полным и ярким, чем многие полотна художников-очевидцев тех лет.

Монохромные зарисовки на тему войны, бессчётные и неотличимые друг от друга канцелярские шкафы, поэтически-одухотворённые и в то же время заурядные и незаметные глазу мелочи в золотисто-перламутровом свете — на них остался отпечаток времени, которое талантливому художнику удалось не только остановить, но и оживить.


Cкрытый текст -
 


«Друзья и годы» Марксэн Гаухман-Свердлов

Кинофильм снят по одноименной пьесе Леонида Зорина. Данная пьеса, обрела нешуточную популярность в шестидесятых годах прошлого столетия.
Эпопея про компанию друзей, охватывающая огромный отрезок времени — с 1930-х до 1960-х. и отражает самые важные этапы страны.

Но Соколов снял не про стройки, победы и ежедневный труд. Скорее, про разочарования, трагические потери и обстоятельства, которым приходится противостоять. Лента, кроме того, стала, пожалуй, самой сильной ролью Юрия Яковлева. Ни с «тепленькая пошла», ни с «родной, надень цак», ни даже с пырьевским Мышкиным то, что делает на экране здесь действительно великий актер не имеет ничего общего.
В небольшом приморском городке встретились старые добрые друзья, бывшие одноклассники — Юра, Гриша, Володя и Таня. В Таню когда-то были влюблены все трое друзей. Ребята закончили институты, готовы к самостоятельной жизни. Как каждый из них пройдёт по своему жизненному пути, что приобретут, какие потери выпадут на их долю, как пройдут через военные годы и кем они в конце концов станут…

Время разводит ребят в разные стороны. Одни делают карьеру работников на госслужбе. Другие утрачивают интерес не только к жизни, но и к самим себе. И только одному из друзей дано устоять перед натиском времени с его соблазнами, ценой трагических потерь сохранив честь и достоинство.

В фильме Соколова «Друзья и годы» (1965) реальность тоже перетирала беспочвенные иллюзии, уже социальные и массовые. Этот раздумчивый настрой киноромана о целом советском тридцатилетии, с канунов большого террора до времен оттепели, сам по себе выглядел вызывающим — кому же не известно, что историческое движение нашей державы, позабывшей счет сокрушительным победам, было сплошь поступательным и наступательным?

В 1961 году население в кои-то веки было изумлено взрывными разоблачениями, несущимися из радиоточек — XXII съезд КПСС вновь, но уже открыто и громогласно, осуждал культ личности. Тема недавних репрессий, давно рвавшаяся на экраны, была легализована, однако… Когда весь мир, включая и его «шестую часть», уже прочел «Один день Ивана Денисовича», кино осуждало сталинизм с недомолвками и бесконечными оговорками о мудрости партии, положившей конец отдельным беззакониям. Каждая капля правды «уравновешивалась» здесь показом «светлых сторон» советской жизни, и сталинизм начинал выглядеть ее случайным и мимолетным явлением, почти недоразумением, легким облачком, тающим на фоне небесной лазури.

Со снятием Хрущева стали сворачивать и эту дозированную «критику со спущенными штанами». Фильму Соколова еще «повезло» — он возник в тот зыбкий переходный момент, когда «верхи» толком не определились, что еще можно, а чего уже нельзя показывать на экране. И на всякий случай из этой и других социальных лент принялись вычищать все, слишком рвавшееся «за флажки».

Так, замечательный оператор Эдуард Розовский с возмущением рассказывал, как из фильма «Друзья и годы» вырезались мощно организованные кадры посещения Сталиным оперы «Великая дружба». Трудно сказать, как изменили бы они звучание ленты, однако вместо конкретной оперы Вано Мурадели, зверски изруганной тем же Сталиным в известном Постановлении Политбюро ЦК ВКП(б) от 10.02.1948, на экране предстал образец типового искусства послевоенных лет — пышное зрелище с колхозными пирами, толстыми снопами, народными хорами и сольными ариями передовых агрономов, парторгов и генералов.

Совсем в духе кино двадцатых, любившего кричащие контрасты, смонтированные встык, — кадры бурного бутафорского ликования ставились сразу после изображения нищих, побирающихся на станциях, и картин умирающей послевоенной деревни. Возникал образ расписной ширмы для сокрытия реальности — словом, вырастало то самое «обобщение», которого власти страшились как огня. Ведь критика культа личности допускалась лишь с «правильных», то есть партийных позиций, без «очернительства» и всяких там обобщений, затрагивающих основы строя.

Наталью Антонову мало снимали, хотя здесь она показала себя тонкой и умной драматической актрисой с явным тяготением к «звездным» ролям «женщин-вамп». Сыгранная ею Надя — то замарашка-золушка с косичками и косолапой походкой, то вальяжная и хищная пантера от номенклатуры, карающая и милующая лиц мужского пола в зависимости от капризов и прихотей своей неуемной плоти.

Она способна сливаться с любым фоном и приноравливаться к любым обстоятельствам — и гардероб этого хамелеона укомплектован, так сказать, в полном согласии с текущим историческим моментом. На дворе — конец сороковых с их культом регалий, а на Наде — приталенный, ладно сидящий мундирчик бойца каких-то там шибко влиятельных органов.
Грянул «поздний реабилитанс» — на ней изящное неброское пальтецо, а волосы гладко зачесаны и уложены сзади валиком: Надя «демократизировалась» вместе с эпохой. В веселые шестидесятые у нее мальчишечья стрижка и легкомысленная блузка в полоску…

Этот образ — тончайшая рифма к вольному или невольному выводу ленты о внутренней неизменности режима, вынужденного лавировать и из тактических соображений камуфлировать свою неприглядную сущность.

Но самыми взрывными обобщениями заряжена глава, от которой ничего такого вроде не ожидалось, — «Август 1960-го». Оттепель, южное море, курортный сезон, живи да радуйся — ни войн тебе, ни репрессий. «Гости съезжались на дачу» — гениально начинал поэт незавершенную повесть. У Соколова — вальяжные доносчики вместе с заслуженным карателем «съезжаются» чествовать чету либеральных обывателей, доблести которых сводились к умению с застенчивыми ужимками и под самыми убедительными предлогами ускользать от сколь-нибудь значимого гражданского поступка. Застолье собирает главных творцов славной эпохи, и эти посиделки с тостами, танцами, приставанием к чужим женам и выпивкой на брудершафт ощущаются как слет вурдалаков и приговор поколению.

Экранные структуры преобразовал Микеланджело Антониони, аналитик одиночества, поэт беспокойства, урбанист и философ. Процессы, которые он исследовал, охватили не один Запад, так что интонации Антониони просто облучили и лучшее отечественное кино шестидесятых. Немудрено — надежды первых лет оттепели развеивались, и советская современность часто изображалась экраном как время тоскливой неопределенности, духовных утрат и разочарований.

Антониони (Микеланджело Антониони. Взгляд, который изменил кинематограф / Michelangelo Antonioni. Lo sguardo che ha cambiato il cinema / 2001), задал точную тональность для изображения интеллектуалов, однако у Соколова ею парадоксальным образом окрашено изображение убогой нечисти номенклатурного разлива и всякой «примкнувшей к ней» слизи. Убогая вечеринка этих верных сынов отечества саркастически снята им в тех же тягучих ритмах, что вялые и тоскливые «оргии», в которых растрачивают себя холеные и праздные персонажи итальянского кино, собирающиеся на фешенебельных виллах.

«Друзья и годы»

«Сладко спится палачам по ночам» — саркастически подправила Валерия Новодворская строку Галича, где те спали «плохо».

Смысл этой переделки ясен — не представить, чтобы нынешние стирали ночами со своих ладоней проступающие кровавые пятна. Хотя по их беспокойным глазам и словно бы изнуренным именно бессонницей невзрачным лицам ясно видно, что без снотворного они не обходятся. Присаживаются, верно, к ним на краешек постели разнообразные молчаливые тени — а если нет, то этого мы им от всей нашей глубоко миролюбивой души желаем.

У тех героев ленты, что легким испугом отделались за все свои подлости и преступления, остались вместо страстей неутоленные амбиции и животные инстинкты, а вместо друзей — сообщники. Вот и изводят ночами эти невротики хоть сожительниц, хоть законных жен, кто под руку подвернется — благо и те и другие действительно изменяют на каждом шагу.
А после пощечин и злых слез вновь катятся по кругу измены, бессонница и грязные выяснения отношений. Содержательная программа, стоило ради нее закладывать свою бессмертную душу.


Микеланджело Антониони / Жанна Моро / Моника Витти

Это вам не красивые блуждания по пустоватым и гулким «городам Антониони», где интеллектуалки Моники Витти(Затмение / L'eclisse (El Eclipse) / 1962) или Жанны Моро, словно сошедшие со страниц журнала Vogue, томятся от избытка рефлексий, красоты и неутоленной чувственности.

Как отразится на их судьбах война, кем они станут, рассказывает этот фильм.

Рассказ режиссера о том, как фильм выходил на советские экраны.

Сценарий запустили в производство в 1963 году. Автор — Леонид Зорин. Его пьеса шумно шла в Александринском театре. Я был очарован спектаклем, но видел, что для кино это подходит больше: временной отрезок с 1934 года по наши дни давал возможность создать атмосферу.

Мы с Зориным начали работать, приспосабливая пьесу к кинематографу. Писали долго, года полтора. Работа была большая, но в радость. Одно наслаждение. Никаких сложностей и в процессе съемок не было, мы были предоставлены сами себе: юг, море, Коктебель, Феодосия, свобода. Мы были бесконечно молоды, все влюблены друг в друга — актеры в нас, а мы в актеров.

Часто говорят, что кинематограф или театр — это любовь. Это не просто фраза, это правда.
А потом мы привезли материал, смонтировали. И были первые просмотры. Оглушительный успех, Товстоногов, Гранин, Смоктуновский, Наташа Макарова… Они во время рабочих закрытых просмотров стояли, по полчаса нам хлопали, и мы не знали, куда деться от восторга. Этот шум дошел до Ленинградского обкома.

На первом этаже Смольного был концертный зал, который все знали. Купель — окунут тебя и вытащат. Или ошпаренным или… Кого-то эта комната делала народными артистами, давала дачи, дома, жизнь. Но я этих режиссеров не знаю. Знаю тех, для кого все после нее заканчивалось. Как туда входили? Ты входишь, и перед тобой — памятник Ленина, а потом на каждой ступеньке проверяют документы: один, второй, третий, пятый, и ты, конечно, цепенеешь.

Когда мы привезли свою картину в этот зал, она еще называлась «Карьера». И вот входят наши обкомовские зрители, переговариваются шумно. Садятся. Подымается Головань (Ирина Головань — главный редактор «Ленфильма»), которая что-то щебечет по поводу того, что, извините, мол, показываем еще неготовое.

Все почему-то перепуганы были до полусмерти.
Где-то на третьей или четвертой части поднимается силуэт на фоне экрана, это был Толстиков (Василий Толстиков — первый секретарь Ленинградского обкома КПСС): «Ну хватит, издеваться над нами, прекращайте этот бардак!» Механик ничего не соображает, естественно, крутит дальше, в полумраке мы чего-то переговариваемся, и вдруг проектор все-таки останавливается. Наступает неловкая пауза.

В те времена были прогрессисты и были реакционеры, и вот кто-то из прогрессистов говорит: «Там дальше лучше будет». Директор студии Киселев (Илья Киселев — директор «Ленфильма» с 1962 по 1972 год ), который до этого сидел в тюрьме и уже видел свою новую Колыму, подтверждает: «Вы знаете, мы ему говорили, но он ведь такой! Но я даю вам слово, к концу все рассосется».
И тут уже кто-то из яростных добавляет: «Давайте допьем эту чашу до дна, чтобы потом нас не упрекали, что мы не досмотрели. Потерпим?»
Дальше начинается полное безобразие. Толстиков поднимается, но не дает команду гасить свет, все шумят, кричат. Ничего не рассасывается.

И вот заветное слово «конец». Крик: «Вы положите партбилет!». Не нам — нашим руководителям. Нас будто не существует, на нас даже не смотрят. Нас просто нет. Решение — смыть пленку, в Москву не везти. Ведь у нас в Ленинграде прежде, чем в Госкино везти, обком должен был разрешить. Формула была такая: Ленинград — особый город. Другим можно, но ты же — ленинградец. Ты должен быть кристальным.

После сеанса у Киселева отказали ноги, его поволокли на выход. Здоровый, веселый, боксер, не может идти. Он как-то ругнулся на меня. Головань, маленький воробышек, была стоически последовательна. Потом была палка какого-то боевого генерала с орденами. Он нас возненавидел. Рабочий нес коробки от механика, и генерал со всего размаха палкой по коробкой вмазал, коробки катятся, раскрываются, и пленка — змейкой. Генерал — из общественного актива.

Мы вышли на морозный воздух. На улице зима, ночь. Мы загрузили коробки. На руках билеты в Москву. Что делать? Директор картины у нас был абсолютный ортодокс, член парткома, полковник царской армии, кавалерист Неелов Николай Сергеевич. Казалось, если он поедет в Москву, его расстреляют в первую очередь. И вот Неелов говорит: «Друзья мои, нам же не сказали вот так вот прямо не ехать!» Оператор Розовский поддерживает: «Действительно. Рванем и все». Неелов: «Другого я не вижу». Он правильно рассудил. Ведь все деньги повесили бы на него. У него хватило понимания и смелости. Это все происходило в 1965 году.

Едем в Москву. Конечно, поддали по пути. Приезжаем рано — никто еще ничего не знает. Фильм смотрят Кулиджанов и начальник главка Чекин.

Кулиджанов: «Покажем съезду партии. Это огромное событие. В одном ряду с „Председателем“ и „Коммунистом“. Это настоящая правда. Это талантливо. Поздравляю». Только потом Чекин узнал про обком и спросил: «Что же вы не сказали, что вас в Смольном уничтожили?»

В итоге фильм сдали порезанным. Выбросили еврейский вопрос. Той картины больше нет. Мы, идиоты, не догадались сохранить старую копию. Где-то в марте 66-го состоялась премьера в московском Доме кино. Сенсация: нас приняли на ура, фильм имел огромный резонанс.

Нам дали большую рекламу, большие кинотеатры. Фильм посмотрели 13 миллионов. Социалку, политическую картину! Да, ее сильно обработали, она шла беззубая, но на Невском были плакаты «Друзья и годы». На трамваях — реклама. Публикации были великолепные. Ни одной плохой рецензии. А для студии она стала эмблематичной. Герман перед каждым своим фильмом смотрел «Друзья и годы», и говорил, весь «Ленфильм» вышел из этого фильма, просто бредил этим.

Но обком так и не простил картину. О «Друзьях и годах» в Смольном сказали «очернительство». А Романов, когда смотрел, слился с диваном, и после просмотра сказал одну замечательную фразу: «Ну, что же это такое! Какая бедность реквизита! Столько раз одни и те же часы!»

Эстетика «новой волны» сама по себе отменяет идеологическое деление на черное и белое, во главу угла ставя свободу, вполне неотъемлемую от свободы повествования. Причина неприятия догматиками подобных лент — в том, что они показывают людей, живущих своими заботами, страстями и устремлениями, вообще не зависящими от того, с какой ноги встанет сегодня вождь или его подручные.


Первого ноября 1889-го Чехов писал драматургу А. С. Лазареву-Грузинскому: «Нельзя ставить на сцену заряженное ружье, если никто не имеет в виду выстрелить из него», — о том, что это ружье должно выстрелить, и непременно под занавес, и речи здесь не шло: «ружья» Чехова заряжались смыслами, а не патронами.



И точно так же в образной структуре лучших лент Соколова всегда оставался некий нематериальный осадок, независимый от их внешнего действия и заданных установок.

Говорил же Мисаил, что «самое страшное в жизни происходит за кулисами»…
Ну а шлягер "Это было недавно, это было давно", ставший главной темой фильма, уже давно зажил самостоятельной жизнью.



shkola-televideniya.ru, cultofcinema.com, prime-movies.ru, calendar.fontanka.ru, seance.ru, openklub.ru
  Ответить с цитированием